Вилис Лацис - Безкрылые птицы
— Что это такое? — спросил Волдис. (Их догнали Ирбе и Долли.)
— Здесь футбольное поле, — ответила Анни. — Пойдемте дальше.
— Идите скорее! — крикнула вслед Долли. — А то мы вам пятки отдавим.
В тени забора, на расстоянии пятнадцати — двадцати шагов друг от друга, стояли человеческие фигуры. Это были парочки. Когда приближались прохожие, кавалеры загораживали своих дам от посторонних взглядов. Наконец у забора больше не виднелось ни одной пары. В одном из темных уголков Анни остановилась.
— Подождем Долли, — сказала она, прислонясь к забору, затем беспокойно, словно выжидательно, взглянула на Волдиса и поежилась, кусая губы.
Долли с Ирбе не двигались. Издали были видны их тени, казавшиеся в тумане гигантскими и призрачными: двое стояли там, обнявшись и надолго застыв в этой позе.
Волдис опять взял девушку за руку.
— О чем вы сейчас думаете? — спросил он.
— О вас! — засмеялась Анни и потупилась.
— Я ведь для вас чужой, вы меня не знаете. Что вы можете думать о незнакомом человеке?
— Только хорошее…
— Конечно, потому что не знаете, каков я на самом деле.
Он прислонился к забору рядом с девушкой. Мимо них прошел какой-то мужчина, взглянул на них и отвернулся. Девушка придвинулась поближе и прислонилась плечом к груди Волдиса. Он взял ее руку и улыбнулся. Девушка точно ожила и потянулась к нему, выжидательно глядя в глаза.
«Нет, она еще не начинала, иначе она знала бы, как вести разговор, держала бы себя более вызывающе, торговалась. Очевидно, это была первая попытка».
Некоторое время они стояли молча. Призрачная тень стоявшей вдали пары задвигалась. Девушка взглянула на нее и покраснела.
— Почему вы не хотите меня поцеловать? — робко и печально сказала она, наконец.
— Вы позволяете? — спросил Волдис.
Ему стало грустно, когда он заметил смущение девушки. Она хотела продаться, ей нужно было это сделать, но она не знала, как себя предложить.
— Я хочу, чтобы вы меня поцеловали… — шепнула она и вдруг застенчиво спрятала лицо на груди Волдиса.
Но Волдис задумчиво смотрел куда-то в темную туманную даль. Было прохладно. Из темноты вышли, обнявшись, Долли и Ирбе; подойдя ближе, они рассмеялись.
— Что вы здесь стоите, как прибитые? — крикнула Долли.
Никто ей не ответил. Она взглянула на Анни, потом на Волдиса и сделалась серьезной.
— Анни, может быть, пойдем домой? — обратилась она к подруге.
— Пойдем… — еле слышно прошептала Анни.
— Мы договорились завтра вечером встретиться в Салфорде у кино «Эмпайр», — сказал Ирбе Волдису.
Волдис взглянул на Анни.
— А мы?
— Можно… — улыбнулась она, теребя куклу.
Они расстались. Девушки не разрешили проводить их, издали они послали несколько воздушных поцелуев.
— Дьявольские девчонки! — расхохотался Ирбе, когда они дошли до края футбольного поля. — В первый вечер зайти так далеко! Это можно назвать достижением.
— Бедные девочки, — сказал Волдис и более резко добавил: — Если девушка в первый вечер позволяет зайти так далеко — это не достижение, а сделка.
Они возвращались опять теми же темными переулками. В подъездах домов, притаившись в темноте, стояли мужчины и женщины. Они стояли, крепко обнявшись, и целовались, не обращая внимания на прохожих.
***После этого они встречались каждый вечер. Иногда ходили в балаган. Парни стреляли и предоставляли девушкам выбирать призы. В другой раз они смотрели в кино какой-нибудь фильм. В «Эмпайре» показывали только английские фильмы, из жизни канадских охотников и английских фермеров. Однажды они зашли в «Спэниш джейд» — причудливое, построенное в форме амфитеатра кино, где показывали только фильмы об Испании или других южных странах. Каждый сеанс оканчивался дивертисментом в испанском духе. Девушки искренне радовались любому зрелищу, — видно было, что они не избалованы.
После сеансов они опять шли на футбольное поле, где Ирбе с Долли отставали немного, и их фигуры бросали гигантские тени на лужайку. Волдис каждый вечер несколько раз целовал девушку и угощал ее орехами, но девушка становилась все беспокойнее.
Разговаривали они мало, так как Анни уже все рассказала о своей фабрике. Она была всего лишь простой ткачихой, ткала она не шелк, а простую хлопчатобумажную ткань… О себе Волдис никогда не умел рассказывать.
Они были чужими друг другу, — такими им и следовало оставаться.
И все же иногда, когда Волдис держал в своих руках тонкие девичьи пальцы, ему казалось, что не только тепло тела передавали ему эти руки, — то был мостик, переброшенный от человека к человеку, и каждый толчок пульсирующей в них крови нес волну затаенных дум и желаний, которые трудно было выразить словами.
Как-то на пароходе объявили, что наутро «Эрика» покинет порт; она провела в манчестерских доках уже две недели.
Наступил вечер. Волдис и Ирбе опять встретились с девушками. Они пошли к темным окраинам, как будто хотели скрыть что-то греховное.
— Почему вы сегодня такой молчаливый, — заговорила Анни. — Вам скучно?
— Хорошо, если бы это была только скука.
— Значит, что-то похуже?
— Трудно сказать, лучше или хуже. Часто то, что вначале кажется очень приятным, превращается потом в большое несчастье, и наоборот.
— А сейчас вы как думаете?
— Я думаю, что неплохо бы провести еще несколько недель в Манчестере.
— Вы отплываете? Когда?
— Завтра.
Они шли некоторое время в глубоком молчании. На футбольном поле девушка больше не остановилась на обычном месте.
— Не будем ждать Долли? — спросил Волдис.
— Не знаю. Нет, не стоит.
— Можно вас еще немного проводить?
— Да… можно…
За футбольным полем им пришлось переходить ярко освещенные трамвайные пути, соединяющие Салфорд с Манчестером. Волдис хотел освободить локоть девушки и дать ей возможность одной пройти светлую полосу дороги у путей. Анни взглянула на него и крепко, крепко сжала руку Волдиса.
Они вошли в темную аллею: налево стояла высокая каменная стена, над которой свешивались густые ветви темных деревьев, направо чернел изрытый огород с белеющими в темноте кочанами капусты.
Грязная дорога поднималась в гору. На горе стояла башня. Она напоминала ворота средневековой крепости: сквозь основание башни проходила дорога.
Здесь они остановились. Девушка с минуту прислушивалась, оглянулась на аллею, затем свернула налево, и они по темной каменной лестнице поднялись наверх. Теперь они были одни.
— Долли вас будет искать, — сказал Волдис, когда они сели на широкую плиту подоконника.
— Пусть ищет…
Башня была высока сама по себе и, кроме того, стояла на холме, поэтому она возвышалась над всей окрестностью. Окна были без стекол. Молодые люди сидели рядом и смотрели на ночной гудящий город. Снизу доносился звон двухэтажных трамваев, переполненных пассажирами, горели тысячи огней, как громадный пламенеющий костер, световые рекламы соперничали одна с другой, провозглашая оплаченную хвалу сигаретам и бритвам. Где-то далеко на канале завывала мощная сирена, и эхо через одинаковые интервалы разносилось по городу текстильщиков.
В башне было темно. Двое молодых людей молчали, прислонившись к каменной стене. Время шло…
Маленькая девушка обратила печальный взгляд на задумчивое лицо своего спутника и еле заметно улыбнулась.
Волдис, не говоря ни слова, нежно обнял узкие плечи и склонился к девушке. В прохладном ночном воздухе поднималось облачко пара от их горячего дыхания.
Они сидели, тесно прижавшись, как два озябших ребенка. Анни, склонив голову на плечо Волдиса, дышала часто и прерывисто.
До самого горизонта сверкали огни. Башня казалась темным одиноким островом. Перебирая пальцы Анни, Волдис думал о том, как жестока жизнь. Сегодня он держит в объятиях эту незнакомую женщину, все его существо полно тихой, но тревожной радостью. Девушка доверчиво прижалась к его груди, слушает, как бьется его сердце о стенки грудной клетки… она, наверно, счастлива сейчас. А завтра где-то далеко на канале загудит один из пароходов, как сейчас этот чужой, неизвестный, между ними лягут громадные просторы, и они пойдут каждый своей узкой тропой. Им нельзя будет оглянуться назад, потому что каждый взгляд в невозвратимое прошлое причиняет только боль…
Анни попыталась улыбнуться. Тогда Волдис заговорил:
— Анни… Жить каждому своей маленькой жизнью, которая течет по узкому руслу, и только иногда со страстной болью тосковать о недосягаемом, необъятном просторе мира — вот наша судьба. Будничная суета быстро усыпляет всякую боль. Но если случай сталкивает одного человека с другим так близко, как нас с тобой, чтобы потом разлучить, может быть, навеки, — это величайшая жестокость, какая может случиться с человеком.
