Михаил Колесников - Право выбора
Цилиндрический резервуар, заиндевелое, мерзлое железо. Мы сваривали стальные листы в длинные полосы для верхнего и нижнего поясов обечайки, производили их вальцовку, стыковку, собирали днище и крышку…
— Теперь полезай ты! — говорю я Демкину, выползая из резервуара.
А мороз жарит и жарит. На мне ватные брюки, валенки, полушубок, меховые рукавицы, лицо защищено шарфом — и все равно пробирает. Грею руки над небольшим костериком.
По сути, испытания уже проведены. Успешные испытания. Можно созывать комиссию, писать протокол. Но Скурлатова и Шибанов не торопятся: «Еще немного, ребята, для абсолютной уверенности…»
Приходит Леночка:
— По тебе соскучилась.
— Шла бы в тепло. Нос отморозишь.
— Вот почитай, — она протягивает конверт. — От Харламова. Пишет, что его оставляют в исследовательском институте. Спрашивает: как быть? Если, мол, ты не хочешь в Москву, то и я не останусь.
— В ваши отношения я не вмешиваюсь.
— Дурачок ты. Мне, кроме тебя, никто не нужен. Так ему и напишу.
— Ты мне мешаешь, Лена. Иди. Моя очередь лезть в резервуар…
Я раздосадован. Сама дала повод Харламову писать такие письма…
— Почему ты сердишься? Не хочу, чтобы ты думал, будто у меня есть какие-то секреты от тебя.
— Иди, иди. Я ничего не думаю. Не воображай, что я уж так влюблен в тебя, чтобы устраивать сцены…
Из резервуара выходит Демкин.
— Бока насквозь промерзли. Знал бы, что такое дело, ни за какие тысячи не согласился бы!
— Ладно, сегодня — последний раз. Для того чтобы комиссия могла сравнить, несколько швов мы сделаем обычным способом, электродами высокого качества. Сейчас я этим займусь.
Резервуар узкий, длинный. Работаю согнувшись. Скоро начинаю сильно кашлять от газа. Качественные электроды сильно чадят. Да, харламовский аппарат имеет много преимуществ. Конечно, Харламов — башковитый парень. Как это он все ловко придумал: подающий механизм, кассета с проволокой. Там, в научно-исследовательском институте, конечно же сразу заинтересовались. И не прошло месяца — извольте: предлагаем остаться в Москве! Вот в чем разница между мной и Харламовым. Меня приглашали на должность слесаря, Харламова берут без диплома на научно-исследовательскую работу; он выдающийся талант, самородок. Что ж, он парень упорный, окончит вечерний, получит диплом. А там, глядишь, и за диссертацию возьмется.
Да ты, никак, завидуешь?
Конечно же завидую. А почему бы и не завидовать таланту? Придумай хоть сотню философских гипотез, на научную работу не возьмут: нужны систематизированные знания. Век философов-самоучек кончился давным-давно.
А Леночке все-таки не следовало бы лезть ко мне с этим письмом. Жизнь, жизнь, жизнь… (Ловлю себя на том, что я слишком часто стал употреблять это слово, будто превратился в старика.)
Леночка, почему бы тебе, в самом деле, не уехать в Москву к Харламову? Ведь он любит тебя, и он конечно же в скором времени получит все блага. А я не могу обещать ничего. В Москве ты будешь учиться на дневном, твои математические таланты заметят профессора. И вообще твоя жизнь сразу войдет в новое русло. Ты влюблена в меня, я не сомневаюсь в этом. Но, может быть, ты все-таки поспешила? И не было ли у тебя на лице, когда протягивала письмо Харламова, того самого выражения, которое великий Репин назвал: «Отыде от мене, сатано». Или, может, ты хочешь, чтобы я помог тебе, уберег тебя от соблазнов, высмеял Харламова и доказал, что здесь в тридцатиградусный мороз лучше, чем на проспектах Москвы?.. А я обошелся с тобой неласково, и правильно сделал. Ты сама должна решить.
Что-то не ладится со сваркой. Перед глазами почему-то прыгают зеленые цветы. Во рту металлический вкус. Руки тяжелые, ноги тяжелые. И кожа на голове сильно натянута. Уж не отравился ли я?..
Продолжаю следить, чтобы электрод совершал колебательные движения поперек шва, но в зеленом тумане почти ничего не вижу. Голова раскалывается. Трудно отличить шум дуги от шума крови в висках. Стоп, стоп… Но уже ничего не вижу и не слышу. Все ползет куда-то в сторону.
Издали, сквозь туман, доносится голос Демкина:
— Бригадир, бригадир… Да очнись ты! Сейчас «скорую помощь» вызову… Да как же это так?!
А потом: колышется мир, круги, туман, туман…
Неопределенность всего. Какие-то люди, какие-то стены. И вроде бы сизая дымка. И вроде бы портовые огни в дыму. И вроде бы скрежещет якорная цепь, тихие всплески…
Заплаканное лицо Леночки.
И чей-то негромкий голос: «Пришел в себя…»
И тут же голосом Леночки: «…о виденных, о слышанных сегодня, бросающих на память якоря!.. О женщине, сбегающей по сходням готового к отходу корабля…» — это тогда она читала, над обрывом. Глупенькая. Не сходни, а трап… У корабля — трап.
И опять туман… Голову ломит, как от удара. С усилием поднимаю ее от подушки и вижу женщину в белом халате. Золотая прядь волос выбивается из-под шапочки. Серые глаза смотрят участливо и спокойно. Подходит ко мне, наклоняется над койкой и говорит:
— Покажите язык!
Высовываю язык. Она, видимо, удовлетворена:
— Все в порядке. Закройте рот. Ничего страшного. Через неделю будете дома.
Что со мной? Давно я здесь?
Мелкая дрожь пронизывает тело. Плотнее кутаюсь в одеяло. А женщина-врач уже отвернулась к другой, помоложе, и говорит с ней, будто меня и нет тут:
— Вы, милочка, поймите одно: самое важное, чтобы волосы были здоровые, блестящие и не выглядели, как сухая солома. Тогда, как бы вы их ни уложили, они всегда будут красивы. Что касается массажа, то его вы можете делать сами…
Первым в палату заявляется Демкин.
— Ты все еще жив, бригадир? — говорит он и улыбается во весь рот. — Ишь ты, обрядили в погребальные одежды.
— Рано обрадовался, отравитель. Все равно такого разгильдяя, как ты, бригадиром не назначат.
— Проветрить нужно было.
— Ты, Демкин, мыслитель. Только бы очухаться да боксерские перчатки надеть. Эх и достанется тебе! Какой же ты, к черту, дежурный наблюдатель? Ворон ловил? А теперь скажут, что полуавтомат Харламова не пригоден для работы внутри резервуаров.
— Не скажут. Комиссия составила подробный протокол о результатах испытаний и отослала в Москву. Наш Харламов на коне, а мы — при деньгах. Я тебе вот подарок принес.
Он кладет на подушку маленького деревянного осла-попрыгунчика.
— Спасибо, Демкин. Слушай, а на кого похож этот осел?
Демкин становится непривычно грустным, задумчивым.
— А ведь и взаправду я осел? Объясни, бригадир: почему со мной всегда что-нибудь случается?
— Случилось-то пока со мной, а ты жив-здоров.
— Скурлатова грозилась выгнать вообще: мол, не оправдал доверия и так далее.
— Не выгонит. Возьму вину на себя.
— Да не боюсь я Скурлатовой. Перед ребятами стыдно. Как я прозевал? Хорошо, ты электрод выронил, и он отлетел в сторону. Я тогда и заметил. А то бы тебе совсем каюк.
— Нужно радоваться тому, что есть.
— Шибанов назвал меня сукиным сыном. «Если, говорит, бригадир не оклемается, отдам тебя, сукина сына, под суд, чтобы по всей строгости закона».
— Будем считать, что всего этого не было. Докладывай, что там в бригаде…
Приходит Скурлатова. Белый халат ей очень идет. И чувствуется, что она знает об этом. Губы и щеки ее ярки без косметики, вся она яркая, цветущая.
— Как вы себя чувствуете?
— Пью кофе. Как на Пер-Лашез.
— Все такой же. А я перепугалась насмерть. Пришлось писать докладную в трест. Кстати, ваш дружок Харламов пошел в гору. Вот полюбуйтесь! Цветной портрет в журнале. Можете ликовать.
— Да, я тут лежу и ликую. Изобретите теперь вы что-нибудь. Люблю встречать портреты знакомых на страницах столичной прессы.
Но Юлия Александровна настроена отнюдь не шутливо. Если бы я даже лежал на смертном одре, она все равно задала бы вопрос, ради которого пришла сюда.
— Я хочу знать: с Леночкой у вас серьезно или попросту кружите ей голову?
И это так, сразу, без всяких переходов от производственной темы.
Ее красивое лицо становится некрасивым. Сейчас она выглядит намного старше своих тридцати двух лет.
— Я спрашиваю не ради праздного интереса. Она моя приемная дочь. Харламов сделал ей предложение. Он написал мне письмо, где все объяснил. И Лене написал. А ей взбрело в голову, что она влюблена в вас.
— Вы предлагаете ей выйти за Харламова?
— Я ничего не предлагаю. Она совершеннолетняя и вправе сама устраивать свою судьбу.
— Так чего же вы хотите?
— Не так давно вы объяснялись в любви мне. Слава богу, я не поверила. Теперь задуряете мозги девчонке. Странное донжуанство. Что, на нашей семье свет клином сошелся? Что за путаницу делаете вы из своей жизни? Да и неприлично все это: сперва сватался к матушке, а потом — к дочери. Не воображайте: я на вас не претендую. Но не хотелось бы иметь такого зятя. Вы несерьезный, взбалмошный человек. Что вы можете дать ей? И, кроме того, не совсем этично, пользуясь отсутствием товарища…
