Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый
— Вот что, Гульчира, — сказал он строго, даже с некоторым оттенком суровости. — Пусть не считают нас сплетники настолько наивными. Партийная организация вполне уверена в тебе. Да-да, — повторил он. — И не вешай головы. Смотри смело людям в глаза.
— Спасибо, — произнесла Гульчира чуть слышно.
На следующий день, по окончании смены, Гульчира поспешно заперла в шкаф свои чертежи и записи и, набросив на голову легкий белый платок, заторопилась в комитет.
Когда она пробегала по цеху, ее остановил Гена Антонов. Закончив приводить в порядок станок, он снимал комбинезон.
— Читали? — спросил он и, достав из тумбочки молодежную газету, протянул Гульчире. В газете был помещен очерк о нем.
— Читала. Но на портрете вы совсем не похожи на себя, — смеясь, заметила Гульчира. — И почему-то без усов.
— Не только на заводах, и в редакциях умеют пользоваться внутренними резервами, — сказал он с тщеславной улыбкой. — Откопали старый снимок…
— Без усов у вас совсем мальчишеский вид. А так по крайней мере девушки заглядываются.
— Вы думаете? — тут же поймал ее на слове Антонов.
Поняв, что вопрос задан неспроста, Гульчира рассмеялась.
— Конечно!.. — И ушла.
Гульчира пересекла заводской двор и взбежала на третий этаж заводского управления. Пройдя до конца длинного, узкого коридора, она открыла дверь с табличкой: «Комитет комсомола». Включила свет. Сняла верхнюю одежду, открыла форточку и села к столу.
В соседней комнате сыпал прибаутками предзавкома Калюков. Гульчира порой завидовала его способности не унывать ни при каких обстоятельствах, но сейчас эти бесконечные смешки и шуточки раздражали ее.
Гульчира прислушалась к голосам за стеной. Кто-то просил у Пантелея Лукьяновича денег на спортинвентарь, кому-то требовались шашки и баян, звуки которого вдруг долетели до нее вперемежку с довольным смешком Пантелея Лукьяновича.
Гульчира улыбнулась. «Все-таки купил… И сам же тешится, как ребенок».
Но в этот миг в завкоме заиграли «Сагыну»[21], и бумаги выпали из рук Гульчиры. Ей казалось, что она сумела выбросить Азата из своего сердца, и с чувством удовлетворенной гордости убеждалась, что, если ей случается теперь слышать имя Азата, она больше не вздрагивает. Она спокойна при разговоре с ним. «Значит, это была не настоящая любовь, — думала Гульчира. — Ну, увлеклась… вскружил немного голову… Вот и хандрила. Сейчас все прошло, прошло как сон!.. Люби я по-настоящему, разве могла бы я так скоро забыть его?»
Но едва до ее слуха донеслась знакомая мелодия, куда девались искусственная холодность, хваленое спокойствие. Сердце заныло, затрепетало, как пойманная птичка. «Нет, то была, оказывается, моя настоящая… моя первая и последняя любовь! Ну что ж, была и нет ее!.. Остался от нее жалкий, иссохший корень…»
В ней вдруг проснулась ненависть к Азату… К Азату и Идмас.
В такие минуты нет ничего слаще, как тихо плакать в полном одиночестве. Но Гульчире не давали возможности остаться только наедине с собой. Дверь в комитет то и дело отворялась. Одни просовывали головы, заглядывая мимоходом, другие с шумом врывались в комнату, и Гульчира поневоле вынуждена была заниматься ими.
Ой, сколько работы накопилось!..
Она раскрыла свой блокнот на тех страницах, где были записаны вопросы, поднятые на партийном собрании механического цеха. Десять листков испещрены выдержками из выступлений. И все конкретнейшие предложения!
Гульчира открыла ящик стола.
Там лежали заявления. Страна звала молодежь на освоение новых земель, и десятки заводских слесарей, токарей, кузнецов просили послать их в деревню.
Гульчира стала пробегать глазами заявления. Некоторые писались, видно, прямо на верстаках, иные были в пятнах масла, в чугунной пыли. Ее охватило невольное волнение. Такие же вот заявления, только с просьбой послать на фронт, писали комсомольцы в гражданскую и в Великую Отечественную войну. И нынче они рвутся на переднюю линию. Ничто не пугает нашу молодежь, никакая сила не остановит ее. С песней идет она по самым трудным дорогам. Ни бушующие ветры-ураганы, ни трескучие морозы не преграда для нее. Неугасимый огонь пылает в ее сердце!..
Прочитав одно заявление, Гульчира брала другое, за ним третье… Перед глазами вставали люди, писавшие их. Токарь с серьезным, вдумчивым лицом… Балагур-слесарь в кепке набекрень, лицо у него вечно в машинном масле, ворот рубахи, спецовка — нараспашку…
Зазвенел телефон. Гульчира взяла трубку и удивилась, услышав голос Нурии. Сестра накинулась на нее с упреками: подумала ли Гульчира о предстоящих проводах Ильмурзы? У него ведь ни стеганки, ни валенок. Даже ушанки нет. Сам же Ильмурза умеет покупать только шляпы. Если он зимой, в трескучий мороз, заявится в деревню в шляпе, колхозники со смеху попадают…
Гульчира слушала сестру, и краска покрывала ее щеки. Об Ильмурзе она действительно забыла.
— Или ты, апа, вроде джизни — боишься семейственности? — поддела сестру Нурия. — Как других провожать — хлопочешь, а от Ильмурзы отмахиваешься. Разве он не на вашем заводе работает? — Гульчира почуяла в голосе сестры слезы. — Разве так заботятся о человеке?.. А еще сидишь в комитете комсомола…
Положив трубку, Гульчира долго не могла успокоиться. Вот что значит замкнуться в своем горе.
«Да, но куда отправляется наш Ильмурза?.. Ни с кем не посоветовался, не поговорил…» — впервые серьезно подумала об отъезде брата Гульчира. Она поискала его заявление, но почему-то не нашла. Позвонила в завком. И там не оказалось заявления Ильмурзы. Гульчира начала подозревать что-то неладное. До нее доходили слухи, что Ильмурза гуляет с какой-то девушкой. «Уж не от нее ли бежит?» Ее даже в жар бросило.
«Надо найти эту девушку… Поговорить, выяснить… Мужчины, они…»
Снова зазвонил телефон. Уставясь на аппарат, Гульчира с трудом перевела дыхание. Почему-то страшно стало брать трубку, казалось, опять сообщат какую-то неприятность.
Все же трубку она взяла. Говорил Гаязов. Он попросил Гульчиру зайти к нему. Собрав бумаги, Гульчира положила их в ящик стола и вышла из комнаты. Партком находился в последней по коридору комнате справа.
Когда она проходила мимо кабинета директора, оттуда, чуть не столкнувшись с Гульчирой, вылетел начальник сборочного цеха. Щеки багровые. Подбородок дрожит. Глянув на Гульчиру сквозь огромные стекла очков, он, видимо, не узнал ее и пробежал мимо.
«Из очередной бани, бедняга», — подумала Гульчира. И этот глубоко порядочный человек, душой болевший за свой цех, показался ей в эту минуту жалким.
С другого конца коридора приближались, весело переговариваясь, Поярков с Маркелом Генриховичем. Проходя, они кивнули головой Гульчире. Что-то заставило Гульчиру обернуться. Те тоже обернулись. Щеки Гульчиры обдало жаром.
Из планового отдела вышел, держа в одной руке шапку, в другой накладные, заведующий центральным складом Хисами Ихсанов. Его широкое, мясистое лицо лоснилось; водянистые глаза, как всегда, были устремлены в какую-то точку на потолке. Увидев Гульчиру, он приостановился.
— Сестренка, — уставясь своими вытаращенными глазами, обратился к ней Хисами, — не видела ли нашего уважаемого Маркела Генриховича? Никак не найду…
Гульчира, у которой еще пылали от стыда щеки, показала рукой в ту сторону, куда ушли Зубков с Поярковым.
Открыв дверь в партком, она увидела Гаязова, Матвея Яковлевича и отца. Едва Гульчира появилась, старики встали. Гаязов тоже поднялся, — видимо, они уже кончили разговор.
— Так вот, — сказал Матвей Яковлевич, протянув парторгу руку. — Пусть Поярков вернет Елизавете Самариной незаконно захваченную квартиру. Их всего-навсего двое — жена да он сам… Пока поговорите с ним как с членом партии. А будет петушиться, — другие меры примем.
— Пусть лучше добром возвращает, — сверкнул черными глазами Сулейман. — Весь цех требует этого.
Старики ушли.
Парторг поинтересовался, занимается ли комсомол подготовкой смены уезжающим в деревню рабочим. Оказалось, что комитет больше занимается проводами, а насчет подготовки квалифицированной смены еще и не думал.
— Проводы отъезжающих — хорошее дело, но комсомол должен и о заводе позаботиться, Гульчира. Много молодежи работает в аппарате управления. Нельзя ли кое-кого перевести на производство? Хорошо бы группа молодежи выступила с обращением… А потом это можно обсудить на общезаводском комсомольском собрании.
Потом он говорил о пионерских комнатах, о том, что там необходимо организовать дежурство комсомольцев.
И, словно между прочим, в конце беседы, сказал, что нужно еще одного человека послать главным инженером МТС. Нет ли заявлений от инженеров-комсомольцев.
Возвращаясь к себе в комитет, Гульчира думала: «С завтрашнего же дня начну беседы с молодежью. И всех членов бюро обяжу… А кого бы рекомендовать инженером в МТС?»
