Михаил Колесников - Право выбора
— Ты охотник, правда?
— Правда.
— Расскажи что-нибудь про зверей.
— Вместо сказки? О волчицах. Волчица заманивает глупых псов и увлекает их туда, где ждет, щелкая зубами, голодная стая. Волчица бежит по полю, а за ней, потеряв голову, мчится влюбленный пес. Потом она вдруг оборачивается и без звука хватает своего преследователя мертвой хваткой за горло. И сразу же появляется стая. Визг, хруст костей и все остальное.
— Какой ужас!
— Не теряй, дурак, голову.
— Это как, с аллегорией?
— Без всяких аллегорий. Хочешь про гепарда? Самый быстрый зверь. Сто метров в пять секунд. Величиной с леопарда, а мурлыкает, как домашняя кошка. Про райскую птицу хочешь? Когда ее впервые открыли на Новой Гвинее, орнитологи думали, что она в самом деле райская птица — слишком уж красивая для земной. Но однажды птица, чем-то напуганная или рассерженная, разразилась громким злобным криком, напоминающим карканье. И тогда орнитологи поняли, что ее прекрасное оперение — обман, что в действительности эта птица лишь разновидность вороны.
— Ты чем-то встревожен? Скажи: если бы мы жили вместе и вместе бы состарились, разве мы перестали бы любить друг друга?
— Не знаю, Леночка, а врать не хочу. Я ведь не умею приспосабливаться даже к самому любимому человеку. А иногда мне вообще кажется, что люди любят то, что теряют… Давай поженимся, Леночка!
Она замирает, поднимает на меня сияющие глаза. Потом вдруг как-то сжимается вся и отрицательно качает головой:
— Нет.
— Почему? Ты говорила, что любишь.
— Я люблю тебя, Володя. Одного тебя. Но ты меня не любишь. Вот когда полюбишь…
— Лена!..
— Нет…
15
В контору, в свой кабинет, вызывает меня Лихачев.
— Садись, морячок. Хочу вот с тобой посоветоваться… Ты хорошо знаком с холодной сваркой?
— Прилично. Я ведь еще на флоте алюминий с медью сваривал. Да и здесь, на стройке, приходилось кое-где вести холодную сварку.
— Прекрасно, — говорит он и потирает руки. — Дело в том, что в том самом НИИ, где теперь обосновался наш Харламов, требуется младший научный сотрудник в лабораторию холодной сварки пластических металлов. Кумекаешь?
Я несколько растерян.
— Так точно. Кумекаю. Правда, не совсем.
— Так вот. Харламов рекомендовал тебя! Нам прислали запрос. Советую: если возьмут — поезжай. Жаль отпускать, но не отпустить грешно. Научный сотрудник, исследовательская работа…
Моя биография изобилует зигзагами. Но такого еще не бывало — чтобы мой заклятый соперник рекомендовал меня… И куда? — в научные сотрудники!.. Мечта, вершина… Ну, Харламыч, ждал от тебя чего угодно, только не этого… Почему он назвал именно меня?..
— Так что жди вызова! — говорит Лихачев и отпускает меня.
А я все не могу совладать с душевным смятением. Ведь расстались-то мы с Харламовым не очень дружески…
Правда, проводили его с помпой. Собрали всех в клубе. Говорили напутственные речи. Мне пришлось выступать как испытателю прибора. Как я расхваливал полуавтомат Харламова и его самого! А он все дергал галстук, а на щеке прыгал нервный живчик. Он ненавидел меня, но торжественность минуты требовала выдержки.
Ему пришлось благодарить меня и Демкина, пожимать нам руки, и я уловил, как мелко дрожат его пальцы. Скурлатова была сердитая, насупленная. Бросала на меня уничтожающие взгляды.
— Вы рано торжествуете, — шепнула она мне.
— А я и не торжествую. Торжество посвящено Харламову.
Конечно же Харламову очень хотелось запустить в меня одним из металлических образцов, лежащих на столе. Но он должен был подниматься и раскланиваться, благодарить. Все было очень торжественно и благопристойно… И вдруг он же рекомендует меня в свой научно-исследовательский институт… Или, может, он хочет, чтобы Леночка была там, в Москве, рядом с ним? Нет, не может быть, чтоб из-за этого. Просто он настоящий человек. Он знает, как я увлекаюсь холодной сваркой, и сумел подняться над личной обидой! Смог бы я поступить так? Не знаю…
Не успеваю прийти в себя после разговора с Лихачевым, как меня зовут к Скурлатовой.
Скурлатова в кабинете одна. Встречает с улыбкой, в прищуренных глазах лукавство.
— Присаживайтесь, господин Икс. Так вас, кажется, зовет Гуляев? Ну вот, все как в сказке: перед вами ослепительная перспектива.
— Вы о чем?
— Не притворяйтесь. Лихачев обо всем поставил меня в известность. Мы с Шибановым уже написали вам характеристику. Угрюмов — за.
— Мечтаете меня куда-нибудь сплавить?
Она смеется:
— Я переменила свое мнение о вас и даже согласна быть тещей такого интересного парня.
— Благодарю.
— Приходите сегодня вечером на блины. Запросто. Леночка вам ничего не говорила?
— Нет.
— Все равно. Приходите. Кроме Шибанова и Чулкова, никого не будет. Забудем все мелкие распри.
— В жизни так не бывает.
— Бывает. Приходите. Жду.
— Блин — это вещь, господа, как говорил один мой знакомый миллионер. Люблю блины. Но вынужден отказаться.
— Почему?
— Заседание партийного бюро, и, видимо, надолго: много вопросов, скоро перевыборное собрание.
— Жаль.
— Я просил бы держать в тайне… об институте.
— Понимаю.
Иду по коридору. Навстречу Тюрин. В углах губ ухмылка.
— А, научный сотрудник, здоровеньки булы!
— А ты откуда знаешь?
— За такими слухами, брат, специально охотятся. Да какой же из тебя ученый?
Ну вот! Опять разговоров не оберешься.
Я взбудоражен и растерян.
Почему мне не сидится на месте? Ведь решил остаться. И вот снова. Большинство людей всю жизнь занимается одним и тем же делом и умеет находить в этом удовлетворение. А меня все время что-то точит, словно рвутся наружу какие-то скрытые силы, а куда меня влечет — и сам не пойму. А ведь мне уже двадцать восемь, и пора определиться раз и навсегда!.. С другой стороны, кому это нужно, чтобы я «определился»? Может, наоборот, не следует уныло планировать все заранее? Ведь я не человеко-единица, я живой человек, я хочу до конца раскрыться как личность…
16
Наконец-то мы вышли на первое место, обогнав бригаду Жигарева. Свершилось…
Скурлатова распорядилась вывесить на Доску почета портреты наиболее отличившихся, но я запротестовал: победила бригада — вот и вывешивайте групповой снимок. Первое место!.. Первое место!.. Теперь мы получили право работать без предварительного контроля, мы мастера высшего класса!
На партийном бюро, а потом на общем собрании я рассказал о том, как мы добивались первого места. Моя фотография появилась в многотиражке. И под ней подпись, которая меня смутила до глубины души:
«Инициатор прогрессивных методов сварки, передовик производства».
Потому-то и приходится всякий раз доказывать до хрипоты, что инициатор сам по себе, без поддержки товарищей, немногого стоит. Слушают, доброжелательно улыбаются. Дескать, скромность украшает человека.
Но ясно вижу: и рабочие, и начальство, и партийные, и комсомольские вожаки видят во мне теперь не только инициатора и даже не только бригадира сварщиков. Они обращаются ко мне как к человеку, познавшему мудрость руководства. Откуда это ощущение у всех? А может быть, я в самом деле вырос? Или борьба за большие цели укрупняет характер человека? Действительно, никогда раньше не проникался я настолько величием стоящей перед нами задачи, как на этом грандиозном строительстве. И я вдруг с болью начинаю осознавать, что мне не хочется уезжать в Москву. Мое место здесь. Однако все мои документы уже отосланы. Жду вызова, а пока что продолжаю работать. Но слух о том, что я уезжаю в Москву, в НИИ, распространился по стройке. Одни поздравляют, другие иронизируют. Гуляев решил идти на мировую.
— Забудем мелкие распри, они недостойны настоящих мужчин, — говорит он. — Как говорят французы: оревуар, адье, бон вуаяж!
И сует мне в руку какую-то бумажку.
— Что это?
— Возьми, пригодится. Письмо английского поэта Роберта Бернса своему другу. О том, какой должна быть хорошая жена. Вот послушай: «Шкалу достоинств хорошей жены я подразделяю на десять частей: четыре части — добрая натура и характер, две части — здравый смысл; одна — природный ум; личное очарование, то есть красивое лицо, глаза, руки и ноги, грациозная осанка (я бы добавил еще тонкую талию, но она, как известно, скоро портится), все это — еще одна часть; что же касается остальных качеств, присущих жене, как-то: приданое, связи, образование, родственные отношения, — разделите между ними оставшиеся две части, как хотите, только помните, что они выражаются уже не целыми числами, а дробями…» Соображал мужик!
— А мне-то зачем?
— Чудак. Теперь ты не имеешь права ошибаться в выборе подруги жизни. В науку идешь!
