Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
За зимние месяцы скудной кормежки овца сдала в весе, и Санька без особого труда приволок ее на веревке к приемщику. Здесь уже собралось человек пятнадцать. Одни крутились возле старичка-учетчика, дожидаясь расписки, другие стояли в очереди со своими дарами для фронта. У изгороди правления сгрудились несколько овечек, тут же на снегу лежал связанный бычок прошлогоднего отела.
— Мы-то тут как-нибудь! — выкрикнул мужик с деревянной ногой, требуя, чтобы на него обратили внимание. — Лишь бы им там было терпимо. Голод, он ведь не тетка — пирожка не даст.
— А ну-ка посторонитесь, дайте мне зерно провезти, — объявила о своем прибытии вывернувшаяся из-за угла женщина с санками.
Около учетчика стоял в новом полушубке Тырнов и заглядывал через плечо приемщика, подсчитывая принятое.
Появление Волановых у приемного пункта многих ошеломило. Все разноголосье затихло сразу же, как по команде. Как на неслыханное и невиданное явление десятки глаз смотрели на Саньку, тащившего свою живность, и на Серафиму, подгонявшую ее хворостиной.
— Предательша… — услышала Воланова негромкий, испуганный чей-то голос. — Ты глянь-ко! Тоже примазывается…
Серафиме пуще всего не хотелось растеряться. Она подняла голову, упрятала под платок вылезшую прядь волос и резко повернулась к одноногому.
— А ну-ка посторонитесь, дайте мне зерно провезти, чего скривился? Иль предательшу не видали?..
Этих слов хватило, чтобы вывести всех из состояния оцепенения, растерянности.
Одноногий взвизгнул то ли от причудливого обращения к нему, то ли от того, что Серафима именно с ним, первым, решила говорить.
— А ведь и вправду калякаешь, голубушка! Где уж нам! Вот уж шесть с половиной десятков годков отмерил, всяких повидал, а вот предательшу не доводилось встречать… Что уж не доводилось, так не доводилось… Ей, пра, не буду врать… не доводилось.
Оставив позади себя Саньку с овцой. Серафима бесцеремонно протиснулась к столу.
— Пиши, Потапыч, пиши? Овечка на мясо для красноармейской кухни. Пиши! — стараясь пересилить другие голоса, громким приказным тоном отчеканила Серафима.
— А можа, ты для немецкой кухни приволокла эту падаль? — с ненавистью процедила сквозь зубы молодая женщина, которую Серафима оттолкнула от стола локтем. И, поддерживаемая одобрительными взглядами, добавила: — От твоего подарка у красноармейцев кость в горле застрянет. Так я говорю, а?
— Правильно, чего с ней канителиться! Пусть убирается отсюда со своей клячей! Не надо! Лучше сами еще по одной овечке приволокем! Не дадим позорить армию! Вон ее отсюда, растуды ее… Предательша! — донеслись до Серафимы негодующие выкрики.
Она не ответила на них. Как из душной парной выскочила из окружения и отыскала глазами Саньку. Заметила на щеке сына крупную слезу.
— Не надо, детка, мы еще с ними поговорим, — попыталась она взволнованным голосом успокоить сына. — Отвязывай веревку и пошли.
В это время к Серафиме приблизился Тырнов. Он недружелюбно посмотрел на нее, положил ладонь на овечью голову и начал теребить шерсть пальцами.
— Оно вот что, товарищ Воланова… — произнес он. — Конечно, это очень хорошо, что ты так придумала… Но… Но, понимаешь, принять не можем твою овечку… Опоздала… Мы уже достаточно собрали… Понимаешь? Ты отведи ее домой… Сгодится… Дети все же у тебя…
— Ха-ха! — со злорадством воскликнула Серафима. — Достаточно собрали? Ишь, какие шустрые! Вон Степан Голиков тащит овцу — тоже не примете? А ну, Саня, Саня, отвязывай поживей веревку!
Но Санька уже сделал это. Серафима пнула овцу валенком в зад, и та вприпрыжку побежала к изгороди, к своим сородичам.
Серафима не слышала возбужденных голосов, не видела ненавистных глаз, которыми их провожали люди. Вместе с сыном она торопливо направилась к ближайшему проулку. Прежде чем завернуть за угол, Санька остановился, посмотрел в сторону правления и, помахав кулаком, выкрикнул: «Я вам все стекла повыбиваю!» Серафима схватила сына за руку и потянула за собой.
Через несколько дней Санька приступил к промыслу зайцев. Наделал из проволоки петель и, идя в лес за сушняком, начал приглядывать заячьи тропы. Найти их удавалось без особого труда, но успех пришел не сразу. Беляки почему-то не хотели совать готовы в висящие над их вчерашними следами петли. То отгибали их в сторону, то, видимо, перепрыгивали. Санька досадовал, злился, но дела не оставил. Размышлял, искал причину, регулировал диаметр петель, высоту подвески.
Первый успех доставил Саньке большую радость.
— Есть! Есть! — закричал он восторженно и по глубокому снегу побежал к елочке, к стволу которой была привязана петля. Пытаясь вырваться из ловушки, беляк так затянул проволку на шее, что та врезалась в шкуру.
Добыча Саньки пришлась кстати. Вот уже три дня Серафима варила совершенно пустой суп, без единой звездочки жира и кусочка мяса: картошка и несколько ложек разболтанной для «мутности» муки.
Все думы Серафимы были сейчас о Данилке. Выдержит ли?
Без молока, мяса, хлеба он с каждым днем все сильнее бледнел, слабел, еле двигался. И веревка, которой Серафима все еще привязывала на день Данилку, фактически уже была не нужна. Мальчишка уже сразу же после ухода матери и брата залазил под кровать, укладывался в приготовленную постель и почти неподвижно лежал целыми часами, сознавая детским чутьем, что выпрашивать у матери что-то бесполезно.
Серафима понимала, что выход у нее есть только один: идти, хотя бы ради Данилки, снова к Тырнову и попросить авансом немного муки и мяса. Но не решалась этого делать: она боялась, что Тырнов откажет и напомнит — чья она жена, снова скажет о необходимости помогать в первую очередь семьям фронтовиков.
Первый ужин с зайчатиной был настоящим праздником Волановых. Мать сварила суп, разлила его в чашки и возле каждой из них положила по ровному куску мяса беляка.
Мать радовалась за сына, деловито расхаживавшего вокруг стола, а тот не без гордости думал о том, что сделал для семьи нечто настоящее, мужское.
XXXVI
Как-то вечером, возвращаясь с работы, Серафима заметила у калитки своего дома запряженную в легкие сани лошадь.
«Боже, неужто опять кого-то принесла нечистая? — кольнула тревожная мысль. — Когда же все это кончится?».
Ноги в плохо просушенных валенках
