С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
— Здравствуйте!.. На рыбалку, конечно?
— Доброе утро! — быстро отозвался он, улыбаясь оттого, что увидел эту вездесущую девушку.
Марина вышла из-за кустов и стояла теперь перед ним бодрая, свежая, гибкая, как лозинка, с мокрыми волосами и мохнатым полотенцем через плечо. Как раз такой и рисовалась в воображении Максима эта девушка, когда он думал о ней.
— А я купалась! — объявила она очень живо, будто это было крайне важное для всех событие.
— Раненько же вы…
— А я каждое утро хожу к реке, искупаюсь — и домой, после завтрака — в клуб…
Она опять как бы намекала, что, если надо, ее всегда можно встретить по утрам вот тут, на этой росистой тропе. Максим смотрел на нее восхищенно, как смотрят на живописную, в ярком разнотравье полянку или молодой, веселый березнячок среди поля.
— А я толечко на рыбалку иду, с отцом заговорился! — переходя на шутливый тон, сказал он.
Они разом расхохотались — непринужденно, громко, просто оттого, что встретились на берегу реки, что утро такое великолепное, полное неясных шорохов и звуков, что и ему и ей так хорошо, как бывает разве что в пору беззаботного детства. Потом они умолкли, как бы испугавшись своей беспричинной радости, и некоторое время не знали, о чем говорить.
— Пожалуй, теперь я пойду, — неуверенно произнесла Марина.
— Я провожу вас немного, — подумав, предложил Максим. — Все равно от рыбалки сегодня мало будет пользы.
— Нет, что вы! Порыбачить вам обязательно надо. Лучше я пойду посмотрю, каких лещей вы поймаете. И может, еще разок искупаюсь…
— А домой спешить вам не надо?
— Время свободное у меня есть.
Максиму понравилось, что в ее голосе зазвучала уверенность в себе, что держалась она вообще самостоятельно, с достоинством. Он устроился с удочками под старой ивой, нависшей своими космами над водой, а Марина примостилась на полусгнившем пеньке, освещенная солнцем, и стала наблюдать, как он сосредоточенно, деловито нанизывал червей на крючки, размахивался удилищем, затем после нескольких минут тишины и напряженности выдергивал быстрым, ловким движением рук серебристых, трепещущих в воздухе рыбешек. Тут, на берегу Лузьвы, ей почему-то не хотелось ни говорить, ни думать — было просто хорошо сидеть вот так неподвижно, крепко сцепив на коленках пальцы, жмуриться от солнца, глядеть на воду, а еще — знать, что в пяти шагах стоит в напряженной позе этот человек со светлой бородкой, такой смешной и ненужной…
«Это раньше бороды носили революционеры да художники, а ему к чему?» — вдруг подумала она и переменила позу, положила щеку на ладонь.
А Максим оглянулся на нее, но ничего не сказал. «Сидит, как васнецовская Аленушка!» — пронеслось в его голове, и он даже улыбнулся от такого сравнения. Было приятно, что, притихшая, задумчивая, она молчала в сторонке. Он спросил ее, не хочет ли она порыбачить, но Марина отказалась. И они опять замолкли, потому что молчание в эти минуты было для них куда важнее, чем слова…
А речной берег жил обычной своей утренней жизнью. Трещала прятавшаяся в ветвях сорока, носились над водой стремительные ласточки, порхали бабочки. Все вокруг жадно впитывало тепло и свет, каждая былинка как бы заявляла: «Я имею на это право, мне положено расти и созревать под щедрым, благодатным солнцем!»
«А мне в жизни тоже положена доля счастья? — спросила себя задумавшаяся Марина. — Где оно бродит и как его повстречать? Вон в газетах пишут и по радио передают про Сибирь, романтику и далекие стройки, куда молодежь слетается отовсюду, как птицы. Может, там, в незнакомых краях, и обитает настоящее счастье, а тут, в Гремякине, оно обычное, неприметное?.. Ну, буду показывать кинокартины, буду приносить людям пользу… Памятные дощечки на домах уже прибили, обелиск воинам окрасили, да еще клубная работа наладится, проведу «день новорожденного». Может, повстречаю и его, которого полюблю. А дальше что? Так всю жизнь и прожить в Гремякине, как бабка Шаталиха?.. Ох, не так-то просто во всем этом разобраться! Дуреха я, ничего-то толком не знаю… Конечно, в Гремякине мне сейчас хорошо, может, это и есть моя судьба, как сказала Чугункова. Ведь счастье вроде солнца: всюду его свет и тепло. И от самого человека зависит, жить ли ему с открытым сердцем, тянуться ли к добру, к интересным людям или копошиться, как лесной муравей, оставаться в тени и глуши. Нет, что ни говори, можно быть счастливой всюду, даже в самой маленькой, тихой деревеньке, а несчастной — и в крупном, многолюдном городе!»
Смежив веки, Марина тихонечко покачивалась из стороны в сторону, будто подремывала, убаюканная мыслями. Она никак не могла определить, разобраться, что же такое подлинное счастье, но верила в свою звезду, в удачу и неспокойной молодой душой рвалась навстречу своему будущему, которое не представляла без необходимости делать людям только полезное, нужное. Об этом она думала еще в детдоме, прочитав книгу или просмотрев кинофильм на современную тему, а в Гремякине ей очень хотелось доказать на практике, на что она способна.
Она так разговорилась мысленно сама с собой, что не заметила, как, свернув удочки, к ней подошел Максим. Он присел по-казахски на траве и сказал, что рыбачить сегодня больше не будет — расхотелось. Марина, еще не отрешившись от раздумий, повернулась к нему, скороговоркой произнесла, будто ее торопили:
— Хорошо вот так сидеть!.. Река, солнце и весь мир вокруг. Стихи бы сейчас почитать, Есенина. Про белую березку и пастуха.
Максим внимательно посмотрел на нее серо-зелеными глазами, подумал немного и спросил:
— Хотите, скажу, о чем вы только что мечтали?
— Скажите!
— О человеческом счастье вы сейчас думали. О том, как вам дальше жить на белом свете.
— Верно! Как вы узнали?
— Вспомнилась васнецовская Аленушка. Вы сидели, как она. Пригорюнившись, одна-одинешенька. А о чем думала Аленушка? Это известно каждому. О счастье, о том, как ей жить да быть на белом свете.
Марине никогда еще не было так интересно разговаривать с кем-либо, как с Максимом. Все, что она услышала от него, представлялось ей особенным, многозначительным, ни разу не испытанным в жизни. Она превратилась в слух, не сводила с Максима восхищенных, зачарованных глаз. А он поглядывал в ту сторону, где из-за кустов виднелся треугольник палатки и вился дымок костра, — должно быть, какой-то рыбак готовил завтрак. Вдруг он умолк, как бы испугавшись той игры, которая завязывалась между ними, игры заманчивой, волнующей, но опасной своей неизвестностью.
— Вам сколько лет, Марина? — спросил он после паузы.
— Восемнадцать. А что?
Максим покачал головой. Он сразу посерьезнел, почувствовал себя старшим, заботливым братом этой милой, тонкорукой девушки,
