Владимир Корнилов - Семигорье

Она не впервые ощущала, как под напором событий размывается её устоявшаяся неудовлетворённость своей судьбой. Чувства её ещё упорствовали принять то, что было её теперешней жизнью. Но смысл её бытия всё отчётливее обнажался перед ней, как обнажается под вдруг изменившимся течением реки остов затопленной и давно занесённой песком баржи.

«Васёнка старается о добре, потому что она добра от природы. В этом её житейская забота, — думала Елена Васильевна. — Я тоже стараюсь: о неграмотных, о клубе, постановках. Но почему я стараюсь? Что ведёт меня в Семигорье? Своя забота: хоть чем-то заполнить пустоту своей жизни, быть среди людей, чтобы не отупеть от домашних забот. Я стараюсь не для Васёнки, не для тех, кто до отказа наполняют клуб и не дышат, глядя на сцену. Я стараюсь для себя. И, наверное, я вовсе не добра, — думала она, терзая себя этой мыслью. — И люди благодарят меня несправедливо…»

Елена Васильевна, видимо, долго была в задумчивости. Она не заметила, как из леска вышло на луговину стадо и надвигалось медленно на неё с ровным нарастающим шумом срываемой травы. Она заметила случившуюся перемену лишь тогда, когда удлинённая тень легла рядом с ней на траву и знакомый ей голос уважительно произнёс:

— Здоровьица вам, Лена Васильевна!

Семигорский пастух Клоков в пообтёртых о траву лаптях и онучах, крест-накрест перехваченных лыком, в брезентовом плаще, надетом прямо на рубаху, и в картузе, несмотря на довольно-таки ощутимую жару, стоял перед ней.

— Здравствуйте, Аким Герасимович. — Елена Васильевна несколько растерялась от того, что так неожиданно нарушили её задумчивость, но вежливо предложила: — Посидите, если не спешите!..

— Какой у нас спех! — сказал Клоков, усаживаясь рядом и передвигая на колени, висевшую на боку холщовую сумку. — Чем тише двигаемся, тем сытнее коровки. А вы, гляжу, в задумчивости перед рекой?

— Да, красиво очень! — ответила Елена Васильевна. Говорить о себе ей сейчас не хотелось, молчать тоже было неприлично. И, всё ещё углублённая в свои мысли, она рассеянно спросила: — Вы, наверное, любите свою работу, Аким Герасимович? Чем же она хороша?

— А вот тем, чем вы сейчас любуетесь, Лена Васильевна! Вольным лугом, водой вот этой чистой. Леском, что в жару спасает, в дождь укрывает да ещё для тебя угощенье сберегает. Не мало?

Елена Васильевна, позабавленная складной речью пастуха, улыбнулась:

— А заботы? Коровы и коровы! Каждый день одно и то же, с утра до вечера?..

— То приятная забота, Лена Васильевна. Я ведь сызмала со стадом. А когда нужным делом занят, оно и в привычке не тяготит. Да и день со днём не схож. Я тут окрест всё оттопал помногу раз, след в след, а не помню, чтоб год с годом сходился! Нету одинаковых, Лена Васильевна, каждый на свой манер, к каждому норовишься.

Аким Герасимович вдруг встал, закричал: «Эй-эй! Николай! Пошире распусти! Пошире!..» — Он наблюдал, как побежал вдоль стада подпасок с кнутом, снова сел.

— Люблю распускать стадо широко! Спокойно, когда рассыпятся, друг дружку не пугают. Гляньте, как идут. Красота!.. У нас, Лена Васильевна, тоже свои секреты накоплены. Со стороны вроде бы что за труд — стадо на луг выгнать. Так со стороны всё просто! Кормить и то надо умеючи. Пусти-ка голодных коров на клевер, да ещё с росой, — сразу объедятся! Мы сначала на вытравленных лугах пасём, простой травкой, потом до болота глубокого гоним — там попьют. Потом посытнее луг дадим. А как к дому идти — к реке подведём. Всему свой черёд.

Понаблюдайте, что они щиплют. Видите: смолку, желтуху забирают, а особенно кашицу зелёненькую любят. Вот эту жёлтенькую хорошо кушают, только пока семян нет. Мы её побрякунчиком называем: у неё семена в сухих коробочках, как погремушки, при ветре гремят… Вам, верно, без интереса слушать?

— Что вы! Я вся внимание! — Елена Васильевна на самом деле со всё возрастающим интересом слушала пастуха. Аким Герасимович как будто старался расположить её к своему занятию, которым он жил. Это нравилось Елене Васильевне, она его ободрила:

— Рассказывайте, Аким Герасимович! Пожалуйста!..

— Так о чём говорить?.. Иван Митрофанович как-то сел тут с нами на выпасе, по бумаге подсчитал: одной корове надо пять пудов травы в сутки. На всё стадо — семьсот пудов. Это всё равно что скосить ни много ни мало — четыре гектара! Вот и думай пастух: где прогнать, как прогнать, чтобы обеспечить эти семьсот пудов. Мы с Николаем да с Сашком с ночи день плануем. Иначе нельзя. Участки надо менять да поглядывать: тут овсы, тут клеверище. Скотине только один раз дай попробовать — больно хорошо! — потом не отворотишь!

Гляди сюда, Лена Васильевна. Вот первая корова дорогу переходит. Она — вожак. На дороге уже Сашок оставляет вместо себя Николая, сам вперёд вожака торопится.

— О! Вожак — это большое дело. Он научит любого человека, местность знает лучше тебя! Теперь всё стадо на Сашка идёт. А начни вертеть туды-сюды, без плана — волненье у коров произойдёт. Тогда всё. Без души набегаешься, ноги вышагаешь, и рубаху пот съест. Стадо измучаешь, и кнуты не возьмут! Только у нас скотина непоротая, не за что стегать. Каков пастух, таково и стадо!..

У нас, Лена Васильевна, выпас хороший… Завсегда с молоком. Только сейчас стало сохнуть. А бывало, дня два не побудешь, так и травы не узнать. Дождя бы надо. Намедни собрались тучи: здесь три капли бросило, там две дождины упало. Где бы купить дождя — тыщу бы дал!..

Аким Герасимович сделал досадливое движение руками. Елена Васильевна с пробудившимся любопытством наблюдала пастуха. Тёмное от погод лицо Клокова почему-то прежде казалось ей невыразительным, как стена дома. Теперь она видела скульптурную отчётливость его твёрдого лица с глубокими трещинами вокруг крупного, по-стариковски сухого рта и спокойные, не по годам ясные глаза. Аким Герасимович сдвинул кверху картуз, на верхней половине его гладкого, почти без морщин, лба открылась светлая незагорелая полоса.

— Сколько же вам лет, Аким Герасимович? — не удержалась от вопроса Елена Васильевна.

— А вот считай! Мать крепостной у барина была, когда я на свет вышел. Трёх царей пережил. С японцем воевал, с германцем не пришлось. Революцию тут, на своей земле, встречал, колхозы — тоже. Сколько?

— Не меньше восьмидесяти.

— Не меньше…

— Жизнь, наверное, долгой показалась?

— Как один раз в окно глянул! Не заметил годов, Лена Васильевна… — Клоков встал, передвинул на бок сумку. В руках его не было обычного пастушьего кнута, но по тому, как спокойно и с вниманием он смотрел на луг, по которому уходило стадо, чувствовалось, что этому стаду — он хозяин. На своих высоких, слегка подогнутых ногах он цепко стоял на земле и в расстёгнутом плаще, свисавшем с узких, ещё крепких плеч, как будто сливался с лугом, полем и леском, посечённым за долгие годы пастьбы коровьими тропами, и казался частью их.

Елена Васильевна вдруг забеспокоилась, что Аким Герасимович уйдёт. Странно, ей не хотелось сейчас оставаться одной, и с поспешностью и настойчивостью, которую в былые времена сочла бы неприличной, она спросила:

— Аким Герасимович, а о больших вопросах вы думаете?..

— Это о жизни? Как не думать?! И с этого конца, и с того переберёшь, пока за стадом ходишь. Только, как в голове ни ворочаешь, думы к одному: от земли все. Не согласны? Напрасно. Когда бы любой человек со вниманием покопался в своём роду, увидел бы, что с земли вышел. Городские поселения велики, и разны, и по всем сторонам, а кто в них? Из крестьян бывшие. Саму Москву или Питер — кто строил? Мужик с топором да пилой шёл туда, он же потом камни учился тесать. Он же и обживался в городах!..

У меня, Лена Васильевна, два брата: один восьмым был у матери, другой десятым, — сестёр не считаю, те за мужьями попрятались. Оба теперь в городе. Один на заводе, мастером, другой — в учителях. Трое, а разные. Хотя на свет вышли из одного дома, что здесь отцом поставлен. Братья шибко довольны своим выходом в городскую жизнь, а я, сказать, не очень доволен их довольством. Понимаю: рабочий человек теперь в чести, государству первая опора, машины у него под рукой. Образованные люди для жизни тоже очень нужны. А всё же неловко мне видеть: в забывчивости они. Будто не на земле родились, не с этого поля в город ушли! Я так думаю: увязка с землёй должна быть. У каждого. Не в руках, так в памяти: где б ни был, а родительское прошлое забыть не смей!.. Случится война — героев всех повспоминаем. И Муромца Илью, и Микулу — всех вспомним, о родной земле всяк заговорит! А на каждый наш день нешто память не нужна?..

Я, Лена Васильевна, когда повстречаю человека, понимающего народное прошлое как всей духовной жизни корень, так спокойнее делаюсь. Позапрошлым летом с товарищем Степановым довелось беседовать. Наш он, семигорский, оказался в больших начальниках, а беспокойство моё насчёт земных корней и памяти с пониманием разделил. И в речи своей на собрании о том произнёс.