Илья Маркин - На берегах Дуная
Голос его, всегда громкий и раскатистый, звучал теперь болезненно. Но и по этому голосу Тоня отчетливо видела прежнего дядю Степу — никогда не унывающего, бодрого, близкого, как родной отец.
Тоня вспомнила о его просьбе передать заявление о вступлении в партию. Узнает ли кто-нибудь, что в самую тяжелую минуту жизни дядя Степа хотел стать коммунистом?
Наверху послышались приглушенные шаги. Лязгнула щеколда. Кто-то осторожно спускался по ступенькам. У Тони замерло сердце, и в глазах замелькали красные круги.
— Не тревожься. Золтан это, по шагам слышу, — успокоил ее Анашкин.
Скрипнула дверь, и показалось лимонное пламя свечи. В желтых отблесках виднелись чья-то рука и полуосвещенное лицо. Пугливые тени плясали по сторонам. Тоня чуть не вскрикнула от радости. Она видит. Она видит это вздрагивающее пламя и восковое лицо за ним. Лицо еще трудно рассмотреть, оно смутно и неясно. Но с каждым шагом человека черты лица все более проясняются. Теперь уже видны глаза — прищуренные, без зрачков, два темных отблеска, подбородок и седые волосы. С первого взгляда по спокойным, неторопливым шагам человека Тоня поняла, что идет к ним не враг. Так могут ходить только друзья. Тоня приподняла голову и попыталась присесть.
— О! У нас, кажется, праздник, — глухо прозвучал в сыром подземелье старческий голос.
— Праздник, Золтан, большой праздник, — ответил Анашкин.
Золтан поднял свечу вверх, и Тоня разглядела старого мадьяра. Невысокий, в каком-то сером одеянии, он был похож на монаха, и Тоне показалось, что этого человека она видела не однажды, не то в книге, не то где-то еще.
Золтан тихо подошел к Тоне. Свет толстой свечи вырвал из темноты запотевшие черные своды над головой, каменные зеленоватые стены по сторонам, кровать дяди Степы совсем рядом и маленький столик около постели.
Из-за плеча Золтана выглянуло лицо в очках. Тоня догадалась, что это доктор. Обвислые щеки и заплывший подбородок Яноша бледно розовели.
Янош легонько отстранил Золтана в сторону и взял руку Тони. С минуту он молча прощупывал ее пульс, улыбнулся, сквозь очки подмигнул Тоне и повернулся к Золтану. Он заговорил о чем-то по-мадьярски. По голосу Тоня поняла, что говорит он радостное.
— Янош сказал, — наклонился к девушке Золтан, — что вы совсем молодец, настоящий молодец. Он теперь надеется на вашей свадьбе хорошего вермута выпить.
Тоня всматривалась в добродушное лицо Золтана и чувствовала, как в ее тело вливается жизнь.
— Покушайте немножко, маленько, — разложил Золтан на столике хлеб, кусок жареной курицы и домашний сыр, — и вина глоточек отпейте, как это говорят, помогает, полезно, значит.
Он налил вина в стакан и протянул Тоне. Дрожащей рукой она взяла стакан и отхлебнула несколько глотков.
— Хватит, запьянею, — возвращая стакан, впервые улыбнулась Тоня.
Доктор стал осматривать Анашкина. Тоня прислушивалась. Она знала, что дядя Степа по-мадьярски ничего не понимает, но ефрейтор и доктор, говоря каждый на своем языке, оживленно беседовали.
Вино, кусочек мяса и сыр подкрепили Тоню. Ломота и слабость во всем теле постепенно исчезали. В голове приятно шумело. Руки стали горячие и слегка влажные.
— Что ж наверху-то делается? — спросил Анашкин.
— День и ночь стрельба, и всё на одном месте, — ответил Золтан, — раненых у немцев много. Все дома забили. Злятся фашисты.
— А наших тут нигде больше не видно?
— Утром двух пленных ваших солдат привезли. Долго били, а они молчат. Расстреляли и в каменоломню бросили.
Золтан говорил, нежно поглаживая руку Тони шершавой, мозолистой ладонью.
— Вы не беспокойтесь, — заметив волнение Тони, продолжал Золтан, — мы вас фашистам не дадим. Никто про вас не знает. Только Янош да я. Этот старый кретин, Дьердь, выглядывает все, как овчарка. Только мы похитрее его, хоть он и староста.
Минут тридцать посидели Золтан и доктор в подвале. Тоне хотелось сказать им что-нибудь хорошее, но нужные слова не нашлись. Ей было тепло и радостно и не хотелось ни о чем думать.
Золтан и доктор распрощались и ушли, пообещав зайти часов через шесть.
Опять вокруг сгустилась непроглядная темнота, но теперь эта тьма не казалась Тоне страшной. Она думала о неизвестных ей двух стариках. Раньше казалось ей, что за границей во всех занятых городах и селах живут какие-то чужие, враждебные ей люди. Она не делала зла местным жителям, но смотрела на них настороженно, ожидая в любую минуту коварной выходки. Только детей не сторонилась и, видя мальчика или девочку, старалась чем-нибудь угостить их.
— Вот, доченька, жизнь-то, она какая, — говорил Анашкин, — не знаешь, где друга-то встретишь, совсем не знаешь. Я и в живых не думал остаться, а тут — на тебе вот, нашлись люди и спасли. И немцы тоже ведь не все душегубы. Есть которые и душевные, хорошие люди. Закрутили им головы гитлеровцы, лезли они, как бараны напролом, а теперь-то, наверно, многие прозрели, расчухали, что к чему. Вот мне Золтан рассказывал, мадьяры-то, они тоже против нас с самого начала воевали. А теперь вот приперло их — и прозрели. Солдаты-то, говорят, мадьярские не хотят воевать. Ждут не дождутся случая к нам перескочить. Только и боятся, что немцы расстреляют, а то б давно побросали винтовки — и к нам тягаля. А есть еще и такие, что надеются опять сил накопить и нас вышвырнуть. Вон у них староста, Дьердь его зовут, мерзавец из мерзавцев. Все село запугал. Так и шныряет по домам, высматривает, вынюхивает — и сразу немцам. А у тех разговор короткий: раз-два — и к стенке. Его, этого самого Дьердя, мадьяры больше, чем немцев, боятся. А Золтан все интересуется, как с теми будет, кто против нас воевал. В Сибирь, говорит, загонят, наверно. «Сибири-то, — я ему говорю, — ты не пугайся. Сибирь — это тебе не каторга, там хорошие люди живут и раздолье не то, что у вас. Солдатам и офицерам, которые не по своей воле на войну пошли, мы, — говорю, — зла никакого не сделаем. А вот уж фашистов, правители которые, да таких вот, как ваш староста Дьердь… Делал зло людям, теперь сам отвечай». Соглашается Золтан, со всем соглашается, а в душе-то, чую я, кошки скребут. Два сына у него против нас воюют, вот и беспокоится старик…
Шопот Анашкина и приятная теплота разморили Тоню. Она старалась не спать, но глаза закрывались сами, и смутные видения туманили сознание.
…Мать, невысокая, сгорбленная, стоит у порога и смотрит из-под ладони на заходящее солнце. Кругом снег, а кучерявая вишня вся в цветах. Жужжат пчелы, шмель вьется над веткой и никак не может сесть. Голубые и розовые бабочки порхают с цветка на цветок. Тоне холодно, мерзнут руки и ноги, но она стоит и не может оторвать взгляда от вишни. Вдруг подул ветер, посыпались хлопья снега, и вишня разом оголилась, исчезли зеленые листья и нежнорозовые цветки. Только уныло качаются светлокоричневые мокрые ветви. Нет ни матери, ни дома. Злится вьюга. Из пелены снега выходит черная фигура. Тоня узнает в ней венгерского старосту Дьердя. Он, высокий и тонкий, похожий на колодезный журавль, шагает через сугробы и протягивает к Тоне жилистые, костлявые руки. Тоня пятится назад, но Дьердь подступает все ближе и ближе. Его уродливые пальцы с длинными крючковатыми ногтями тянутся к ее горлу. Тоня отмахивается руками, хочет закричать, но голоса нет, только рвется наружу сдавленный хрип. Холодные пальцы сжали шею и жмут, жмут, как клещами. У Тони потемнело в глазах, она чувствует, что сейчас упадет. Но вот давившие ее руки ослабевают. Тоня встряхивается и оглядывается вокруг. Дьердь, отмахиваясь руками, пятится назад. Рядом с Тоней стоит какой-то военный, похожий не то на генерала Алтаева, не то на майора Аксенова. Венгерский староста под его взглядом тает и через несколько секунд исчезает бесследно…
— Проснись, дочка, проснись скорее, — сквозь сон слышит Тоня и с трудом открывает глаза.
Свет горящей свечи бьет в глаза. У постели стоит Золтан. Лицо его взволнованно, губы мелко вздрагивают, на морщинистом лбу сверкают бусинки пота.
— Пойдем, выбираться будем, — шепчет он Тоне, — попробуй встать.
Ничего не понимая, Тоня смотрит на старого мадьяра.
— Пронюхали, разузнали про нас, — объяснил ей Анашкин, — бежать надо. Золтан спрячет нас в старой каменоломне.
Только теперь до сознания Тони дошла мысль об опасности. С помощью Золтана она надела валенки и телогрейку, кое-как застегнулась. Дрожали руки и ноги. Голова кружилась, и перед глазами мелькали красные круги.
По каменным ступенькам она с трудом поднялась наверх. На улице было темно и морозно. Где-то далеко слышалась артиллерийская стрельба. Золтан вел Тоню под руку. Позади Янош и какая-то женщина несли Анашкина. Снег хрустел под ногами. Холодный воздух обжигал лицо. Болезненно звенело в ушах. Наконец добрались до какого-то оврага, по обломкам камней спустились в глубокий тоннель. Тут было тихо и тепло. Золтан что-то говорил, но Тоня не слышала. Ужас безвыходного положения охватил ее. Разбитое тело хотело отдыха.
