Аркадий Львов - Двор. Книга 2
Действительно, уже в первые две недели люди так втянулись в новый распорядок, что ни у кого не возникало нужды вносить свои поправки. Наоборот, поскольку календарь составили далеко вперед, всегда можно было заранее управиться со своими частными делами и выкроить два-три часа на общее дело.
Осложнения начались с того момента, когда график дошел до Ланды. Сперва Гизелла просрочила свой день, но можно было допустить, что ей удобнее провести уборку поздно вечером или на другое утро. Однако минул вечер, минуло утро, Катерина специально поднималась на третий этаж проверить, а коридор и кусок лестницы как были в окурках и грязи, так и остались. Больше того, дворовые коты, будто нарочно сговорились, на этой неделе проявили особенное усердие, Гизелла же проходила с царским видом мимо, вроде ее никак не касается. Жильцы, сперва молча, потом вслух, стали справедливо возмущаться, ибо получалось, что одни здесь пурицы, а другие их холуи и прислуга.
Громче всех возмущалась Дина Варгафтик, которая открыто сказала Катерине: если бы она, Дина, хоть бы на одну копейку позволила себе так плевать соседям в лицо, из нее давно бы сделали форшмак. А жене полковника Ланды все можно, потому что она жена полковника Ланды!
Сразу после этого разговора Катерина опять поднялась на третий этаж, все оставалось по-прежнему, дернула за колокольчик и потребовала, чтобы Гизелла вышла в коридор. Гизелла открыла дверь, но в коридор выходить не захотела, а пригласила к себе в комнату. Катерина заупрямилась, сказала, давайте не будем терять времени, и спросила, до каких пор кошачий крем будет валяться на лестнице и благоухать у людей под носом.
— Послушайте, — возмутилась Гизелла, — я не терплю кошек с детства и не буду за ними убирать!
— А другие пусть убирают за вами? — вежливо спросила Катерина.
— Почему за нами? — опять возмутилась Гизелла. — Нас только двое, мы с мужем проходим по лестнице и коридору так, что пятнышка не остается, а другие здесь живут целыми кагалами: бабушки, дедушки, внуки.
— Красавица, — заговорила вдруг голосом цыганки-гадалки Катерина, — ждет тебя дальняя дорога, бубновый валет в синей шинели и теремок в клеточку!
Гизелла невольно сделала шаг назад, Катерина предупредила, что это у них последний разговор по-хорошему и если до утра не будет чисто, она подымет на ноги весь штаб военного округа: пусть пришлют комиссию и проверят, кто такие в действительности Ланды.
Катерина в один прием, по-солдатски, сделала кругом, Гизелла просила остановиться, но та вприпрыжку, трудно было поверить, что мать двоих сыновей, уже спускалась по лестнице.
На следующий день, перед обедом, Гизелла привела из музучилища пожилую женщину, дала ей веник, ведро, швабру и показала, где надо помыть. Женщина управилась за час-полтора, получила свои десять рублей, сказали друг другу спасибо и попрощались.
Во дворе Феня Лебедева как раз кончала уборку, дошла до парадного и на секунду перегородила дорогу:
— Женщина, вы приходили до Ланды?
К Ланде, ответила женщина, а что? Ничего, сказала Лебедева, она просто хотела узнать, дома ли хозяйка: надо занести квитанцию на квартплату. Дома, кивнула женщина, отдыхает: целое утро имела уроки в училище, а после обеда опять. Скоро уйдет.
Поздно вечером Феня передала Орловой и Катерине, что товарищ Дегтярь просит обеих к себе.
— Ну, — спросил Иона Овсеич, — как прошел день? День прошел хорошо, сказала Катерина.
— Хорошо? — переспросил Иона Овсеич. — А ты что скажешь, Орлова?
Ляля тоже сказала, хорошо, и добавила, что в парадном, где Ланды, убрано, разговоров больше не было.
— Значит, все у нас хорошо? — повторил товарищ Дегтярь. — И вас ничего не беспокоит?
Женщины посмотрели друг на друга, задумались, Иона Овсеич внимательно наблюдал, на лице заиграла улыбка, немножко веселая, немножко печальная. Наконец, Орлова призналась: внутри она что-то чувствует, но словами выразить не может.
Да, подтвердил Иона Овсеич, не может, и никогда не сможет, если у них на глазах мадам Ланда открыто оскорбляет весь двор, а жильцы проходят мимо и смиряются, словно низшая каста.
— Неправда, — сказала Катерина, — мы не смиряемся, мы заставили ее убрать.
— Ее? — товарищ Дегтярь приставил ладонь к уху, будто недослышал. — А на первом Всероссийском субботнике в мае девятнадцатого года тоже платили десять рублей, чтобы кто-то за кого-то носил бревна!
Товарищ Дегтярь выждал полминуты, как будто в самом деле могло быть опровержение, и неожиданно предложил:
— А мы давайте каждый соберем по десять рублей и наймем себе батраков, чтобы за нас работали и убирали!
Каждый, сказала Катерина, не в состоянии, а кто в состоянии, это его личное дело.
— Личное? — переспросил Иона Овсеич. — Катерина, ты не Ланде подыскиваешь оправдание, ты себе хочешь сделать легче: в коридоре, мол, чисто — и ладно! А что дом взяли на соцсохранность, то есть социалистическую, а не просто сохранность, это тебя не печет.
— Что же вы хотите, — сказала Катерина, — чтобы я рвала на себе волосы и кричала гвалт, как ваши одесские бабы?
— Наши? — Иона Овсеич прищурил глаз, чтобы получше рассмотреть, Катерина невольно опустила голову. — А я думаю, сибирячка Катерина больше наша, чем иные потомственные одесситы. И вызывает удивление, когда она норовит взять их под свою защиту, вместо того чтобы честно и открыто заклеймить.
Хорошо, сказала Катерина, с Гизеллой это был первый и последний раз, больше ей не позволят.
— Ошибаешься, — возразил товарищ Дегтярь. — Это будет первый и последний раз при одном условии: если весь двор, все жильцы и соседи возмутятся и осудят. А инициатива должна исходить от санкомиссии, которая отвечает в первую голову.
Орлова спросила, как же это сделать практически — созвать женсовет, актив, общее собрание? — но Иона Овсеич отмахнулся и сказал: хватит думать чужой головой, пусть решают сами. А будет собрание, актив или найдут иной способ пропесочить как следует — это вопрос формы и решающей роли не играет. Тут опасаться надо другого: как бы жизнь не опередила нас и не заставила плестись в хвосте.
Последние слова Ионы Овсеича начали сбываться буквально на следующий день. Дина Варгафтик вышла со своей собачкой Альфочкой, чтобы та немножко побегала на свежем воздухе, встретила в подъезде Катерину и сразу затеяла разговор насчет этой барыни Гизеллы, которая нанимает себе несчастных, больных, старых женщин, и те за гроши должны полдня гнуть спину на лестнице. А остальные жильцы пусть гнут сами, и это считается в порядке вещей. Зато в газете и по радио мы каждый день слышим, что у нас полное равенство и все имеют одинаковые права.
Действительно, ответила Катерина, но почему Дина обращается к ней? Надо собраться всем двором, подняться на третий этаж и сказать это все самой Ланде.
— Знаете что, — покривилась Дина, — люди недаром придумали пословицу: горбатого могила исправит.
— Вот, — вскипела Катерина, — это ваши одесситы умеют: перемыть за спиной косточки, посплетничать, а чуть дойдет до дела — все в кусты!
— Катерина Антиповна, — немножко обиделась Дина, — вам не нравится Одесса, за руку никто не держит.
— Одесса мне нравится, — сказала Катерина, — штучки-дрючки ваших одесситов мне не нравятся.
— Одесситов? — схватилась Дина. — Вы имеете в виду всех или только одного сорта?
— Дура! — сплюнула Катерина. — Это у вас в Одессе делят на евреев и остальных, а у нас в Сибири никто понятия не имеет.
После прогулки Дина со своей Альфочкой зашла на пару минут к Тосе Хомицкой облегчить душу, та посочувствовала, но дала совет поменьше встревать.
— Тосенька, — застонала Дина, — как же я могу не встревать, когда прямо на глазах люди все вверх ногами переворачивают.
Тогда, сказала Тося, надо делать и не просить сочувствия.
Да, Дина вытерла платочком слезы, теперь она может не просить сочувствия: у нее есть Альфочка, с которой они спят на одном диване и едят за одним столом.
— Правда, Альфочка? — Дина сбросила туфлю, провела ногой по шерсти, собачка открыла глаза, тихо заскулила и опять зажмурилась. — Разве мы с тобой одинокие! Это наш Гриша гниет в земле, и никому нет дела.
Вечером двор знал уже во всех подробностях, какие коники выбрасывает Гизелла. Одни возмущались больше, другие меньше, но все сходилось в одном: можно взять женщину, чтобы побелить в своей комнате стены, потолки, но, когда на виду у всех, потому что ты жена полковника Ланды, ставишь себя в особое положение, — это у каждого вызывает неприятное чувство. Получается опять как в старой сказке: я хозяин, а ты у меня на посылках.
Одна Марина Бирюк, от которой в данном случае меньше всего следовало ожидать, открыто взяла Гизеллу под свою защиту. Когда Катерина уже собрала группу, чтобы зайти на квартиру к Ланде, Марина отказалась наотрез. Больше того, она стала пропагандировать среди остальных, что свои трудовые деньги человек имеет право тратить, как ему нравится.
