Анатолий Рыбин - Люди в погонах
— Смеешься, да?
Соболь взял ее за руки. Она ткнулась лицом ему в грудь и порывисто задышала:
— Я вижу, я все вижу, Миша. Вот уедешь и забудешь. А мне страдать в этой проклятой дыре. Ну, что тут есть для души? Несчастный клуб? Самодеятельность? Как надоело все! Ты не представляешь. Все время чувствуешь, будто сидишь в клетке. Каждый шаг на виду. Нет, я не могу. Послушай, Миша. — Она подняла заплаканные глаза. — Возьмешь, если тебя переведут в Москву?
— Ну конечно.
— А не обманываешь?
На ее белой шее возле самого плеча трепетно билась жилка, и сидящая рядом крупная черная родинка шевелилась, как назойливый жучок. Соболь увидел родинку впервые и долго не отводил от нее взгляда. А Дуся продолжала всхлипывать.
— Да чего ты завела панихиду, — вскипел Соболь. — Терпеть не могу. Как домой-то придешь с такими глазами?
Дуся горько улыбнулась:
— Пожалел! Что ж, спасибо и за это. Только ты не волнуйся. Муж не увидит. Он в штабе сидит, задание выполняет для академии.
Но Соболь и не думал волноваться. Он просто хотел спать. Проводив Дусю до двери, сказал как можно мягче:
— Одной тебе лучше. Выходи прямо на дорогу, и полный вперед. В своем отечестве бояться некого.
Уже с крыльца Дуся бросила:
— Счастливого пути, Миша! Скорей приезжай!
Соболь зевнул, послушал, как зашелестели по снегу ее частые шаги, закрыл дверь. Пройдя в кухню, он выпил из-под крана два стакана воды и вытер ладонью губы.
6
Григорий выбрался на лыжах из поросшей мелким кустарником балки, воткнул приклад двустволки в рыхлый снег и облегченно вздохнул. Отцовская меховая куртка и ватные шаровары, надетые по настоянию матери, связывали тело, мешали движениям. Сняв рукавицы и расстегнув воротник, он сложил рупором ладони:
— Эге-ге-е!
Не успело смолкнуть эхо в студеной безветренной дали, как послышался ответный голос:
— Ага-га-а!
И метрах в трехстах на холмике появился Мельников с ружьем за плечами. Косые лучи клонившегося к горизонту солнца хорошо освещали его рослую фигуру. Огнисто-рыжая лиса, убитая им часа полтора назад у омета, покачивалась возле пояса.
Григорий видел, как Мельников целился в нее на большом расстоянии, и очень волновался: «Не промахнулся бы». Но выстрел оказался точным. Лиса подпрыгнула и вытянулась на снегу. Григорий стиснул кулаки от восторга.
Подполковник уже съехал вниз и шел теперь с сугроба на сугроб ровным неторопливым шагом. Приблизившись к Григорию, опросил:
— Привал, что ли?
Уселись прямо на снегу, закурили. Убитая лиса лежала возле ног. Открытый глаз ее, как живой, смотрел на Григория. Красноватыми блестками отливали спина и длинный пушистый хвост.
— Хороша? — спросил Мельников, с удовольствием затягиваясь папиросой. — Могу подарить.
— Да нет, зачем же, — запротестовал Григорий. — Вы убили и вдруг...
— Ничего, — улыбнулся Мельников. — Принесете домой, родителям покажете, а я куда ее дену?.. Был бы сын Володька здесь, тогда бы другое дело. Он у меня сутками возле фазанов просиживал... Ну, чего раздумываете? Берите и пристегивайте к поясу.
— Спасибо. — Григорий поднял, лису за переднюю лапу, долго любовался ее огнистым отливом.
— А насчет артиллерийских расчетов, — сказал вдруг Мельников, как бы продолжая начатый разговор, — смелее беритесь. У вас есть ценные мысли. Статья может получиться. Любой военный журнал возьмет.
Григорий опустил лису на снег, сдвинул на затылок шапку, задумался. Это верно, что мысли есть, а вот посоветоваться не с каждым можно. Таких душевных людей, как Сергей Иванович, не всегда найдешь. Раза три ведь и встречались-то, а уже друзья. Вот если бы можно было перебраться на службу сюда, в дивизию... Он попытался завести об этом разговор. Не дослушав его, Мельников сказал:
— Не вижу смысла в таком стремлении.
Григорий умолк.
— Я серьезно говорю, — продолжал Мельников, пуская кверху колечки папиросного дыма. — Служите вы в линейной части. На учениях бываете. Недостатка в практических опытах у вас нет. Ну и пишите... Я не знаю, может, другие какие соображения имеются... — Подполковник бросил в снег окурок и медленно потер озябшие пальцы. — Тогда просите отца, чтобы с комдивом поговорил. Проблема, по-моему, разрешимая.
Младший Жогин ничего не ответил. Он смотрел куда-то вдаль и щурился от солнца. Лицо у него было такое же, как у отца, большое, суровое, даже с чуть заметной одутловатостью. Только взгляд был иной: глубокий, задумчивый.
Солнце все больше клонилось к западу. От кустов по снегу вытягивались тени. Над головами пролетели куропатки. Григорий схватился за ружье. Куропатки сели недалеко за балкой. Охотники переглянулись и, поняв друг друга без слов, проворно встали на лыжи.
* * *Вечером, когда Мельников вернулся с охоты, к нему пришел Григоренко.
Играли в шахматы. Между партиями пили горячий кофе.
Около двенадцати Григоренко звонко стукнул фигурой по доске и сказал с сожалением:
— Опять не вспомнил, где мы с вами встречались.
Мельников улыбнулся. Он хотел высказать свою прежнюю мысль, что, может, и не было никогда такой встречи, но промолчал. Потом, уже в прихожей, помогая гостю одеться, сказал:
— Оно ведь и немудрено забыть, Петр Сергеевич. Столько за войну людей прошло перед глазами... Бывало, в бою с человеком целые сутки лежишь рядом, не поднимая головы. Последней крошкой хлеба делишься, как с родным братом, потом расстанешься и фамилию даже забудешь.
— В том-то и дело, — покачал головой Григоренко. — А может, человек тот от верной смерти спас тебя. Было же так?
— Было, конечно, — согласился Мельников. — Мне самому пришлось как-то выручать товарищей. Вызвал комбат и спрашивает: «Видишь трубу на высотке?» Говорю: «Вижу». Оказывается, возле той самой трубы, в глубине обороны противника, уже несколько суток выдерживала осаду горстка наших бойцов. И вот получил я приказ пробиться к ним с наступлением темноты.
— Ну и как, пробились? — нетерпеливо опросил Григоренко.
— Пробились, правда, с большим трудом.
— А где это было?.. Не у Желтой речки?
— Совершенно точно.
— В печах кирпичного завода?
— Правильно, в печах. А вы разве...
Григоренко не дал Мельникову закончить фразу, стиснул его в своих объятиях, ткнулся усами в щеку. Оторвавшись, долго вглядывался в его лицо.
— Вы меня из фляги тогда поили? — продолжал он допытываться. — Моченый сухарь в рот совали?..
Взволнованный, Мельников не находил слов для ответа.
— Чего молчите, Сергей Иванович? Забыли, что ли?.. Давайте бумагу и карандаш!
Прямо в шинели и шапке Григоренко подошел к столу, принялся чертить, поясняя:
— Вот излучина Желтой речки. Помните? Чуть левее — переправа. От нее идут две дороги: одна к хутору Первомайскому, другая к кирпичному заводу. Между ними овраг этакий вроде полумесяца.
— А в том овраге родник, — оживленно вставил Мельников. — Из белокаменного грота ручеек бежит по ступенькам. Верно?
— Верно, — сказал Григоренко и вывел карандашом небольшой кружок. — Вот здесь, у родника, и дали мы гитлеровцам последний бой перед отходом к кирпичному заводу. А потом уже началась вся эта история в печах. Ночью десант автоматчиков на танках обошел нас и взял в кольцо. Положение такое, что на небо не вскочишь, в земле не скроешься. Пришлось круговую оборону занимать.
— А пробиваться не пытались?
— Как не пытались! В первую же ночь план такой осуществить хотели. Подобрались почти к самым окопам противника. Но ракеты все дело испортили. Штук пять повисло над головами. И такой огонь открыли немцы, что пришлось поворачивать оглобли. Зря только трех солдат потеряли.
Григоренко выпрямился и, глубоко вздохнув, снял шапку. Помолчав немного, сказал:
— Вообще эта наша вылазка чуть не закончилась катастрофой. Хорошо, пулеметчик Ястребов не растерялся. Вы, Сергей Иванович, наверно, помните его. Такой долговязый, беловолосый.
— С перевязанной ногой, кажется? — спросил Мельников.
— Ну да. Оставил я его у печей на всякий случай. Посиди, говорю, пока мы коридор пробьем для выхода. А если какая неудача, прикрой с тыла.
— Когда мы вышли вот сюда, — Григоренко снова склонился над бумагой и вывел жирную стрелку от завода на юг, — гитлеровцы разгадали наш план и решили захватить завод. Понимаете, что это значит? Тут-то Ястребов и хватил их пулеметным веничком. Почти целую роту под стукалов монастырь отправил.
Рассказывая, Григоренко хмурил брови, взволнованно постукивал карандашом по бумаге. Казалось, он заново переживал все то, что довелось ему испытать в те суровые дни фашистского нашествия. Мельников внимательно слушал и все время смотрел в усатое лицо Петра Сергеевича, словно только что познакомился с этим человеком.
— Так вот, — продолжал Григоренко, — просидели мы почти пять суток без воды и пищи. Дождевые капли в каски собирали. Иной раз по глотку достанется, а иной и того не было. Уже ноги подкашиваться стали от слабости. В глазах желтые круги появились. Но лежа умирать не хотелось. Решили дать врагу последний бой. Приготовились, простились друг с другом. И тут в сумерках загремела вдруг канонада. Послушали мы, послушали: наша!.. Только не могли понять, как это русские пушки в тылу у противника оказались.
