Юрий Нагибин - Так начиналась легенда

Пасмурный ноябрьский денек. Ветер морщит воду разливанных луж, затопивших деревню Шахматово, что лежит посреди гжатской равнины. По окоему луж изгнивает палая листва. У крыльца избы-пятистенки застоявшаяся тройка переминается в жирной грязи. Позвякивают бубенчики на дуге коренника, хомутах и сбруе пристяжных. В их гривы и хвосты вплетены алые ленты. Кони запряжены в телегу, пышно набитую просяной соломой.

Распахнулась дверь из сеней — сваха и дружка вели невесту в фате и стареньком плюшевом пальтеце поверх белого венчального платья. Из-под юбки виднеются грубые мужицкие сапоги. У невесты терпеливое, приветливое, крепкое, в скулах, лицо, легкая, будто сострадательная улыбка.

Следом выходят немногочисленные родственники. Невесту подхватили под руки и трижды обвели вокруг возка. Чавкают по грязи сапоги. Дружка помог невесте забраться в телегу. Она истово перекрестилась на все четыре стороны.

— Родителев сюда! — зычно крикнул нарядный возница с перьями на шапке.

— Нету родителев! — отозвался дружка. — Сироту выдаем!..

Возница дернул волоки. Кони выхватили телегу из грязи и враз пошли ходко.

Венчание в деревенской церкви. Темные лики святых, свечи, ладанный дым. Перед алтарем — невеста и жених. Избранник шахматовской сироты — примерно одних с ней лет, поджар, смугловат, с темным озорным глазом.

Священник спрашивает, согласна ли раба Божья Анна взять в мужья раба Божьего Алексея и согласен ли Алексеи принять Анну…

…Повизгивая полозьями, размашисто бежали розвальни от Гжатска, зримого низкорослой окраиной и дымами труб, в равнинный снежный простор. Алексей Иванович Гагарин, «повзрослевший» на двенадцать лет, вез жену из родильного дома, твердой рукой укрощая резного меринка. Анна Тимофеевна прижимала к себе большой конверт с новорожденным.

Дома их с нетерпением ждали старшие дети: Валентин и Зоя.

— Вот Юрку вам привезли, сказала Анна Тимофеевна, опуская конверте младенцем на кровать.

— Юрка! — добродушно, во весь рот улыбается Валентин.

— Юрка! — вторит ему белобрысая Зоя.

Видимо, почуяв неладное, Анна Тимофеевна поспешно и ловко — третий ведь! — распеленала младенца Так и есть — мокро.

— Ну вот, поплыл по морю, корабельщик! — любовно сказал счастливый отец.

Младенец шевелит руками и ногами, каждым пальчиком поврозь, но, вместо того чтобы разораться, как положено каждому писуну, улыбается своим маленьким розовым ртом…

…Разливистой весной 1961 года, в двенадцатый от начала апреля день, Алексей Иванович, не ведая о том, что уже стало достоянием всего мира, с инструментом в продолговатом ящике за спиной и пилой в рогожной завертке на плече отправился из Гжатска в Клушино по своему плотницкому делу. В этом сильно постаревшем человеке мудрено высмотреть того молодого, смуглого парня с горячим темным глазом, каким мы видели его на свадьбе.

Сильно припадая на левую больную ногу, добрался он до переправы через Гжать и попросил дедушку-перевозчика доставить его на ту сторону.

— Только побыстрей, Петрович, запозднился я.

— Куда путь-то держишь?

— Да в Клушино. Подрядился новую чайную под крышу подвесть.

Гагарин сложил в лодку свой инструмент, забрался сам.

Оттолкнувшись веслом, старик погнал лодку против мелкой волны.

— Слышь, Юрка твой в каком чине-звании?

— До старшего лейтенанта уже допер! — значительно сказал Алексей Иванович. — Будь здоров!..

— Значит, не он, — решил перевозчик. — По радеву говорили: майор Гагарин на Луну полетел.

— Мало ли Гагариных летает, — философски заметил Алексей Иванович. — Может, когда и мой на Луну соберется… А тот, видать, отважный все ж таки парень!

Перевозчик согласно кивнул головой.

В Париже люди вырывают друг у друга свежие листы специального выпуска «Юманите».

В Берлине инвалид на протезе раздает прохожим непросохшие листовки с сообщением ТАСС.

Ликуют Лондон. Прага. София… Лагос… Мехико… Гавана.

Тысячи москвичей запрудили Красную площадь. Качают летчиков. Над толпой появляется плакат с портретом Гагарина.

Стелются над равниной темные дымы. Бомбардировки уже сделали свое дело: горят железнодорожные строения, склады, горят деревни, стога сена, рощи, перелески. Ползут по дорогам нестройные толпы беженцев из Белоруссии, со Смоленщины, движутся навстречу им части подкрепления…

Небогатое, но опрятное крестьянское жилье: русская печь в свежей побелке, поставец с выцветшими фотографиями в углу, рядом, — две-три похвальные грамоты, цветы на подоконниках, исхоженные, но стираные половики, широкая кровать с горой белейших подушек.

Анна Тимофеевна собирает сына в школу Она намазывает маслом ржаные толстые блины и заворачивает в газету. Кладет завтрак вместе с тетрадками, учебниками и пеналом в самодельный, обтянутый козелком ранец. Восьмилетний Юра, чистенько одетый, причесанный и наглаженный, с волнением следит за сборами.

— Ты все положила?

— Все, все, сынок, надевай свою амуницию.

От волнения Юра никак не может попасть и лямки ранца Анна Тимофеевна берет руку сына и просовывает в ременную петлю. Он нахлобучивает кепку и идет к двери.

— Не балуйся, сынок, слушайся учителей, — напутствует мать.

Юра быстро шагал по деревенской улице. Школа была расположена в другом конце деревни, за церковью и погостом. На церковной ограде, на стенах соседствующего с храмом сельсовета наклеены плакаты начала Великой Отечественной войны: «Родина-мать зовет!», «Будь героем!», «Смерть немецким оккупантам!», поблизости с десяток деревенских жителей под командой ветерана-инвалида занимались разучиванием ружейных приемов и шагистикой. Боевое оружие, не имевшееся в наличии, заменяли гладко обструганные палки.

— К но-ге!.. — кричал ветеран. — На пле-чо!.. Смир-но!.. Разучиваем парадный шаг!..

Юра Гагарин подошел к школьному крыльцу, украшенному еловыми ветками; сюда тоненькими струйками стекались со всех сторон деревенские ребятишки…

…Анна Тимофеевна из-под руки следила за сыном. Прихрамывая, подошел Алексей Иванович Гагарин. Его костистое лицо притемнилось.

— Не берут, чтоб им повылазило! — проговорил в сердцах. — Как сруб сгонять, так Гагарин, а как отечество защищать — пошел вон! Здоровьем я, вишь, им не угодил, чертям наповаженным!..

— Будет тебе, Алеша! — успокаивающе и печально сказала жена. — Никого не обойдет эта война проклятая.

— И то правда! — вздохнул Гагарин. — Люди сказывают, он к самой Вязьме вышел.

— Неужто на него управы нет?

— Будет управа в свой час.

— Когда же он настанет, этот час?

— Когда народ терпеть утомится…

Первый школьный день приближался к концу. Учительница Ксения Герасимовна предложила каждому новобранцу учебы прочесть свое любимое стихотворение. Сейчас, заикаясь и проглатывая слова, читала маленькая конопатая девочка:

…В каждом доме, в каждом чуме,На полях, в фабричном шумеИмя Ленина живет!..

И, вспыхнув всеми веснушками, девочка вернулась за парту.

— Молодец, Былинкина! — одобрила учительница. — Лупачев, теперь ты.

К столу учительницы шагнул толстый, молочный мальчик, похожий на мужичка с ноготок. Он аккуратно одернул свой серый пиджачок, прочистил горло и сказал, что любимого стихотворения у него нет.

— Ну так прочти какое хочешь, — улыбнулась учительница. — Пусть и нелюбимое.

Лупачев снова одернул пиджачок, откашлянул и сказал:

— А зачем мне нелюбимое запоминать? — И спокойно вернулся на свое место, ничуть не смущенный хихиканьем класса.

— Очень плохо, Лупачев, что ты не любишь стихов, — огорченно сказала Ксения Герасимовна. — Стихи делают красивее нашу жизнь… Гагарин!..

Она еще не договорила фамилии, а Юра выметнулся из-за парты и стремглав — к учительскому столу.

— Мое любимое стихотворение! — объявил он звонко, скользнув по классу загоревшимися глазами.

Он не заметил, что в окно за ним наблюдала мать, обеспокоенная долгим отсутствием сына, — первый школьный день действительно что-то затянулся.

Мой милый товарищ, мой летчик,Хочу я с тобой поглядеть,Как месяц по небу кочует,Как по лесу бродит медведь.Давно мне наскучило дома.

До этого места все шло прекрасно, на высшем вдохновении, но тут заело:

Давно мне наскучило дома…Давно мне наскучило дома…

— Что ты как испорченный граммофон, — прервала его учительница. — Давай дальше.

— «Давно мне наскучило дома…» — сказал Юра затухающим голосом.

Класс громко рассмеялся. Юра поглядел возмущенно на товарищей, сердито — на учительницу, и тут пронзительно прозвенел звонок — вестник освобождения.