Георгий Семенов - Ум лисицы
— Кто это? — спрашивает он, отводя глаза от страшного видения, которое словно бы вместе с движением глаз перемещается, не пропадая из поля зрения. Серый, лысый череп с крутыми складками кожи за ушами, и словно бы из-за ушей, больших и острых, тянутся лохматыми толстыми плетями серые руки… Темный и неподвижный в сияющих брызгах ослепительного света. — Садиков, — говорит Сухоруков, слыша свой бред, и растерянно ищет лицо, которое одно лишь способно спасти его сейчас от кошмара, привидевшегося ему.
— Что Садиков? — спрашивает переливчатый голос.
Напряжением воли Сухоруков вглядывается в то пространство, из которого звучит живой голос, и видит сквозь прозрачное пламя, сквозь струящийся, волнистый воздух зыбкое лицо молоденькой женщины с нечеткими очертаниями, коричневое на фоне далекого желтого света, и понимает, что это Жанна Николаевна и что мозг его галлюцинирует, что рецепторы мозга подводят его, выстраивая перед ним колдовские какие-то видения…
— Ты спишь? — слышит он опять колокольчатый голосок. — Ты очень устал?
— Нет, нет, — отвечает он, встряхиваясь душой и выкарабкиваясь из сна или видения. Видит с закрытыми глазами лицо юной девушки, плавающее в раскаленном воздухе, в газообразном мерцающем пространстве, и ему интересно и очень приятно смотреть на юную красавицу, лицо которой похоже на тень, набежавшую на солнечный диск. Протуберанцы плещутся за этой смеющейся тенью, похожей на огненные гребни закрученных волн или на огненных змей Горгоны, роковое лицо которой закрыто смеющейся тенью другого лица… — Я не сплю, — говорит Сухоруков, протягивая руки. И лицо тотчас превращается в теплое лицо Жанны, а волосы в плотные, прохладные потоки осязаемой материи.
Жан заливчато смеется…
— Ты спал! — говорит она. — Я тебя никуда не отпущу! Ты мой! Тебе нужен настоящий отдых, ты будешь жить в этом доме, будешь хозяином, понимаешь? Ты будешь делать всё, что тебе хочется, я дам тебе полную свободу — делай что хочешь! Только будь со мной. Хотя бы иногда, чтоб я знала: ты мой, могла надеяться, что придешь и что я обязательно увижу тебя завтра или через год — все равно… Но я должна знать, что ты мой. Я понимаю, я говорю не то, но мне сейчас все равно, что ты обо мне подумаешь. Я тебе скажу даже так… Слушай, я тебе скажу, я тебе скажу, я не боюсь… Это не цинизм, нет! Это, если хочешь, просто расчет. Я много пережила, и мне ничего не стоит сказать тебе… так, чтобы не было между нами неясности…
Сухоруков внимательно смотрит на нее, радуясь, что видит и слышит, что опять на земле, и мир, в котором живет, прочен и надежен, что лицо взволнованной женщины, которая сидит с ним рядом, — лицо Жанны… Он благодарно гладит ее скользкие, как шлифованный, прохладный камень, плотные волосы, и ему радостно ощущать удивительную, живую прохладу…
— Я тебе скажу, — говорит она в мучительной нерешительности. — Я понимаю, ты можешь плюнуть мне в лицо, я вытерплю и улыбнусь с благодарностью.
— За что же? — удивленно спрашивает Сухоруков. — Давай-ка все-таки что-нибудь пожуем! У меня поморока была, наверное, от голода. Я, знаешь… то ли спал, то ли что-то со мною было, но я сейчас… на этом кресле, — говорит он, с опаской поглядывая на темное, пустое кресло, — видел будто бы черт знает кого…
— Ах, господи! — восклицает Жанна. — Что же мне делать?! Я боюсь сказать тебе то, что хочу сказать… Поморока! Я сама в помороке! Вся беда в том, что я не смогу тебе этого сказать. Тебе хорошо со мной? — спрашивает она с надеждой. — Сейчас, сию минуту, тебе хорошо?
— Хорошо, — отвечает Сухоруков.
— Женись на мне, Вася, — говорит она с ужасом во взгляде, пугаясь слов, которые решилась произнести вслух. — Тебе никогда не будет плохо со мной, я тебе обещаю. Я буду делать все, чтобы ты чувствовал себя лучше всех на свете. И все: этот дом, эта земля — все это будет твоим, ты будешь тут полным хозяином… Прости меня! — прерывает она свой тихий крик ужаса. — Я понимаю, как мерзко все, что говорю. Но и ты пойми, я устала. Я женщина, мне нужен покровитель. О, боже мой! Что я говорю! — Она закрывает лицо руками и валится на диван, рыдая.
Хуже положения, чем то, в какое попал Сухоруков, трудно себе представить. Он посмотрел на часы: время уже перевалило за полночь. Можно еще уйти. Но как оставить плачущую женщину, которую он влюбил в себя? Он отчетливо теперь понимает, что все его поступки, все его чувства и мысли, или весь образ мыслей, как говорит Садиков, были направлены на то, чтобы эта женщина влюбилась в него. Зачем это ему нужно, он не знал и тем более не знает теперь. Теперь, когда он в растерянности гладил плачущую женщину, стараясь успокоить ее. «Да, конечно, — думал он, представляя себя хозяином дома и земли, этого царского подарка, который преподнесла ему капризная судьба, — мне было бы совсем неплохо… Невеста богатая!»
— Да, конечно, Жанна, — сказал он. — Я тебя ни в чем не обвиняю… Зачем же ты плачешь?!
— Но ты же не любишь свою жену! — сказала ему Жанна Николаевна, повернув к нему заплаканное и жалкое лицо со змеиным носом. — Не все ли равно тебе, кого не любить — меня или ее? Но у меня ты будешь жить лучше! Тебе больше удастся сделать в жизни, чего-то достичь, потому что… Ты будешь обеспечен и тебе не надо будет думать о быте, ты всего себя посвятишь науке…
— Чудачка, — ласково сказал он ей. — Ты меня хочешь подкупить? Но ведь подкупить можно только того, кто знает себе цену. А я не знаю. Может быть, я стою дешевле этого дома, а может быть, дороже… Чудачка! Разве в этом дело?
— Ты думаешь, мне стыдно? Думаешь, ты устыдил меня? Я тебя вижу насквозь. Ты из тех, кто сам не умеет любить, но кто не может жить без любви женщины. Я готова. Вот, видишь, я готова с тобой договориться обо всех условиях нашей будущей жизни. Ты меня не любишь… Не любишь в том классическом смысле слова, когда тебе твоя личная свобода становится помехой… Ведь когда человек любит, ему не нужна свобода… Для него главное — подчинить себя любимому человеку, быть с ним рядом, как можно чаще видеть, слышать, дотрагиваться до него… Наверное, так! Ты согласен со мной?
— Я не знаю.
— Согласись, потому что я, к сожалению, знаю. А ты будешь полностью свободен, как сейчас ты свободен от своей жены. Я не ставлю тебе никаких условий. Ну скажи, ты ведь человек дела, для тебя главное — дело, спасительный разум; скажи мне, разве я предлагаю тебе не дело? Ведь страдающей стороной буду я, а вовсе не ты. Ты просто сменишь обстановку, у тебя будет вместо двухкомнатной отличная трехкомнатная квартира в центре, что тоже удобнее, чем жить на окраине, а кроме того, будет эта дача с огромным земельным участком, которого у тебя никогда не будет, если ты не женишься на мне. Вот видишь, какая я циничная баба. А ты говоришь, я хочу тебя подкупить. Нет! Я хочу тебя сделать счастливым. А когда живешь со счастливым человеком, то немножечко счастья перепадает и тебе самой. Все очень просто! Мне хочется быть немножко счастливой. Ты думаешь, я разрешила ребятам из поселка сделать корт потому, что я очень добрая? Нет! Я хотела, чтоб рядом со мной были счастливые, ничем не озабоченные люди… А они именно такие! Ничем не озабоченные, играющие в мяч, смеющиеся, уверенные в себе. Мне хорошо с ними! Но если ты захочешь, мы на месте корта посадим сирень. Я на все согласна!
Сухоруков слушал ее так, как слушают во сне, когда не слышно слов, а понятен только смысл желаний того, пригрезившегося человека, с которым ты в той или иной ситуации общаешься во сне. Сейчас ситуация, в которую он попал, была, пожалуй, фантастическая и в некотором роде мистическая, если учесть видение того сияющего, искрящегося мира, из которого он вышел ошеломленным.
— Я на все буду согласна, — продолжала Жан, опять опустившись перед ним на корточки. — Ты можешь думать обо мне все, что угодно, я не обижусь… В своей жизни я перенесла такую обиду, что мне после этого все обиды кажутся детскими. Я не рисуюсь перед тобой. Это правда. Но ты подумай, что я тебе предлагаю! Я тебе предлагаю свободу действий и счастье, которым ты иногда, если захочешь, будешь делиться со мной. Но я и без этой дележки буду счастливой рядом с тобой. Я буду горда, что у меня такой муж! Разве твоя жена способна на такое? Хотела сказать: на такие жертвы! Нет! Это не жертва, это будет очень выгодная для меня и для тебя тоже сделка. Ты никогда в будущем не услышишь от меня ничего подобного, ни единого упрека, ни единой слезинки — я просто буду ждать тебя и надеяться, что если ты не пришел сегодня, то придешь завтра, а если не придешь завтра, то, может быть, спустя немного времени ты все-таки придешь и скажешь мне: здравствуй. Я хорошо поняла тебя, и никаких иллюзий по отношению к тебе у меня нет, уверяю тебя. Но я буду все-таки знать, что ты не променяешь меня ни на одну из тех женщин, которым ты понравишься и которые, может быть, полюбят тебя. Я не очень-то доверяю чистому разуму, — говорила она, развивая чудовищную идею женитьбы. — Я начинала жизнь с надеждой на искренность, на неподкупность чувства, во всем доверяя любимому человеку… Я и теперь живу больше чувствами, чем разумом. И говорю все это потому, что почувствовала в тебе того человека, о котором мечтала всю жизнь. Испугалась вдруг, что ты появился так неожиданно и так же неожиданно уйдешь из моей жизни навсегда. С точки зрения здравого смысла, я ничтожная, отвратительная, я подлая тварь, казнить меня за это надо! Я знаю, что ты вправе подумать так обо мне, и я ничем не смогу оправдаться перед тобой. Ты можешь меня растоптать и будешь прав. Я понимаю. И все-таки говорю тебе — женись на мне, будь моим мужем. Ты слышишь меня?
