Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин
– Назад хочу!
– Идем на посадку! – радостно откликнулся Юра.
Он перенес Настю на твердое.
– Понравилось летать?
– Ага, – сказала она равнодушно и уже совсем иным тоном – живым и мечтательным: – Пирожка бы сейчас!
– Оголодала?
Настя замотала головой.
– Я сытая. Пирожка охота… У нас каждый-каждый день пироги пекли. С яйцами, грибами, капустой, рисом, с яблоками, вишнями, черникой…
– А ты, видать, балованная! – засмеялся Гагарин.
– Конечно, – с достоинством подтвердила Настя. – Я моленное дитя.
– Как это – моленное?
– Папка с мамкой никак родить не могли. И бабка покойная меня у Бога вымолила.
– А разве Бог есть? – озадачился Юра.
– Только у старых людей. У молодых его не бывает.
– Жалко! – снова засмеялся Юра – А то бы мы пирожка намолили!
– Посмейся еще! – обиделась Настя. – Я с тобой водиться не буду.
– Знаешь, – осенило Юру, – пойдем к нам. Мать вчера тесто ставила. Насчет пирогов – не знаю, а жамочку или пышку наверняка стрельнем.
– Пышки с вареньем – вот вкуснота! – плотоядно зажмурилось моленное дитя…
…Но пока настал черед сладким пышкам, им пришлось отведать кисленького. У Гагариных сидела встревоженная и обозленная Ксения Герасимовна.
– Явились – не запылились! – приветствовала она появление нежной пары. – Я тут с ума схожу, а им и горюшка мало. Куда вы запропастились?
– Да никуда, – подернул плечами Юра. – Просто гуляли.
– Дышали свежим воздухом, – присовокупила Настя.
– Видали? – всплеснула руками Ксения Герасимовна, и седые волосы ее взметнулись дыбом от возмущения. – Воздухом они дышали! – Она повернулась к Анне Тимофеевне, с укоризной поглядывающей на сына. – Недовольна я вашим парнем, Анна Тимофеевна, очень недовольна.
– Чего он еще натворил? – огорченно спросила Гагарина.
– Ведет себя кое-как…
В избу вошел Алексей Иванович и остановился у печи, чтобы не мешать разговору.
–..дерется, товарищей обижает.
– Сроду никого не обижал, – сумрачно проговорил Юра.
– Вспомни, что было после уроков…
– А зачем они с меня «масло жмали»? – вмешалась Настя.
– Не «жмали», а «жали», Жигалина, – по учительской привычке поправила Ксения Герасимовна и слегка покраснела – Прости, Гагарин, я не знала, что ты заступился… Ладно, пошли домой, Настасья!
Зоя внесла кипящий самовар, поставила на стол.
– Может, чайку попьете, Ксения Герасимовна? – предложила Гагарина. – С горячими пышечками.
– Спасибо, Анна Тимофеевна Мне еще гору тетрадок проверять. Бывайте здоровы.
Учительница увела разочарованную Настю, но Юра успел – уже в сенях – вручить своей подруге кулечек с теплыми пышками…
…Семья Гагариных в полном составе чаевничает под семейной лампой. Не скоро соберутся они так вот вновь за общей домашней трапезой. Меньшой, Борька сидит на коленях матери.
– Гагарины завсегда отличались бойцовой породой, – рассуждает Алексей Иванович, направленный в это воинственное русло известием о подвигах сына…
– Ладно тебе, Аника-воин! – Анне Тимофеевне не по душе такие разговоры.
– Правду говорю. Батька мой Иван Гагара – первый кулачный боец во всем уезде был.
– Сказал бы лучше, первый выпивоха и дебошир.
– И это верно. Он мог ведро принять – и ни в одном глазу. А ты злишься, что он ваших шахматовских завсегда колотил.
– Подумаешь, заслуга! В моей семье не дрались. Мы народ пролетарский, путиловской закваски.
– И мясоедовских пластал, – не слушая, продолжал Алексей Иванович. – Никто против него не мог устоять.
– Папань, а правда, он, поддамши, избу разваливал? – спросил Валентин.
– Не разваливал, а разбирал по бревнышку. И в тот же день обратно складывал. Золотые руки! Отменный мастер, герой, победитель!..
– Шатун, перекати поле… – вставила Анна Тимофеевна, которая явно была настроена против героизации этого гагаринского предка.
Но парни, кроме несмышленыша Борьки, и даже женственная Зоя слушали отца с восторгом: светила им легендарная фигура основоположника рода.
– Все Гагарины волю любят, – веско сказал Алексей Иванович. – Я вон тоже побродил по белу свету…
– А чего хорошего? – перебила Анна Тимофеевна.
– Как – чего? Людей поглядел, чужие города, места разные интересные, озера, реки. Человеку нельзя сиднем сидеть. Ему вся земля нужна…
– И все небо, – будто про себя проговорил Юра.
– Правильно, сынок! И все небо, и все звезды…
– Размечтались!.. Шумел, колобродил Иван Гагара, а пропал ни за грош.
– Убили?.. – охнула Зоя.
– Заснул и под поезд угодил.
– А все равно он жить умел, радоваться умел. Великое это дело – радость любить. Тогда ничего не страшно.
– Тут я с тобой согласная: чтоб ни случилось – держи хвост морковкой! – заключила Анна Тимофеевна…
На рассвете Гагариных разбудил рев танков. Выскочили из дома – к околице, жуя землю гусеницами и разбрызгивая грязь, подошли два черных, обгорелых, с оплавившейся броней танка и подрулили к колодцу. Тоже черные, в крови и копоти, танкисты выскочили из горячих машин и стали жадно пить, остужая раскаленное нутро.
– Родненькие, как там положение у нас? – обратилась к ним Горбатенькая.
Ничего не ответили танкисты, только рукой махнули. Забрались назад в танки и ушли, но не к фронту, а в обратном направлении.
– Не туда наступаете, ребята! – крикнула им с болью Горбатенькая.
А вскоре процокала копытами и конная часть, видать, тоже из боя. Под фуражками бинты, кровь на ватниках. Иные лошади шли в поводу: выбели их седоков из строя.
Мрачно смотрели клушане на отходящее воинство. Ничего уж не спрашивали, и так все было ясно…
Вечером в просторной и пустой избе Горбатенькой набилось чуть ли не полдеревни женщин – все безмужние, среди других и Ксения Герасимовна с Настей. Миром не так страшно лихо встречать. Унылые велись речи:
– Немцы уже в Гжатске…
– Не иначе, ночью придут…
– Что с нами будет?..
– Самое, говорят, страшное – первые дни…
Горбатенькая и Ксения Герасимовна шептались в уголке.
– А председатель ваш убрался? – спрашивает Горбатенькая учительницу.
– Убрался. Все оставшиеся коммунисты в лес ушли.
– И слава богу! Их бы не помиловали.
В избу явилась со всеми чадами Анна Тимофеевна. Четырнадцатилетняя рослая Зойка, измазанная сажей, в залосненном ватнике и драном платке, испуганно жалась к матери.
– Ты чего это оделась, как от долгов? – подскочила к ней Горбатенькая.
– Для маскировки, – сумрачно отозвалась Зоя.
– А чтоб они Зоеньку не обидели, – пояснила Анна Тимофеевна. – Ее все за взрослую принимают.
– Будто они малолетками гребуют, – бросила Горбатенькая.
– Примешь гостей, Пашунчик? Или у тебя без нас тесно?
– Та чего там, Тимофеевна, устроимся! – отозвалась Горбатенькая. – Хозяина-то куда дела?
– На печи лежит. Ногу ему схватило.
Пришедшие устраиваются на полу, возле Ксении Герасимовны. Горбатенькая дает им подушки без наволок, разное тряпье, старый тулуп. Они ложатся. Анна Тимофеевна одной рукой обняла дочь, другой – младшего, Борьку.
Юра толкнул в спину Настю и незаметно передал ей гостинец. Настя накрылась с головой одеялом и захрумкала.
– Не бойтесь, Тимофеевна, – шепнула учительница. – Мы врагу не дадимся. – И показала старый музейный пистолет.
– Где же
