Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Дождь перестал. Над землей курчавился дымок, отрывался и таял. Земля и деревья набухали. Перебрала влаги и отяжелела желтая трава: развалилась, обнажая стебли, белые у основания.
Я вспомнил наказ Андрея, но не стал супничать, а вслед за Андреем, как договорились, к ребятам в Нахаловку. По колее стекала мутная вода. Нахаловка жила своей торопливой, неуемной жизнью. С подветренной стороны горы один к другому жались домишки, вытягиваясь в длинную, как кишка, улицу.
Ближе к ручью увидел я начатый балок. Талип тесал бревно.
— Здорово!
— Здорово!
— Никак, жениться собрался? Стройку грабишь, растаскиваешь материал.
Славка услышал, выглянул из-за сруба.
— Привет!
Подошел Димка. Штаны на ходу поправляет.
— Что, Димка, не держатся после Ромашкиной планерки?
— Да не Ромашкина планерка, а Димкина — так дело обернулось, — комментирует Славка.
Садимся рядышком на бревно, закуриваем.
— Что это вы надумали? Какой-то балок приплюснутый…
— Храм любви строим, дед, — ответил Димка.
— Материал мало, почти совсем нет, — жалуется Талип.
— Нахалы!
— Зачем же так — веление жизни, — и Димка берется за топор. — Говоришь, обворовываем государство? А, можно сказать, — для его же пользы.
— Ну, ну, Дмитрий, первый раз слышу такую теорию. Если все будем тащить…
— Наше государство, ого-го, богатое, — вставляет Славка.
— Ну и что?
— А вот что. За полторы сотни государство получает готовую рабочую силу, с добротным семейным устоем, так? Но обратная сторона медали!..
— Понятно, если подходить из местных принципов. Но, позвольте, приняли нас на работу — вручите ключ, хотя бы от комнаты. А только и живешь надеждой.
— Надежда всегда с нами, если она не женщина — но к женщине мы еще вернемся, а лучше бы она к нам.
— Если бы давали квартиры строго по очереди, — сказал Славка.
— Чего захотел, это невозможно, — возразил Димка, — начальнику стройки виднее, кто ему сегодня нужнее. Без врача, бухгалтера, кассира, продавца и т. д. и т. п., а также начальника колонны, управлений, участков не обойдешься.
— Значит, очередь по боку?
— Бывает и так.
— Но разве это дело — строить балки? Надо ли за это держаться?
— Ни черта, дед, за них держаться не надо, — утверждает Димка. — Вот и начальник стройки грозился столкнуть балки бульдозером. Погрозился, и не столкнул. Нечего взамен дать, а жизнь не стоит на месте. А для себя и своих сотрудников на другой стороне поселка отгрохали коттеджи. Скажешь, сравнил рабочего с начальником? А может, и надо сравнивать, ведь в одной упряжке тянем лямку — строим…
Наш разговор перебивает Андрей.
— Р-рота, — берет он под козырек.
— Вольно, вольно, сам рядовой, — отдувается Василий Андреевич. — Что вы тут развели?
— Не помню, я такой дом не строил или строил, — примеряет обналичку Талип.
— Эх ты, склеротик, не помнящий ни родства, ни мастерства, — смеется Василий Андреевич.
— Славка, сходите с Андрюхой в столовку, — говорит Димка, — возьмите хлеба, соли — поужинаем на воздухе.
— Котлет, значит, — уточняет Андрей.
— Во-во, в котлетах хлеб да соль…
— Сколько брать-то? — спрашивает Славка.
— Андрей знает.
Василий Андреевич пробует на палец острие стамески.
— Спасибо, ребята, спасибо, не забыли старика.
— Плоское катаем, круглое кантуем. Дядя Вася, вон мешок, подавай опилки, мокрые только не бери, — командует Димка.
— Постараюсь, Дмитрий. Отжимать буду…
— Кому строим-то? — наклонился я к Талипу.
— Одна палка тает, две палка горят.
— Не палка, товарищ Талип, — встревает Димка, — головешки, две головешки — пожар. Понял? Любовь — она что костер; пока палки кидаешь, горит. А женщина — сила, нечистая сила, — утверждает он.
— Чистая, чистая, — подтверждает Талип и просит поддержать косяк.
Пока мы обтесывали окно, Андрей со Славкой пришли из столовой. Славка на вытянутых руках нес кастрюлю. В сетке Андрея лежали свертки, две булки хлеба. Талип мигом подживил костер под чайником и запел:
— Деньги есть — Уфа гуляем, денег ек, чишма сидим.
Димка подтащил дверь.
— Танцевать будем, да? — спрашивает Талип.
— Стол будет, понял. А танцплощадку на крыше сделаем.
— Строительный материал нету.
— «Была бы только ночка, да ночка потемней…» — декламирует Славка. И водружает на дверь кастрюлю. Сам становится на колени, режет хлеб, сыр, вытряхивает из свертка ложки.
— Где ложки взяли? — спрашиваю.
— Шли, нашли — едва ушли, хотели сдачи дать, да не могли догнать, — отвечает Славка. А вот у нас на Диксоне балки строят из бутылок.
— Это что-то новое, уточните, Вячеслав Иванович.
— Честно. Там ведь бутылок горы, лесу ни кустика, а бутыло-ок… Делают, значит, так: опалубка, в нее ставят бутылки в два ряда и заливают цементом с песком, один к трем. Стена на воздушной подушке как яичко — гладенькая.
— А что, идея, — откликается Димка, — может, за вермутом сгоняем? Или за шампанским — утепленные бутылки…
— А был у нас на Диксоне такой случай, — вдохновляется Славка. — Жили, значит, двое приятелей, ну вот как бы мы с Талипом. Воздвигнули такой балок, перегородили поровну: две двери, две трубы. Живут в свое удовольствие. На дворе, как обычно на Диксоне, метет — белого свету не увидишь. Ну, один топит печь, день и ночь шурует, дым калачом над его трубой, палит дровишки. А на Диксоне, сами знаете, туго с этим делом. Выглянет, а у соседа труба молчит. Не помер ли уж, подумает. Забежит:
— Не врезал дуба? — спросит.
— Нет, не врезал, — отвечает сосед.
— У тебя даже растопки нету.
— А на что она мне, — отвечает сосед, — завалинки с лета хорошо утеплил.
Высмолят по сигаретке. Тот схватится; «печь прогорела» — и убежит. А его сосед воды из бочки зачерпнет ковшом, напьется, и снова в постель — сны досматривать, да еще ночью вентилятор включит. Однажды забегает к нему сосед, видит — под самым потолком вентилятор.
— А это зачем? — спрашивает.
— Да так, — отвечает, — комнату проветриваю.
Сосед ушел. Видимо, оглядел свою стену и дыру увидел. Подставил руку, а в нее тепло идет. Принес он цемент и замазал отверстие. Ну, у лентяя колотун. Не выдержал и к приятелю.
— Пусти погреться, — тарабанит.
— А ты печь затопи.
— Дров нет.
— Заготовь.
— Вот кровопивец, несознательный элемент! Погоди, я тебя выведу на чистую воду.
Ребята смеются.
— Молодец, Славка, внедрять будем! Андрей, давай пилу, Славку не переслушаешь.
Беремся за работу.
— Ты хоть объясни. Талип, что все это значит?
— Мы ведь заезжали с Димкой на Диксон к Тамаре Васильевне.
— Да-а?! Славка-то хоть знает?
— Нет. Мы ему не говорили. Ему строим.
— Как она там? Может, надо сказать Славке?
Подходит Димка.
— Нас ведь, дед, никто не просил, сами поехали. Мы еще не знаем, что из этого получится. — Димка грызет щепку и смотрит мне в глаза.
— Разве Славкина жизнь для нас чужая? — замечает Талип. — Она же один с пацаном живет…
— Не знаю, не знаю, — вздыхает Димка, — в том-то и дело, Славка свое горе хранит для себя.
— Должен же быть у человека женщина, который закроет ему глаза в последний час, — сердится Талип.
— Ну ты ведь знаешь нашего Славку? И она тоже хорошая женщина. Не жаловалась, не оправдывалась. Мы не хотели вмешиваться. Поначалу этой мысли и не было, не было этой мысли. Вот только Талип заикнулся: не переехать ли отсюда. «Хорошо, — сразу согласилась Тамара Васильевна: сына показать надо. Я ведь за него перед Славой в ответе». Вот так, дед… им и строим.
Димка отходит в сторонку. Тень от сруба ромбом лежит на слинялой траве.
— По русскому обычаю, — кричит Славка, — ставят любимую женщину, и в ее тень кладут первый венец.
— А что, Славка, может, пригласим Тамару Васильевну?
— Дело говорит дед, — поддерживает Димка. — Как это нам раньше в голову не стукнуло.
— Что это вы вдруг? Мне почему-то трудно от слов таких. Ты ведь никогда, дед, об этом… не подначивал.
Славка хочет уйти. Талип удерживает его за плечо. Вынимает из бумажника фотографию и подает Славке.
Славка берет ее и, не разбирая дороги, уходит к ручью.
Тяжеловесы
Юрьев сидел за большим полированным столом и читал бумаги. Короткая стрижка еще больше подчеркивала его узкий высокий лоб с клинообразными залысинами.
Я подошел к столу и увидел в полировке себя и большую люстру. Он поднял тонкое исхудавшее лицо с холодными серыми глазами и побарабанил пальцами по настольному календарю. Новая манера появилась у шефа, отметил я. Раньше, бывало, выйдет из-за стола, поздоровается, улыбнется. Спросит, как дела или что-то в этом роде. А то прямо с порога начнет разнос. Теперь же молчит, даже сесть не предлагает. Берусь за спинку стула, отодвигаю.
