Борис Бондаренко - Пирамида

— Вы пока без меня поработайте, а я… — он щелкнул ногтем по наскоро набросанному графику, — этим займусь.

Ольф встревоженно посмотрел на него.

— Ты думаешь, еще что-то может быть?

— Кто знает… Приглядеться не мешает.

И Дмитрий ушел в маленькую комнату по соседству, где и просидел часа полтора в полном одиночестве. А потом пришла Жанна, принесла кофе.

— Спасибо… Как у вас?

— Алгоритм закончили, теперь дело за Таней.

— Надолго это?

— С час.

Жанна открыла окно и слегка коснулась рукой его плеча:

— Устал?

— Немного. А ты?

— Ну, я-то что… Тебе больше всех достается.

— А как ребята?

Жанна улыбнулась.

— Ожили. Так рвутся помогать, что хоть специально для них работу выдумывай. А ты еще что-нибудь нашел?

Дмитрий промолчал, вглядываясь в бумаги.

— Пей кофе, а то остынет.

— Сейчас… Что ты так смотришь?

— Я так боялась за тебя, когда это случилось, — тихо сказала Жанна.

— За меня?

— Да.

— А теперь?

— Тоже, но уже не так… Мне уйти?

— Иди. Перед проверкой пятого шага позовите меня.

— Хорошо.

Когда его позвали и он, войдя в «штаб», увидел оживленные, довольные лица, ему стало не по себе. «Как-то они перенесут это? Не слишком ли много потрясений для одного дня?»

— Вот, — показала ему Таня новые решения. — Можно поточнее подобрать коэффициенты, но и этого достаточно. Мы подсчитали — дополнительная погрешность не больше трех десятых.

— Хорошо, — сказал Дмитрий и положил листки на стол.

— Можно начинать проверку?

— Нет.

— Нет? — удивилась Таня. — Почему?

— Она ничего не даст. Результат будет тот же самый.

Стало тихо. Дмитрий сел в кресло и полез за сигаретами, стараясь ни на кого не смотреть.

— Что это означает? — спросил Мелентьев.

— А то, — вздохнул Дмитрий, — что на пятом шаге функция Ханкеля не выходила из области верных значений.

— Откуда ты знаешь? — спросил Ольф, нервно поводя головой. — Ты же не мог посчитать этого вручную.

— Это не обязательно. Вот смотрите.

Он показал им замысловатый график и пояснил, как делал его. Они долго разбирали его, дотошно считали узловые точки, и наконец Мелентьев сказал:

— К сожалению, ты прав.

— А если мы все в чем-то ошибаемся? — с надеждой спросил Ольф. — Редкий случай массовой слепоты, а? Может, все-таки пересчитать?

— Считайте, — тут же согласился Дмитрий.

— Чего считать, только время зря расходовать… — начал было Мелентьев, но Дмитрий остановил его:

— Пусть. Двадцать минут нас все равно не спасут.

Ольф сердито посмотрел на них, подумал немного и решительно сказал:

— Идем, Татьяна, авось и утрем нос этим корифеям.

Пришли они через полчаса, и их даже не стали спрашивать, как прошла проверка. Ольф швырнул папку с бумагами на стол и повалился в кресло.

— Слушай, Димка, а давно ты эту кривульку сочинил? — он брезгливо показал сигаретой на график.

— Порядком.

— А почему сразу не сказал? — накинулся на него Ольф. — Чего ради мы мозги себе ломали, программу переделывали?

— Ты же все равно не поверил бы, — сказала Жанна.

— А, — отмахнулся Ольф. — Что я, совсем кретин?

— Не кипятись, — мирно сказал Дмитрий. — Программу все равно пришлось бы переделывать.

— Почему?

— В конце концов функция Ханкеля должна попасть и в переделанную вами область. По моим расчетам, где-то в районе пятьдесят второй итерации.

— О господи, когда-то это будет…

— Завтра утром, часиков в девять, — спокойно сказал Дмитрий, взглянув на часы. — А точнее, уже сегодня.

Было десять минут первого.

— А что теперь делать? — робко спросил кто-то.

— Ужинать. Кто как, а я хочу есть.

А что, если они ищут не там, где нужно? Не слишком ли он уверовал в безошибочность своей идеи?

Сейчас это был опасный вопрос. Очень опасный и совершенно бесполезный — ведь останавливать эксперимент все равно уже поздно.

И все-таки Дмитрий задал себе этот вопрос, хотя и заранее знал, каким будет ответ. Нет, не слишком. Да к слову «верить» такие оценки и неприменимы — можно или верить, или нет, середины быть не может. И он верил, и это была не слепая вера, а убеждение, подкрепленное сотнями страниц расчетов. Вот почему он не колеблясь решил продолжать эксперимент. Потому что прекратить его — значило бы отказаться от уверенности в своей правоте, а он знал, что этого нельзя допускать. Сомнения хороши лишь на определенной стадии исследований. Но рано или поздно в любой работе наступает момент, когда нужно сделать окончательный выбор: или — или. Или твоя идея верна — и тогда прочь все сомнения. Или неверна — и тогда надо отказываться от нее. Дмитрий знал, что многие работы не доводились до конца только потому, что такой выбор не был сделан. Он и сам прошел через это пять лет назад и очень хорошо представлял, что могло получиться сейчас, откажись он от продолжения эксперимента. Дело даже не в трех-четырех месяцах ожидания, хотя они неприятны и сами по себе, особенно для ребят. Страшнее было бы другое — сомнение, как злокачественная опухоль, неминуемо даст свои ростки. Тут же появится второе, третье, десятки других сомнений, и в конце концов этот груз оказался бы непосильной ношей для всех и для него самого тоже. И вполне могло случиться, что они так и не нашли бы ошибку. Возможно, не хватило бы данных. Или — уверенности в том, что эту ошибку вообще можно найти. А в конце концов они могли бы прийти и к мысли, что дело не в какой-то частной ошибке, а в порочности главной идеи. И это была бы катастрофа.

А Мелентьев и даже Дубровин говорят, что риск слишком велик. Еще бы не велик, трудно даже представить, что будет, если эксперимент закончится неудачей. Но ведь любое исследование — всегда риск. Иногда больше, иногда меньше, но всегда! Рискуешь потерять годы в погоне за призраками, рискуешь взяться за неразрешимую проблему, рискуешь, доверяя выводам других, рискуешь тем, что задача окажется тебе не по силам… И если не быть готовым к риску, незачем вообще браться за исследования, потому что рано или поздно, а чем-то рисковать все равно придется.

Но почему он так решительно отбросил возможность технической ошибки? Ведь кроме его группы в эксперименте участвовали десятки людей — конструкторы, химики, механики, он даже в лицо не всех знал. Могло, например, быть и так, что в мишенях оказались недопустимые примеси. Или неполадки в жидкостной водородной камере… Да мало ли что могло случиться в этом сложнейшем аппаратурном комплексе?

Могло, конечно. Но он верил экспериментаторам. Это тоже был риск, хотя и незначительный, — на ускорителе превосходные специалисты, и технические ошибки случались там крайне редко.

Оставалось одно — искать ошибки в математическом аппарате. Да и теоретически это было наиболее уязвимое место. Предварительные проверки не могли дать полной гарантии, что в условиях реального эксперимента математический аппарат сработает так же надежно, как на «тренировке». Значит, надо продолжать поиски именно здесь…

Настроение у всех было отчаянное. Они исподтишка посматривали на Дмитрия, а он делал вид, что не замечает их взглядов. И тоже молчал, как они. А что он мог сказать? Какие-то банальные бодренькие слова? Ну нет…

Сказал он другое:

— Вот что, ребята. Покурите — и давайте-ка разбегаться. Пусть останутся человека два-три, остальные — спать.

Спать?! Вот дает наш начальник. Неужели всерьез?

— Я неясно выразился? — Дмитрий посмотрел на них.

— Значит, спать? — спросил Лешка Савин.

— Вот именно, спать.

— А вы комик, Дмитрий Александрович! — брякнул Савин.

— Почему же? — улыбнулся Дмитрий. — Я совершенно серьезно. Кто знает, сколько еще работы нам предстоит, и надо, чтобы вы были в форме. Хотя бы часть из вас.

— Понятно, — уже серьезно сказал Савин. — А кто должен остаться?

— А это уж вы сами решайте.

После минутного препирательства решили, что останутся Савин и Воронов, остальные нехотя побрели в свои комнаты.

— Ну а мы, — сказал Дмитрий, — давайте мыслить дальше. Соображения есть какие-нибудь?

Соображений не было.

Ольф, пристально вглядываясь в Дмитрия, потребовал:

— Давай, вождь, выкладывай, я же вижу, что у тебя за пазухой что-то есть. Кошелек или камень?

— Этого я пока не знаю.

— Но что-то есть?

— Да.

— Валяй, — милостиво разрешил Ольф и царственным движением склонил голову.

— Кто занимался проверкой уравнений на неустойчивость?

— Все понемногу, и ты тоже, кстати.

— Я помню.

— А что именно тебя интересует?

— Все.

Ольф с сомнением посмотрел на него и стал рыться в бумагах, приговаривая:

— Ето мы ш-шас, кашатик, в один момент шпроворим…