С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
Все это Максим потом записал в блокнот подробно, обстоятельно, а зачем — не отдавал себе отчета. Может, пригодится когда-нибудь.
Он не раз вспоминал о предложении Марины Звонцовой встретиться с гремякинцами в клубе. Надо было собраться с мыслями и все-таки подготовиться к выступлению. Но такое желание быстро угасало, день проходил за днем, и теперь Максим даже поругивал себя за то, что не отказался от затеваемой встречи, — уж очень трудно было огорчать эту милую, скромную девушку. Почему-то она довольно часто попадалась ему на глаза то тут, то там; он видел ее в цветастом платье на улице, встречал на берегу Лузьвы, бодрую, веселую, подвижную, с переброшенным через плечо полотенцем. Улыбаясь, поблескивая глазами, она спрашивала его, не забыл ли он об их разговоре. Максим отшучивался: мол, готов выступать перед земляками ежедневно, а потом, лежа где-нибудь на траве под ивой, припоминал доверчивую, открытую девичью улыбку и сам улыбался, как бы прислушиваясь к чему-то.
«Ничего не скажешь, миленькая, но наивная, как школьница!» — думал он о Марине, сожалея, что его безмятежная юношеская пора давно миновала и что ему, наверное, никогда не забыть Софью, не вытравить из сознания прожитых с нею лет…
Накопав за сараем червей, Максим вдруг загадал, встретится ли сегодня по дороге к реке девушка, заговорит ли, как обычно, с ним первая? Пожалуй, выступление в клубе можно будет провести — так и быть, надо сделать хоть что-то приятное по просьбе этой чистой, светлой, старательной души!..
«Вот бы мне такую сестренку! — подумал он. — Можно было бы на правах старшего брата оберегать ее, давать советы, учить уму-разуму и вообще наблюдать, как растет, мужает человек».
— Так что там, батя, говоришь, с председателем? — обратился Максим к отцу, возвратясь под навес.
Тот раскраснелся от чаепития, распарился, как после бани. Невнимание сына к важному разговору старик истолковал по-своему: помешался человек на рыбалке! Ничего другого знать не хочет. Отдыхает от напряженной городской жизни, от семейных неурядиц. Пусть отращивает бородку, пусть побездельничает до поры до времени — горожанину это можно себе позволить. Честно говоря, радоваться надо тому, что попавший в беду сын отходил душой, успокаивался, набирался новых сил не где-то на стороне, в чужих дальних краях, а под родительским кровом, в родном Гремякине…
— Ты ведь знаешь, у нашего председателя строгач по партийной линии, — заговорил старик, вытирая полотенцем чашку и блюдце. — Большие трудности у нас были с запасными частями. Пять машин, считай, стояли без движения. Вот Павел Николаевич и сработал, как говорится, налево, раздобыл и шины, и рессоры, и даже новую кабину. А попутно еще чего-то прикупил на стороне. Хозяйство-то большое, все требуется! Ну, конечно, узнали в районе, прокурор заинтересовался незаконными покупками. Вот, стало быть, и схлопотал он себе наказание весной, из своего кармана покрыл не подтвержденные документами расходы. А что будет ноне, одному богу ведомо, раз народный контроль вмешался…
— Да в чем дело? — уже всерьез поинтересовался Максим.
В эти дни, предаваясь отдыху, увлеченный рыбалкой, рекой, он не очень-то вникал в гремякинские новости. Отец с укором посмотрел на сына, поморгал глазами:
— Неужто не слыхал ничего? Чудак, право! А еще газетный работник. Говорю ж тебе: Комитет народного контроля занимается нашим председателем!
— Ведерников, что ли?
— Он самый, которого Павел Николаевич когда-то шуганул из колхоза. Как у себя дома, распоряжался у нас этот Ведерников, нажимщиком себя показал. Теперь-то он поквитается с председателем. Злопамятный мужик! Все припомнит, все в один котел свалит: и свое изгнание из Гремякина, и шины, и историю с председательским домом. Одним словом, быть грому и молнии…
Максим был уверен, что довольно хорошо знал гремякинского председателя. Удивительной, неожиданной стороной вдруг оборачиваются иные события! И люди тоже. Может, потому его и привлекала беспокойная, хлопотливая журналистская работа, что она позволяла узнавать в человеке самые глубинные, скрытые качества. В Говоруне ему нравилась его независимость, хозяйская неторопливость. Все это, конечно, хорошо, но… Но зачем ему такой домище? В самом деле, выделяется, как усадьба. И разные недобрые мысли у людей вызывает…
— Батя, а что, председательский дом честно построен? — спросил Максим после затянувшейся паузы.
Отец в задумчивости почесал затылок, прижмурился:
— Да вроде на свои, сбереженные строил… Кто теперь только не строится!.. А Павла Николаевича, конечно, жалко. Кровь портят человеку. Сегодня подался в район грустный, как рекрут. Я проводил его до машины и шепнул: «Держись, Николаич! Не поддавайся мстительным личностям, ежели правда на твоей стороне». А он ответил: «Не в доме дело. Неугоден я кое-кому». Вот и тревожусь я теперь.
— Сгущаешь краски, батя! — перебил отца Максим и тут же, вспомнив пунктуальнейшего Ведерникова, неуверенно добавил: — Хотя, разумеется, всякое может быть. Из мухи слона иногда делают. Если у вашего председателя нет больших грехов, он сможет за себя постоять. А угоден он или не угоден кому-то — это в конечном счете гремякинцы сами решат. Собрания-то не обойдешь!
Максим поспешил со двора. Он пересек выгон, по которому пестрым ковром расползлось стадо коров, и тропкой зашагал к реке, размышляя о том, какой же все-таки примет оборот история с Павлом Николаевичем.
«А ведь я уже вроде статьи или очерка обдумываю! — вдруг пришло на ум Максиму, когда он поймал себя на том, что этот конкретный пример дал толчок к рассуждениям более общим и глубоким. — Мысли свои снова проверяю. Увлекся, товарищ Блажов. Вот чертова журналистская привычка — все взвешивать, оценивать, отбирать… Нет, брат, никаких замыслов! Отдых, только отдых!..»
Трава доходила ему до пояса, шуршала под ногами, обдавая обильной росой. Он пошел быстрей, досадуя, что так запоздал сегодня на рыбалку. Придется пристать к какому-либо рыболову, поваляться в его палатке, послушать рассказы о том о сем, а уж вечером наверстать упущенное…
2
На повороте, там, где из-за ракитника блеснула река, Максима окликнул радостный,
