Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Кроханов принял ее прямо-таки с родственным радушием. Знакомы они не были, но в Макеевке жили по соседству, и при встречах на улице Лариса часто ловила на себе его похотливый взгляд.
О ее приезде Кроханов был поставлен в известность Ульяной еще вчера, она же сообщила сегодня о предполагаемом отъезде — служба информации у директора работала безотказно.
— Приятно видеть землячку! Я ведь тоже кровный выродок из Донбасса, — козырнул Кроханов своей причастностью к этому краю, талантливо соединив в одно слово «уроженец» и «выходец». Выйдя из-за стола, широко раскинул руки, чтобы заключить Ларису в объятия, — женщины, тем более красивые, действовали на него, как шпоры на застоявшегося коня. Пользуясь правом земляка, трижды облобызал Ларису. — Рад служить вам правдой и кривдой, — произнес торжественно, на сей раз перепутав в поисках надлежащих случаю слов грешное с праведным. — Раньше первым делом спрашивали, как здоровье, а теперь… Позвольте поинтересоваться: завтракали? Если нет, не откажитесь — ваше присутствие сделает честь столу.
Лариса кивнула было — завтракала, мол, — но тут же отступила: впереди долгий и тяжелый путь.
— Если вы так любезны…
Кроханов нажал кнопку невидимого глазу звонка.
Светлана появилась только на третий вызов.
— Куда ты деешься? — начальственно прикрикнул Кроханов. — Накрой нам завтрак в кабинете главного.
— На каком уровне?
Вопрос был отнюдь не праздный: Светлана знала, что Кроханов принимает гостей соответственно их значимости.
— Сама понимать должна. На высшем.
Пока Светлана организовывала завтрак, досадуя на превратности судьбы — второй раз приходится ей ухаживать за этой женщиной, — в кабинете шла доверительная беседа. Закончилась она так:
— А вашего мужа, дорогая Лариса Варфоломеевна, — Кроханов самым наглым образом ощупывал Ларису замаслившимся взглядом, — нужно наказать. Очень уж все мы… как это… снисходительные к нему. В Свердловске напишите наркому: так-то и так-то, намучилась, приехала, а он нанес такую фиаску. И обязательно с пометкой «лично». А пока подайте заявление мне, ну… все, что рассказали, и еще… что просили у мужа помощи, а он…
— Он как раз предложил, — справедливости ради вставила Лариса.
Кроханов недовольно поморщился, но тут же спохватился и разогнал морщины — в трезвом виде, да еще в приподнятом настроении, он не допускал, чтобы незаурядное лицо его утрачивало привлекательность, и бдительно следил за этим.
— Тогда в заявлении на мое имя попросите материальную поддержку деньгами и продуктами. Я человек обязывающий, все устрою с фешенебельным участием. А где вы остановились?
— В Доме заезжих.
— Когда намерились уезжать? — Кроханов изо всех сил старался выглядеть этаким светским львом.
— Сегодня.
— А может, отложим до завтра?
Лариса с трудом удержала возглас негодования.
— Нет, я тороплюсь.
— Ку-да? В белый свет? Поживите у нас, присмотритесь. Вам здесь будет неплохо, я уж позабочусь, — вкрадчиво пел одну и ту же песню Кроханов.
— Извините, но уговорить меня вам не удастся.
Как ни был огорчен Кроханов, марку человека услужливого и заботливого он все же выдержал.
— Тогда я заеду за вами и проведу до автоколонны собственной персоной. — Приступ красноречия у Кроханова не закончился и когда он перешел на деловую стежку. — Советую не пускать все на самоутек. Зайдите в райком партии и скурпулезненько, подробненько выложите все как было кому-нибудь из секретарей, лучше всего, конечно, первому. А то носятся с ним как с писаной торбой, одни реферамбы поют. Договорились? — Галантно поклонился. — А теперь пойдемте подзакусим.
4
Сказали бы Николаю раньше, до приезда в Чермыз, что две карликовые мартеновские печурки могут доставлять не меньше хлопот, чем шесть мощных печей, дающих металла в тридцать раз больше, он посмеялся бы над таким утверждением, да и только. В Макеевке его начальник Стругальцев, человек пожилой и уставший от вечной суеты, как-то признался в минуту откровенности: «Знаешь, Николай, о чем я порой мечтаю? Рвануть на Урал. В Чусовую, допустим. Цех там небольшой, работы, естественно, тоже не много, и сказочные окрестности. Буду с удочкой сидеть, с ружьишком по лесам бродить, грибы-ягоды собирать и тихонько доживу отведенный жизнью срок».
А вот теперь на собственном опыте Николай познал, что такое маленький цех с допотопной техникой. Казалось бы, все возможное он сделал, все отрегулировал, работай себе без бурь и треволнений, так нет же, новая незадача — в барже у завода застыл мазут, да так, что его оттуда никаким способом не достать. Ни лопатой не копнешь, ни ломом не расковыряешь — вязкий. До морозов хорошо было — черпали ведрами, как из колодца, а сейчас что делать? План установлен по достигнутому производству, и военный заказчик не давал покоя, требуя повышения выплавки.
Холоднее пошли печи — возроптали и сталевары, уже привыкшие к такому удобному ускорителю процесса. А Кроханов — так тот прямо взбесился: вот до чего ученость доводит! На селекторных совещаниях, да и при встрече в цехе он снова распекал Балатьева, не стесняясь в выражениях, особенно при рабочих. Тот молчал. Что уж тут скажешь! Начальник — и как начальник виноват. Ну пусть раньше он не имел дела с мазутом — печи в Макеевке шли на смеси коксовального и доменного газов, смеси высококалорийной, и в дополнительном топливе не нуждались, — но как он не подумал о том, что с наступлением холодов мазут может застыть? Не подумал, как не подумали и другие, потому что до сих пор здесь его не применяли. Однако для него это не оправдание. Обязан был если не знать, то предвидеть.
— Какой с тебя руководитель, когда ты на месяц вперед не видишь! — шипел Кроханов. — Выдумал мазут — расхлебывай!
Положение создалось более чем нелепое: топливо есть, а взять его, использовать нельзя. Так что же, стоять баржонке на приколе до навигации? А в навигацию что спасет? Сойдет лед — она понадобится речникам, и те без колебаний уволокут ее вместе с мазутом. Это им зимой до нее нет дела: какая разница, где стоять — в затоне или в заводе? В заводе даже лучше — простой платный.
Балатьев стал ходить в цех как на каторгу. Стоять рядом со сталеваром, смотреть, как беспомощно, точно овечий хвост, трепыхается в печи слабое, чахлое пламя, было невыносимо. Благо, терпелив уральский рабочий, недовольства впрямую не высказывает, разве только посмотрит укоризненно, но безмолвное осуждение рабочего человека донимало Николая куда сильнее, чем крохановские неистовые разносы. «Котел бы какой-нибудь раздобыть, хоть захудаленький, — как о самом вожделенном мечтал он. — Тогда в баржу можно опустить змеевик, в его зоне мазут будет всегда жидкий, и мытарствам придет конец».
С этой робкой надеждой поехал Николай на Камскую
