Анатолий Буйлов - Большое кочевье
Когда дерутся — шибко ревут! Услышишь — волосы на голове дыбом станут. Давай уйдем отсюда, хотел чай тут пить, да лучше на перевале костер разожжем.
Бросив тропу, пастухи начали подниматься в гольцы. Здесь им то и дело попадались снежные забои, от каждого такого забоя струились по камням светлые ручейки с ненасытно-вкусной холодной водой. У одного из них пастухи сделали короткую получасовую передышку. На маленьком костерке прямо в кружках вскипятили чай, заварили его каждый по своему вкусу и, пока он остывал, ели сухую кетовую юколу, заедая ее застывшим костным жиром.
Светлая полярная ночь застала пастухов по ту сторону водораздела, в вершине крутого распадка. Наскоро вскипятив чай, поужинав, натянув ситцевый полог-накомарник, подстелив под бока стланиковых веток, пастухи тотчас уснули. Ночь была тихая, но холодная. Утром, спустившись в долину, пастухи попали в старые гари и шли по ним весь день, и за все это время не услышал Николка ни птичьего свиста, ни звериного топа, не увидел ни одной зеленой веточки — лишь кое-где из-под пепла выбивалась бледная чахлая былинка, да всюду стелились пятнами бурые мхи. То и дело хрустел под ногами древесный уголь, запах золы раздражал ноздри. Мертвые серые лиственницы, черные пни, пепел, мхи — все одно и то же, все одно и то же. И над всем этим гнетущая кладбищенская тишина. И потому необыкновенно радостной, светлой и счастливой казалась людям в этом мертвом пространстве мысль о том, что слава богу, не вся земля такая, что все это непременно скоро кончится и встретится им на пути зеленый лес, дивно пахнущий смолой и грибами, наполненный птичьим гомоном и таинственными шорохами.
Через неделю, как и обещали, Долганов с Николкой вернулись на Маякан, где их с нетерпением ожидали товарищи и тяжелый, изнурительный труд — началась пора гнуса и летних кочевок.
Дни и ночи вокруг чума дымились костры, сложенные из трухлявых пней и валежника, возле костров-дымокуров спасались олени от гнуса, здесь пастухи клеймили телят, кастрировали мулханов и корбов, здесь же ловили ездовых и забивали чалымов на мясо — мясо хранили в наледях, если таковые оказывались рядом, а если их не было — коптили мясо в чуме над костром. Сливочное масло хранилось в муке: положенное в амбаре в мешок с мукой в марте месяце, извлеченное из него в разгар лета, оно оказывалось совершенно свежим и твердым, как только что взятое из холодильника.
А лето выдалось на редкость знойным: все мелкие ключи в распадках начисто пересохли, преждевременно пожелтели травы, ягель под ногой хрустел и рассыпался в мелкий желтоватый порошок. Иногда высоко-высоко над изнывающей тайгой медленно проплывали легковесные белые тучки — подразнят, обнадежат, и вот уж вновь над головой бездонное пустое небо.
В полдень, в разгар жары, даже птицы замолкают, жмутся поближе к мочажинкам, к родникам, прячутся в спасительную тень листвы. Комары и те куда-то исчезают, и только оводы вьются и звенят пестрым жгучим облаком над всем, что ходит и ползает. В такое время пастухи, оставив работу в стаде, уходили в чум обедать, час-два отдыхали. После обеда Николка с Афоней, раздевшись донага, отчаянно отмахиваясь от оводов, торопливо ополаскивались студеной ключевой водой.
Такое купанье освежало тело и снимало усталость. Николка пытался привлечь к этому и остальных пастухов, но тщетно: пастухи холодной воды боялись и восторга молодых не разделяли. «Купайтесь, купайтесь — чахоткой заболеете, тогда узнаете», — говорили они.
Николка почти совсем перестал читать книги, времени едва хватало на дневник, но по-прежнему после сна он упражнялся с тяжелыми камнями, отжимался от земли на руках, а иногда уговаривал Афоню на борьбу. Афоня был парнем не из слабого десятка, но Николка легко клал его на лопатки, это, должно быть унижало Афоню, и он соглашался бороться с Николкой все с большей неохотой. Вскоре Николка стал прибегать к хитрости, он поддавался Афоне, это возымело действие — Афоня стал бороться охотней.
Сын оленевода, Афоня довольно быстро осваивал профессию. Добродушный, исполнительный, улыбчивый, он сразу пришелся по душе всем пастухам. Было видно, что ему нравится кочевая жизнь, нравится тайга и все, что связано с нею. Едва стоя на ногах от усталости, облепленный комарами, которые метелью опускались на тайгу после заката солнца, отмахиваясь от наседавшего гнуса, он обычно говорил беззлобно: «Ну вот, пристали, черт вас подери — дохнуть не дают».
В тайге биноклями приходилось пользоваться редко, обзор был широким только в гольцах да на марях, в любом другом месте горизонт заслоняла тайга. Здесь особенно важны были навыки следопыта — пастухи больше ходили с опущенной головой, стараясь не пропустить ни одного оленьего следа, выходящего за пределы пастбища. Не простое дело — в летнюю пору заметить в тайге след одиночного оленя, еще трудней идти по такому следу многие километры. Но если примятый копытом ягель сохранял на себе форму следа три-четыре года и был сравнительно легко различим, то на каменистой твердой почве от следопыта требовалось предельное внимание.
В конце июля в условленном месте пастухи с нетерпением ожидали Шумкова, но вышли все сроки, наступил август, а Шумков все не являлся.
Так и не дождавшись Шумкова, пастухи откочевали в верховья реки Левая Яма. И в этот же день, не отпуская ездовых, навьючив их пустыми мунгурками, Аханя с Николкой повели два аргиша к Маяканскому амбару, чтобы забрать оттуда остатки продуктов.
К амбару подошли в полдень следующего дня. Рядом с амбаром, на берегу ручья, пастухи обнаружили остов экспедиционной палатки: всюду валялись клочья газет, банки из-под консервов, куски толя, камни, принесенные от подножия сопки, изодранная в клочья рубашка, сломанная совковая лопата, новое кайло без черенка.
Тщательно осмотрев табор, Николка пришел к выводу, что людей было четверо, с ними была одна собака и три лошади. Геологи могли сюда прийти либо с Атки, либо пришли они через водораздел из Нявленгинской поймы.
Пока Николка разглядывал табор, Аханя развьючил своих ездовых. Он еще на подходе к табору видел следы каблуков кирзовых сапог, издали заметил захламленную дюхчу, без нужды срубленные деревья, возмутился этим, но, увидев обструганные топором все четыре столба амбара, Аханя расстроился: под столбами не было щепок — значит, люди тесали столбы на растопку своего костра! Целый век простоял амбар, даже медведи его пощадили…
Старик, чтобы успокоить себя, присел на корточки, сердито морща лоб, закурил, глубоко затягивая едкий, щиплющий горло дым. «Эти люди поднимались в амбар, а потом уходя, забыли убрать лестницу. Разве можно оставлять лестницу в амбаре, ведь по ней легко взберется в амбар росомаха, — огорченно вздыхая, думал Аханя. — Разве не знают эти люди, что росомаха может все продукты испортить? Если б знали — не сделали так. Но пора, однако, выгружать из амбара продукты».
— Николка! Ти туда залезали нада, — старик указал на амбар, — а мине будем тут стояли, продухте принимали. Хорошо, да?
— Хорошо, хорошо, Аханя.
Николка быстро поднялся по лестнице, пролез в амбар. Привыкнув к полумраку, он увидел вокруг себя пустые углы. Николка протер глаза — пусто! Вон в том углу лежали два мешка муки и ящик сахару, а вон там — цинковый ящик с индийским чаем и спичками, на ящике стоял другой ящик — с парафиновыми свечами, чуть правее — бумажный мешок с вермишелью, а вот тут, рядом с люком, были сложены пять хлопчатобумажных костюмов и столько же белья — все новое, приготовленное специально для осенней поры. Но цинковый ящик исчез, а другие были пусты и изломаны, вместо новых костюмов на полу лежала кучка старого грязного белья. Николка все продолжал стоять, растерянно оглядывая пустой амбар.
— Николка! Чиво стояли тибе? Продукты подавали нада, торопились нада…
— Нету, Аханя, продуктов! Нету!
— Тибе нада сначала табак мине подавали, потом мука нада на веревка спускали, мука тизолый…
— Да нету здесь никаких продуктов! Украли продукты! Все, все украли!
— Как иво нету? — сердито переспросил Аханя. — Тибе глаза суксем нету, да? Мука были, сахар были. Теперь иво нету… Окси!
— Ну вот полезай, полезай сюда, сам увидишь. Говорю тебе: нету ничего — значит, нету, все пусто, украдено все!
Уяснив наконец, что Николка не шутит, Аханя торопливо взобрался в амбар. С полминуты он так же, как и Николка, привыкал к полумраку. Он растерянно ходил по амбару, переставляя с места на место два пустых разбитых ящика, ощупывал их, внимательно осматривал, точно искал на них нечто очень важное. Затем брезгливо разворошил ногой грязное чье-то белье, но и там ничего не нашел. Он поднимал с пола каждый клочок бумаги, тщательно осматривал бревенчатые стены, лубяную крышу, зачем-то поднимал пустые пузырьки из-под лекарств и заглядывал в них.
