Анатолий Клещенко - Камень преткновения
— Раз-здайсь! — Одна из фигур, широко размахнув руки, откинула в стороны остальных. — Х-ходу!..
Взвизгнув, зачастила, заторопилась гармонь. Сначала не поспевавший за ней одинокий плясун вдруг точно сложился вдвое и словно покатился по полу следом за норовящими опередить его ногами вприсядку.
— И-ех! Сем-мен-новна!..
Потом неожиданно наступила тишина — именно тишина, хотя гармошка еще продолжала частить. Придерживаясь за стол, плясун встал на ноги, заслонив широкой спиной чадящую лампу, плоский и безликий. Изломавшись на стыке потолка со стеной, качнулась и замерла его тень, словно кто-то еще более плоский и безликий, призрачный навис над ним. Но вот тень колыхнулась — это человек, оторвавшись от стола, двинулся к двери.
— Цып-почка! — с придыханием сказал он, и Генка по голосу узнал Тимоху.
Эля рванулась назад, проскользнула под рукой у Генки, а Тимоха, дохнув водочным перегаром, толкнул грудью, накрыл липкой пятерней лицо — и Генка полетел в тьму. Еще не понимая, что произошло, что происходит и может произойти, он смотрел на проем двери. В светлом четырехугольнике один за другим возникали и пропадали черные силуэты. Последний — пятый — задержался в дверях, окликнув:
— Генка? Где ты?
Генка встал, и тогда Петр, подрагивая огнем приклеившейся к губе папиросы, сказал:
— Упились, гады! Прижмут девку, потом отвечать придется. Милиция сюда налетит…
И Генка все понял.
Сразу протрезвев, ринулся мимо Петра к выходу, в утыканную звездами тьму.
— Куда? — крикнул вслед Петр. — Их четверо, дура!
Тогда Генка не услышал этого: ничего не слышал и ничего не видел. Даже тропинки, по которой бежал. Бежал, видя только цель — невидимый во тьме домик экспедиции, домик Эли.
В дверях он ударился о заслон из потных спин, рванул к себе чьи-то плечи, освобождая дорогу, и очутился перед Михаилом Венедиктовичем.
У Михаила Венедиктовича было необыкновенное, чужое лицо, а на чужом лице — чужие, огненные глаза. Ноздри тонкого носа вздрагивали.
— Вон отсюда! Скоты! — негромко и страшно говорил он Генке, медленно надвигаясь на него с неумолимостью камня в шивере на потерявшую ход лодку. — Вон, или…
Генка попятился и увидел рядом с собой Тимоху. Сами собой поднялись руки, пальцы рванули затрещавшую ткань. Потом — близко-близко — из белых глаз захотели выпрыгнуть черные пятна зрачков. С наслаждением и легкостью, точно стряхнув гадкое насекомое, Генка отшвырнул Тимоху в черный проем двери, уже никем не заслоняемый. И прыгнул бы следом, чтобы раздавить, уничтожить, но его остановил голос Михаила Венедиктовича:
— Геннадий, бросьте!
А когда Генка заставил себя послушаться, ученый, всплеснув руками, забегал по комнате, запричитал по-бабьи:
— Господи, какие все мерзавцы, какой ужас!..
Вера Николаевна посмотрела строго и недовольно.
— Но почему все мерзавцы? Михаил Венедиктович, не следует судить обо всех по действиям одного. В семье не без урода. А товарищи этого… ну, пьяного, который ворвался в комнату, может быть, хотели его увести?
— Все хороши, — гневно отмахнулся Михаил Венедиктович. — Напились, как скоты.
— Не настолько, чтобы потерять голову, как тот, кого вышвырнул за двери Геннадий, — не согласился Сергей Сергеевич. — Возможно, что у остальных были действительно благие намерения.
Генка не знал и не хотел знать, какие намерения были у остальных. Плевать ему на остальных! Он ненавидел Тимоху, еще сильнее ненавидел Петра, подпоившего ребят, — главного виновника всего.
Но самой лютой ненавистью он ненавидел себя.
6
Равнодушные, чуть щурящиеся глаза Эли смотрели теперь сквозь Генку, как будто он стал прозрачным. Эля не замечала его, не слышала, если Генка пытался заговорить. Молчала, презрительно складывая красивые губы, если о Генке говорили другие.
— Послушайте, Эля… — вступился было за него Михаил Венедиктович, подметив очередную Элину демонстрацию, но Вера Николаевна, заговорщически улыбаясь, отрицательно помотала головой, уронив шпильку: не надо, мол, не вмешивайтесь! Ученый удивился, но вместо приготовленной укоризненной фразы только кашлянул:
— Кхе… Кхм…
Эля, вздернув подбородок, прошла мимо Генки. После той проклятой истории с аккордеоном она все время вот так вскидывала голову. А Генка, чувствуя себя виноватым, опускал свою.
Пытаясь хоть чем-нибудь задобрить девушку, объявил Михаилу Венедиктовичу в ее присутствии:
— Последнее лето, к чертям, рыбачу. Насолю старикам бочку — и конец! Честное слово!
Михаил Венедиктович снял очки, словно в очках не узнавал собеседника. Дурашливо изогнув брови и тараща глаза, спросил:
— Вот как? Очень интересно! Очень, я бы сказал, благородное решение… Вытащу, мол, в последний раз чужой кошелек и перестану воровать? Потрясающе честные намерения, не правда ли?
Генка смешался и опять — теперь испуганно уже — посмотрел на Элю: слышала или нет? Кажется, не слышала: перетирает свои пробирки, даже не повернулась. Но тем не менее кое-какие меры принять требовалось.
— Михаил Венедиктович, это же все сплошная липа — что самоловы вредят рыбе. Это же дурак какой-то закон выдумал — самоловами не рыбачить. В поплавни одна мелочь набивается, по двадцати сантиметров. Ей еще расти да расти!..
— Да? — на мгновение задумался Михаил Венедиктович. — Считают, что с самоловов очень много рыбы уходит раненной и, естественно, гибнет потом зря. Заражает водоемы к тому же.
Генка даже привскочил на стуле, хлопнув себя по коленям: как может человек говорить такое?
— Михаил Венедиктович, вы бы хоть раз на переметы съездили! Срывается? Это же такая рыба, Михаил Венедиктович, трехпудовый осетер…
— Осетр, Гена! — поправила Вера Николаевна.
— Ну, осетр. Понимаете, он же поймается на одну уду, за плавник, и стоит спокойненько. Пока к лодке не подведешь… Как теленок! А стерлядь и вовсе…
— Может быть, не могу спорить! — оказал Михаил Венедиктович. — Тут вам карты в руки. Но ведь закон есть закон, Геннадий! Законы совершенствуются, как и люди, их издающие. Смею уверить, что, если дело обстоит именно так, как вы говорите, со временем разрешат эти самые самоловы…
Генка фыркнул:
— Со временем! А пока? Рыба — она же основное у нас, Михаил Венедиктович! Знаете, какая у бакенщика зарплата?
— А вы знаете, — спросила Вера Николаевна, — какая заработная плата у врачей? Или у педагогов? Такая же, как и у вас примерно…
— Не у всех врачей, Вера Николаевна! — вставил Сергей Сергеевич.
Та, соглашаясь, наклонила голову.
— Я имела в виду врачей, которые лечат нас с вами. Рядовых сельских и городских врачей, на чьих плечах лежит здравоохранение. Не корифеев, делающих в году по две виртуозные операции. Так вот, Гена! Поверьте, что врачи и педагоги работают во много раз больше, чем вы. Гораздо больше!
— Сравнили тоже! — чуть ли не возмутился Генка. — У них же, ну это самое… призвание, да? Интерес! А у нас только что на реке красота.
— И ни врачи, ни учителя не имеют никакого подспорья, особенно в городах. Ни огородов, ни коров, — продолжала Вера Николаевна, будто не заметив, что Генка невежливо перебил ее.
— Кстати, — сказал Сергей Сергеевич, захлопывая книгу. — В ваших условиях всегда можно обеспечить себя рыбой, не прибегая к запрещенным способам лова. Если не осетриной, то уж таймениной наверняка…
Генка посмотрел на него снисходительно и даже вздохнул, переживая за невежество собеседника.
— Так ведь и заездки тоже нельзя, Сергей Сергеевич! Только бережняки! А в бережняки немного поймаешь.
— Приобретите спиннинг, — посоветовал Сергей Сергеевич. — И всегда будете с рыбой.
— Куда там! — Генку подмывало опросить, сколько рыбы поймал спиннингом Сергей Сергеевич, но не захотел обижать. Удовольствовался иронической ухмылкой. Впрочем, точно так же улыбнулась Вера Николаевна, а у Эли как-то странно дернулись плечи.
Сергей Сергеевич изобразил на лице безразличие и, соскабливая ногтем мизинца какое-то пятнышко с рукава, предложил:
— Если хотите, я могу доказать это!
Генка с трудом погасил улыбку и промолчал. Михаил Венедиктович многозначительно произнес «гм», а Вера Николаевна принялась высматривать что-то на потолке.
— Я понимаю, есть все основания сомневаться в моей… э-э… в моем умении. Но тем доказательнее, очевидно, будет моя правота? Если Михаил Венедиктович не станет возражать, завтра я прошелся бы с вами по берегу Ухоронги, Геннадий. Даже без хваленого мыша.. — Сергей Сергеевич вопрошающе посмотрел на Михаила Венедиктовича, перевел взгляд на Генку, потом снова на своего коллегу.
— Гм… — еще раз сказал тот и, поколебавшись, разрешил: — Особых возражений у меня нет… Цикл мы закончили, так что…
