Вилис Лацис - Безкрылые птицы
— Дайте хороший уголь, — мрачно проворчали кочегары. — Булыжниками пару не нагонишь.
Манометр показывал все время сто сорок фунтов, стрелка опускалась иногда даже до ста двадцати.
Затем произошла авария, хуже которой могла быть разве только потеря винтов: испортилось рулевое управление — оно работало только в одну сторону. Поднялась страшная суматоха. Капитан, штурманы, механики с криком бегали, размахивая руками, не зная, что делать. Все кричали, торопя чифа, но старый баран только хлопал глазами. Второй механик стоял у машины, ему приходилось при каждой волне выключать ее: когда корма поднималась из воды, винты вращались вхолостую и могли разбить машину или отбить крыло у вала. Подняли с коек третьего механика, дункемана и свободных от вахты кочегаров. Разобрали рулевое управление и стали искать причину поломки, но не могли ничего обнаружить. А пароход в это время метался по волнам, как пьяный, и совсем рядом виднелись торчащие из воды верхушки прибрежных подводных скал. Матросы пытались управлять ручным рулем, выбиваясь из последних сил. Гребни волн один за другим перекатывались через них, обдавая с головы до ног холодной водой.
И так как беда никогда не приходит одна, внезапно на пароходе погасло электричество. Все погрузилось во мрак, пока зажигали коптилки и карбидные лампы. Пароход относило назад. С каждой минутой приближался берег, с каждой минутой все оглушительнее звучал в ушах рев разбивающихся о прибрежные скалы волн. Ветром в двенадцать баллов пароход кидало из стороны в сторону. «Эрика» скрипела и трещала по всем швам, точно собираясь развалиться.
— Выбросить якоря! — крикнул в рупор капитан.
Боцман побежал на бак и отвернул якорный шпиль. Загремели тяжелые цепи, звено за звеном уходя в воду. Наконец якоря достигли дна моря, но там были голые скалы, зацепиться было не за что, и пароход шел вперед, волоча за собой оба якоря. У скал пенились волны. Люди, онемев и побелев от ужаса, переглянулись. Еще четверть часа — и гибель…
Наконец цепи натянулись и пароход остановился. Всю ночь «Эрика» прыгала по волнам, дергая якорные цепи. Всю ночь механики работали у рулевого управления, пока им не удалось обнаружить повреждение: сработалась какая-то часть. Подточили, подвинтили и стали пробовать. Да, теперь все было в порядке, и пароход мог бы идти, но об этом нечего было и думать: при беспрестанной работе машины на «полный вперед» пароход держался на месте только при помощи якорей, цепи не ослабевали ни на минуту.
Затем стали ремонтировать динамомашину: к утру обнаружили в ней сгоревшую деталь. Нужной детали в запасе не было, пришлось изготовлять самим. На это потребовалось несколько часов работы, не было времени даже поесть. Через каждые полчаса капитан сам спускался вниз справиться — не готово ли. Только чиф Рундзинь, засунув руки в карманы, ничего не делал, торопил всех и поглядывал, как другие работали. Да он и не в состоянии был чем-нибудь помочь. В прошлом, еще при царском режиме, ему за взятки удалось без экзаменов получить диплом первого механика, и теперь этот диплом давал ему право быть чифом. Знания, практика — это дело второстепенное, — для этого на пароходе были второй и третий механики, они помоложе, они и обязаны все знать. Почему Рундзинь должен ломать свою старую тщеславную голову? Достаточно того, что он торопит, поддакивает и делает понимающее лицо.
Около полудня подняли якоря, и пароход опять начал борьбу с морем.
Гинтер ходил бледный и обессилевший, он шатался и падал, не в силах подняться. Каждую вахту надо было выгрузить наверх пятьдесят ведер шлака, если не больше. Первые десять ведер он обычно поднимал довольно бойко, затем начинал выдыхаться, а последние двадцать ворочал с трудом.
Один Зван иногда сочувствовал ему: он сменял Гинтера у ручной лебедки и посылал его вниз, насыпать шлак в ведро. Случалось, что Зван сам забирался в бункер и подгребал уголь. Таким образом Гинтеру удавалось кое-как выдерживать вахту.
К вечеру четвертого дня дошли до Бристольского канала, и «Эрика» переменила курс. Дул попутный ветер, и пароход, как на крыльях, летел мимо многочисленных угольных портов. На обоих берегах залива виднелись огни городов Суонси, Барридока, Порт-Толбота, Ньюпорта…
В глубокой тьме пароход стал на якорь на кардиффском рейде. Путь, который при нормальных условиях занимал меньше дня, он преодолел за пять суток.
Как назло Гинтеру, небо сразу прояснилось, из-за редких облаков показались звезды, ветер постепенно стихал, и темные воды устало плескались за бортом парохода.
Гинтер, проклиная погоду и море, как безумный накинулся на еду. Он ел хлеб, мясо, маргарин. Зейферт тоже стал очень прожорливым.
Никто из них больше не давился костями.
***Вход в Кардиффский порт напоминает широкие ворота. По обе стороны возвышаются горы. Со стороны Кардиффа — это темные голые скалы, с противоположной — зеленая, пестреющая красивыми коттеджами и садами возвышенность.
Во время отлива большое пространство в воротах порта и дальше, в самом порту, становится совершенно сухим, образуется широкий ровный песчаный остров, по обе стороны которого тянутся к докам углубленные фарватеры.
На этой мели было оставлено несколько старых, отслуживших свой век пароходов, которые во время отлива стояли на голой земле. На этих инвалидах моря не было видно ни одного человека, ржавые якоря и цепи глубоко увязли в песке. Но все же нельзя было поручиться, что эти окончательно отслужившие и забытые посудины не уйдут еще когда-нибудь в открытое море. В Риге несколько пароходств занимались тем, что разыскивали по всем портам Европы подобный старый хлам. Государство предоставляло им особенно выгодные кредиты, проценты были незначительные. За смехотворно низкую цену покупало пароходство эти ржавые обломки. Их ставили на месяц в док, оббивали кое-где ржавчину, красили суриком, покрывали белым лаком, вставляли в обшивку несколько новых листов, давали новое название — и пароход опять получал класс. Тогда новые владельцы страховали его как солидный океанский пароход и получали больший доход, чем от любого другого предприятия.
Латышские моряки зарабатывали вдвое меньше, чем их заграничные собратья, содержание парохода стоило дешево — и латвийские пароходные компании смело могли выступить в качестве конкурентов по дешевому фрахту во многих странах. Там, где ни одна заграничная пароходная компании не могла обойтись без убытков, латвийские спекулянты наживали кругленькую сумму. Торговый флот Латвии процветал, он вторгался повсюду и конкурировал со многими, пользуясь самой дешевой в Европе рабочей силой. Недаром иностранные моряки называли своих латышских коллег белыми неграми.
При входе в порт выяснилось, что «Эрика» идет не прямо в Кардифф, а должна остаться на рейде у левого берега, в доке Пенарта. Это была маленькая гавань с несколькими установками для погрузки угля — одновременно здесь могло грузиться три-четыре судна. Сейчас все погрузочные установки были заняты, и у каждой на очереди стояло еще по одному пароходу.
«Эрика» пришвартовалась борт о борт с небольшим датским пароходом, который тоже назывался «Эрикой».
День прибытия приходился на субботу, и кочегарам велели вымыть машину, — после этого они могли быть свободны. С каким ожесточением все принялись драить концами, керосином, «шкуркой»! Вытерли натекшее масло, очистили ржавчину и, наконец, покрыли все части машины тонким слоем масла. Не было еще и одиннадцати, как машина была уже приведена в порядок и люди могли заняться собой.
Гинтер вымыл кубрик и затопил печку.
— Что мы будем делать до вечера? — спросил Волдис у Ирбе.
— Сходим на берег, посмотрим, что это за гнездо.
— А у тебя еще шиллинг найдется?
— У меня осталось целых полфунта.
— Может, и старик подбросит сколько-нибудь?
— Может быть. Надо наведаться к стюарду.
Блав, вероятно, больше остальных пристрастился к крепким напиткам, поэтому у него никогда не держались деньги. Когда капитан спрашивал, кто желает получить аванс, и некоторые брали фунт, а другие только несколько шиллингов, — Блав был единственный, кто настойчиво говорил:
— Все, что мне причитается.
Нет, он не хранил деньги у капитана. Сколько причиталось, столько и забирал; и сколько забирал, столько и спускал в первый же вечер. Вся его одежда состояла из коричневого комбинезона и маленькой кочегарской шапочки. В них он работал, ходил на берег и спал не раздеваясь, поэтому его койка напоминала бункер. Умывался он только в порту, да и то не каждый вечер. Маленького роста, смуглый, курчавый, он походил на негра. На «Эрике» Блав был самым жизнерадостным человеком. Он умел виртуозно свистеть, у него был приятный голос, и товарищи часто просили его спеть. Кроме того, он неплохо играл на губной гармонике, которой у него, к сожалению, не было, так как у него никогда не оставалось денег на покупки.
