Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Змеей ползет на гору черная плеть труб — в поселок, к котельной. С рассветом костры бледнеют, но солярка в бочке по-прежнему блестит антрацитом. Ее берут лопатами и бросают в костер. Подвозят и подвозят утеплитель. Его буквально расхватывают.
— Спокойно, спокойно, не вали как попало!
Десятки рук обволакивают трубы. Осталось уже немного, вот последние сто метров…
Еще сильнее ветер подул, сразу потемнело. Мутная заметь бьется серыми крыльями в лучах прожекторов, ставших вдруг узкими.
По цепи пронеслось: механизаторы готовы запустить насосы! Наваливаются на последние метры, и уже больше никто не уходит греться…
…На косогоре, словно споткнувшись, останавливаются большегрузные самосвалы. В карьерах экскаваторы подняли рукояти да так и остались словно с поднятыми кулаками. Мороз схватил и зацементировал смазку. Металл не выдюжил, сдал… А люди нет. Трубопровод ожил! В алюминиевых общежитиях-вагонах, что стоят, будто резервный поезд, захлопали двери. Бегают в гости, поздравляют друг друга.
Действительно, радость победы на всех одна.
Димкина планерка
Планерку проводил Ромашкин. Так случилось — высокое начальство было в разъездах. И Ромашкин был рад случаю — кое-кого следовало одернуть и поставить на место.
Он произнес цветистую вступительную речь и, как ему казалось, поднял весьма значительные вопросы. Слушали общие фразы без интереса, ждали, как обычно, «второго действия».
Как и ожидалось, Ромашкин без передышки приступил к очередному разносу. Сначала принялся за механиков, разнес ремонтную службу в пух и прах. А все из-за этой черной «Волги». Все шишки посыпались на Пояркова. Василий Андреевич поначалу не понял своей вины, но все равно было неловко, он прятал глаза и все ниже опускал голову. Он всегда терялся перед неприкрытой наглостью и не сразу овладевал собой. Ромашкин упрекнул, что, дескать, некоторые не за свое дело берутся. Да он же не набивался в механики, наоборот, всячески отказывался!
Получилось так: пока поджидали новую партию машин, шоферы находились «на подхвате», толкались, собирались по углам и травили анекдоты. Поярков, не привыкший бездельничать, конфузился этого положения. Тогда и стал он помогать на ремонте — то поможет гайки крутить, то сходит в мастерские, договорится, какой заказ выполнять в первую очередь, а с каким можно и подождать. Его признавали за старшего, советовались, а он в том не отказывал, наоборот, возьмет да и сам сделает — опыта и мастерства ему не занимать. Старик любил порядок и справедливость.
И вот как-то пригласили Василия Андреевича в контору и предложили поработать механиком.
— Ну какой из меня механик, — отговаривался Поярков, — и образования-то — на двоих с братом букварь искурили…
— Да пойми ты, дядя Вася, выручить надо, временно ведь, придут машины — отпустим!
— Так-то разве…
И надо сказать, что работа у него шла неплохо. Только уж больно хлопотно. Одно дело помогать, другое — при должности быть. Будто делаешь одно и то же, а нет, далеко не одно. Василий Андреевич даже аппетит потерял.
А тут, как назло, подвернулась эта черная «Волга». И где только эту рухлядь откопали? Только и славы, что черная «Волга»! Добыли ее взамен той, которую шофер Ромашкина по пьянке вдрызг расхлестал. А теперь все вертятся вокруг этой развалины, как около капризной невесты. И чего только не заменили в ней! Ну все, вплоть до облицовки и крыльев. Наконец отполировали, отлакировали, устлали коврами, вручили.
Ромашкин ходит по территории, а «Волга» по пятам ползает. Ну, кажись, подобрал шофера по вкусу, до этого за год с десяток парней сменил. И рейсовых сажали. Сам лично подбирает шоферов на свою машину Роман Ксенофонтович, никому не доверяет. «Шофер — это тот же член семьи начальника» — так говорит Ромашкин. Некоторые уж чересчур становились «членами» — такое тоже не нравилось, вот и менял, как галстуки. А тут, видно, подвернулся что надо, видно птицу по полету, гонору куда там! И манеры начальственные сразу же перенял у Ромашкина. Подкатил позавчера, поманил из машины пальцем. Поярков приостановился. «Слушай, механик, посмотри, что у меня — глушитель болтается или подвеска гремит?» — «Хорошо, — ответил Поярков, — закончим прицеп — посмотрим, подождите немного», «Волга» круто развернулась, только ее и видели! А через десять минут старший механик стоял у Ромашкина на ковре… И потянулась цепочка. Старший механик — дежурного. «Да не кричите вы, не оглох еще, слышу, — отвечал Поярков, — сами же приказали лесовозы делать в первую очередь — пароход ведь простаивает на рейде…»
…Вот сейчас на планерке и доставалось за все это Василию Андреевичу.
— Некоторые механики расписаться толком не умеют, разве что в ведомости на зарплату, — надрывался Ромашкин.
Василий Андреевич относил сказанное полностью на свой счет, и каждое слово отдавалось в голове, как удар колотушки. Он краснел и прятал глаза. «Вот же ты, а? Надо же. Так, так, старый дурак, не в свои сани не садись».
— За спины прячетесь, Поярков? — донеслось до него. — Это я вам, вам говорю, — протянул руку Ромашкин.
От напряжения забухало в голове. Это было особенно обидно. Вот уже что-что, а за чужие спины Поярков никогда не прятался! Ну уж раз Ромашкин покатил на старика бочку — теперь не отступится, пока не съест — это за Ромашкиным знали все.
На планерке досталось всем — и механикам, и прорабам, и бригадирам.
Димка на планерку пришел без приглашения, хотел выяснить, почему вчера не дали лесовозов, бензовозов тоже не дали, солярки наперсток остался. Он внимательно выслушал Ромашкина, а в конце планерки попросил слова. Но неожиданно для себя начал не с лесовозов.
— Что это вы все грозитесь — выгоню, уволю, можно подумать, стройка — ваше частное предприятие, — начал Димка.
Все притихли. Ромашкина передернуло. Он подставил ухо соседу — кто это? А, бригадир с ЛЭП! Ну, погоди ж…
— Вы бы сидели и слушали да на ус мотали!
Димка подождал, пока Ромашкин закончит фразу, и продолжил:
— С раскрытым ртом? Так это же будет невежественное заглатывание ваших приказов.
На Димку зашикали, а задние поддержали — пусть выскажется человек!
— Пусть на профсоюзном собрании высказывается, а тут планерка! Кого не устраивает — мы никого не держим, — скатертью дорога! — отрубил Ромашкин.
— Не возражаю, можно будет и на профсоюзном собрании сказать, — спокойно сказал Димка, — но я все же хочу выяснить и спросить…
— Это мы вас спросим! — перебил Ромашкин.
— Ну, дела, — сказал Димка, — если у начальника за душою нет ничего, то такому начальнику доверять судьбу людей ни при какой погоде нельзя.
— Планерка закончена, все свободны! — вышел Ромашкин из положения.
Задвигали стульями, зашумели.
Ромашкин круто повернулся, поискал глазами:
— Ланцов, останьтесь! — приказал он, когда Димка был уже на пороге.
Димка вернулся к столу. Ромашкин сидел в глубоком кресле и, по-видимому, ждал, пока выйдет последний человек. Нажал на кнопку — на пороге появилась секретарь.
— Никого не пускать — я занят.
Ромашкин смотрел на рослого невозмутимого парня и думал, как бы половчее его осадить.
— Значит, так, Ланцов… Я правильно назвал вашу фамилию? Давайте о деле. С планом вы не тянете, не справляетесь. На что же вы надеетесь, мы так оставить этого не можем!.
— Я и хотел решить на планерке…
— Вы не ершитесь, Ланцов, — неожиданно миролюбиво сказал Ромашкин. — Представьте на минуту себя на моем месте — вы молодой человек, может, еще дорастете и до руководителя, так вот представляю, какой разгон вы бы учинили!
— Что вы все — разгон, разнос, стружка, слова-то какие.
— Постойте, постойте…
— Я и так уже столько времени стою перед вами.
— Выходит, вы считаете, что руководитель не должен всерьез спрашивать с подчиненных?
— По-разному ведь можно спросить. На мой взгляд, спрашивать следует только серьезно, но при этом нельзя унижать людей. Ведь существует же этика руководителя, не правда ли? Ну, правила взаимоотношений между руководителями и подчиненными. Я не говорю о их педантичном соблюдении, в жизни это, наверное, трудно, но хотя бы в главном — не подавлять личность, не унижать. А ведь сплошь да рядом наоборот. Вот и вы сегодня…
— С удовольствием послушаю вашу философию, — Ромашкин сел в кресло поудобнее.
Ланцов переступил с ноги на ногу, намереваясь развернуться к двери.
— Давайте, давайте продолжим, что же, по-вашему, единоначалие отменяется?
— Нет.
— Ну, ну, дальше!
— Дальше? Не мешало бы всякому единоначальнику ознакомиться с законами, с юридическими справочниками, с профсоюзными справочниками. А то потом и бьемся, откуда это хамство у некоторых руководителей — от невежества или от душевной, черствости?
