Михаил Колесников - Право выбора
— После смены я хожу в спортивную секцию, нельзя прерывать тренировки.
Юлия Александровна пожимает плечами:
— Это — распоряжение Лихачева. Харламов сам назвал вашу фамилию, Лихачев подтвердил. Вам доверяют, доверяют вашей опытности. Лихачев просит…
Знаю: начальство просит — значит, дважды приказывает. Я зол и на Харламова, и на Лихачева, а больше всего на самого себя. Стоеросовая дубина! Сколько раз обещал себе не совать нос в чужие дела! Кто меня тянул за язык в кабинете Коростылева?! Солидарность, солидарность… Вот и морозь нос и щеки, кретин, вместо того чтобы отлеживаться на диэлектрическом коврике в теплом помещении.
— Ты прославишь себя навеки, — говорит Шибанов и смеется. Он умеет смеяться с надрывом, заразительно.
Скурлатова серьезна, но про себя-то она, конечно, хохочет: удалось-таки подложить мне свинью!
— В помощники возьму Демкина.
— Бери кого хочешь, — поспешно говорит Чулков. — Важны объективные данные. Контролировать будет Марчукова.
И Леночку на мороз!
— А сколько презренного металла?
— Двести пятьдесят рублей каждому, — торжественно объявляет Шибанов, будто подарок вручает.
— Всего? Не густо.
— Не все измеряется деньгами. Сознательность должна быть, товарищеская выручка.
— А если я все-таки откажусь?
— Не откажешься! Мы тебя знаем, — ухмыляется Шибанов. — Ты сознательный. Драл глотку в кабинете Коростылева, а теперь — в кусты? Мы уже и приказ подписали. С богом, с богом… Чулков, сколько там сегодня мороз?
— Тридцать. Самый раз для испытаний. Только бы продержался недельки две.
— Продержится. Жаль, ветра нет.
Молча беру оба аппарата и ухожу, кипя, как сало на раскаленной сковороде.
Кривое полено — вот кто я такой. Другие лежат в поленнице тихо, мирно, как и положено нормальным дровам, а я все перекатываюсь с места на место, гремлю, нарушаю добрый порядок. Вот именно: драл глотку. Метко схвачено. Интересно: существует ли телепатия, икается ли сейчас Харламову?
Захожу в лабораторию. Громко каплет вода из крана. Капли звонкие: кап… кап… кап…
— Это что у тебя? — спрашивает Леночка.
— «Х-один». Аппарат Харламова. Изобретатель с мировым именем. Читала в газете? На лауреата двигают.
— Ну уж!
— Я взялся испытывать. Нужно же помочь талантливому человеку. Говорят, его в Антарктику хотят послать?
— В Антарктику?
— Ну да, испытания должны быть всесторонними. Мороз, тайфуны, айсберги.
Наблюдаю за лицом Леночки. Оно спокойно. Ее словно бы и не касается, что Харламов выбивается в крупные изобретатели.
Она кладет мне руки на плечи:
— Соскучилась до смерти…
Вижу ее полуоткрытые губы, и она мне кажется сейчас самым близким существом на свете. Были какие-то слова, но что слова, если ощущение близости идет вовсе не от слов, а от чего-то другого!..
— Мы с тобой сегодня идем на танцы.
— Спина болит.
— Ха-ха-ха, так тебе и поверила. Что-то ты на столетнего деда не похож. Да брось эти противные ящики! Слушай, а когда у тебя отпуск?
— Когда дадут.
— А куда поедешь?
— Еще не думал. На Баскунчак, наверное. У меня там мать, сестра.
— Мы поедем с тобой на байдарке. Через всю Волгу, в Астраханскую пойму. Ты не сомневайся: я веслами «щук не ловлю». Эй, на фалах!.. На румбе десять градусов! Положить марсели на стеньгу! Гив вай фор энд эфт!
— Ну и ну! Даже я, прослужив три года на флоте, не знаю всей этой премудрости.
— А еще моряк! Решено: идем на байдарке!
Эта девчонка, над которой всего несколько дней назад я добродушно подсмеивался, уже чувствует свою власть надо мной, уже командует!
— Ребята бывали в Астраханской пойме. Рай для туристов! Возьмем палатку, спальные мешки, удочки. Готовить я умею. Вот увидишь, как все здорово будет. Ты только вообрази: ночь, степь, Волга, меж звезд летят махаоны, и мы с тобой вдвоем на всем свете… Я уже понемножку откладываю деньги на байдарку.
— Фантазерка. Никаких махаонов. А как у тебя с учебой?
— Нормально. Сдам сессию до отпуска. А вообще-то я мечтаю перейти на дневной. Хотелось бы заняться математикой всерьез.
— А что именно тебя интересует?
— Тебе будет трудно понять.
— Рискни.
— Меня привлекает функциональный анализ. Это совершенно новая область. О методе конусов слыхал? Его развитие привело к целому ряду достижений в смежных науках. Да ну ее, математику! Давай лучше помечтаем об отпуске. Знаешь, что я надумала?
— Представления не имею.
— Уйти от Юлии Александровны.
— Куда?
— Мне положена жилплощадь. Ты же не хочешь ходить к нам?
— Неловко.
— Я тоже так считаю. Юлия Александровна всюду сует свой нос. Да и кто мы с ней? Когда Леонид Петрович умер, я сразу же устроилась на курсы и все мечтала уйти от нее.
— Она тебя обижает?
— Нет, конечно. Она ни добрая, ни злая. Ей нет никакого дела до меня. Мы с ней так и не подружились. Хотя она всего на тринадцать лет старше меня. Я ей тоже мешаю жить. Она молодая и красивая, ей замуж нужно.
— А родителей своих ты помнишь?
— Немного помню. Они погибли в автомобильной катастрофе. Уехали в отпуск, а меня оставили на бабушку. И погибли в дороге. Папа был торговым моряком, а мама — чертежницей. Они, наверное, любили меня и строили планы. Это все очень грустно. Бабушка потом умерла. А ты отца помнишь?
— Моего убили в Берлине. Уже после войны. Стоял на посту. Откуда-то с чердака выстрелили. Ему было тогда столько же, сколько мне сейчас. Даже на год меньше. Мне хочется побывать в Берлине.
— А что делает твоя сестра?
— И сестра, и мать, и отчим — все работают на солепредприятии. Добывают соль. И я там работал.
— Ты меня любишь?
— Ты же знаешь.
— Ничего я не знаю.
Что же, она права: мы мало знаем друг друга. Какая она, Леночка? Молодая. Красивая. Искренняя. Упрямая. Вот и все, пожалуй, что я знаю о ней.
Заговори я сейчас о женитьбе, она без всяких раздумий пойдет за меня. Но я молчу. И она даже не недоумевает. Ей и так хорошо. Мы встречаемся по десятку раз на день: то в бункерах, то в лаборатории, то в клубе, то в условном месте у обрыва, на жесточайшем морозе.
И с каждой встречей она как бы прирастает ко мне все сильнее и сильнее. Масса ее маленьких вещичек перешла ко мне в карманы: платки, пуговицы, шариковые ручки; и мои пустяковые сувениры перешли к ней: складной ножичек, который ей понравился, спортивные значки. Она словно бы все не верит, что мы вместе. Она не сентиментальна, даже, сказал бы, чуть диковата. И ласки ее неумелы, будто бы вычитанные из книжек: раз так положено, значит, положено… Это переплетение естественности с книжностью делает ее трогательной. Лена, Лена, ты как восторженный телок, который, помню, в детстве тыкался в меня мокрой мордочкой.
В раздаточной отвожу Демкина в сторону и с таинственным видом шепчу, указывая на полуавтоматы Харламова:
— Видал?
— Что это?
— Левый заработок. Хочешь две с половиной сотни?
Демкин сразу оживает:
— А еще кто?
— Мы с тобой. В свободное время. Харламовский аппарат. Надо испытать — и две с половиной сотни бумаг на лапу.
— Ну, спасибо, бригадир. Хоть сейчас. А где испытывать?
— Крупногабаритный резервуар. Сварка внутри емкости и снаружи. Коробы газо- и воздухопроводов, пылепроводы крупного сечения.
— Знаю. Так то ж не наш участок.
— А зачем тебе наш участок? Заработок-то левый!
— Правда. Но это же на морозе?
— Совершенно точно.
— А нельзя ли их испытывать в теплом помещении?
— Можно, но эффект не тот. Впрочем, ты как хочешь, можешь отказаться. Возьму хотя бы Тюрина.
Демкин снимает шапку, чешет затылок.
— Раз выбрал меня, значит, быть тому. Две с половиной сотняги на снегу не валяются…
— Безусловно. Дело требует умения и выдержки. Покажешь, на что ты способен.
— Хоть бы потеплело. А как же с боксом?
— Будем ходить. Нельзя из-за каких-то испытаний жертвовать спортом!
— Слушай, я, пожалуй, мотоцикл куплю!
— А я — гармонь.
— Ты играешь?
— Буду учиться. Нужно же куда-то даровые деньги девать! Харламыч небось и не подозревает, что мы на нем уже зарабатываем…
14
Работаю внутри резервуара. Демкин стоит снаружи. Его обязанность — обеспечивать безопасность работ и в случае чего оказать мне первую помощь. Потом роли переменятся. Я знаю, что при сварке вот таких резервуаров, когда приходится лежать на металле, особенно велика опасность поражения током. Потому-то очень придирчиво всякий раз проверяю, заземлил ли Демкин корпус выпрямителя, в целости ли изоляция проводов.
Цилиндрический резервуар, заиндевелое, мерзлое железо. Мы сваривали стальные листы в длинные полосы для верхнего и нижнего поясов обечайки, производили их вальцовку, стыковку, собирали днище и крышку…
