Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
Я так был увлечен игрой, что у меня не сразу отложилось в сознании что Халима — красавица. То, что она красивее всех цариц и королев, это дошло до меня не сразу.
Иван Васильевич умолк, видимо вспоминая что-то. Он долго глядел на фиорд. Судя по всему мы совсем близко были от моря. Левого берега фиорда уже стало не видно; и не видно было огней далеких поселков; лишь где-то справа по курсу мигал красный огонек маяка, и с каждой вспышкой я улавливал перемены в лице Ивана Васильевича. Оно светлело, преображалось, становилось каким-то одухотворенным. Дергачев был намного моложе меня, и зачастую, забывшись, я обращался к нему запросто, по имени. Но он был человек очень известный и я все-таки величал его Иваном Васильевичем.
— Ты когда-нибудь плавал по северному побережью Норвегии? — вдруг спросил он.
— Нет, не приходилось. А что?
— Просто так. Не знаю, может, потому, что тогда была моя первая поездка за границу, но у меня осталось очень сильное впечатление. Вот мы возвращаемся домой. Ничего не скажешь, поездка интересная. Мы побывали во многих странах. Но впечатление от Северной Норвегии мне кажется более сильным.
— Это всегда так кажется, — заметил я. — А пройдет десяток лет, и эта сегодняшняя поездка будет казаться не менее интересной.
— Может быть, — заговорил вновь Иван Васильевич. — Хотя я сомневаюсь. Капитан сегодня хорошо сказал: «Мы прошли более двух тысяч миль… и за весь месяц не было на море ни одного шторма». А там один Нордкап чего стоит! О-о! Я сам еще не знал тогда, что это такое. Гуляю вечером по палубе, слышу, как пассажиры спрашивают то у одного, то у другого члена экипажа: «Скажите, а Нордкап скоро?» — «А Нордкап мы когда будем проходить?» — «Рано утром, — отвечали матросы. — Вы еще будете спать…» В тот раз я тоже путешествовал в четырехместной каюте и спал, как и теперь, наверху. Да-а… утром просыпаюсь я от какого-то странного ощущения. Словно бы поташнивает меня. С трудом приподымаю голову, гляжу. Внизу никого. На коврике, мягко говоря, нехорошие следы, отчего меня стало мутить еще больше. Только я хотел спрыгнуть вниз, как все вокруг затряслось, заскрипело! Пол из-под моих ног куда-то пропадает. В иллюминаторе что-то серое, зеленое — то ли бьет по стеклу вода, то ли на море туман. Сую ноги в брючины, набрасываю на плечи куртку и наверх. Боже мой! Какое-то мгновение не вижу ни неба, ни моря. Сплошной серый бурлящий поток. Валы — с двухэтажный дом, с белыми гребешками, один другого злее, выше. Наш теплоход то ныряет вниз, то взбирается на самую вершину волны. Карабкается, карабкается, миг, и дощатый настил палубы — юрк! — ушел куда-то из-под ног. Соблюсти равновесие нет сил. Расчетливо шагнуть еще труднее. Палуба мокрая, того и гляди, поскользнешься, тебя сдует в море ветром. На скамейках сидят люди; стоят, держась за ванты. Вчера вечером это были почтенные пассажиры — в белых сорочках, при галстуках, они шутили, смеялись, помогая Халиме поднимать биту. Теперь это были тени. Одни, не в силах себя сдержать, т р а в я т прямо на палубу; другие, словно в самолете, понаделали себе из газет кульков и закрывают кульками зеленые перекошенные лица… Вдохнул я свежего воздуху, и стало мне легче. Тошнота прошла, отступила. Ничего, думаю, держись, Иван! Придерживаясь за планшир, я пошел вперед, на бак. Я знал, где-то посредине посудины палуба из открытой переходила в закрытую, застекленную. Думаю, проберусь туда, там потише. Иду и вдруг вижу Халиму. Она стоит в затишке, у двери, ведущей на застекленную галерею, в том месте, где крепится трап, который на блоке опускают с теплохода при швартовке. Одна стоит. В куртке на молнии; голова плотно повязана тяжелым шерстяным платком. Концы платка придерживает на груди руками, чтобы они не трепыхались.
Я остановился. Что-то толкнуло меня к ней — не то участие, не то простое любопытство.
— Ну, дает! — сказал я. — Не море, а зверь!
— Ну что вы! — она обернулась и поглядела на меня — не свой, не знакомый ли? — А мне нравится! — воскликнула она с задором. — Силища-то какая! Стихия!
— И вам, Халима, не холодно?
Она вновь посмотрела на меня, и в этот раз я увидел ее лицо очень близко, и оно поразило меня своей красотой.
— Вы откуда знаете мое имя?
— Вчера вечером видел, как вы играли в кегли.
— А-а… — любопытство погасло в ее глазах.
— Вы и раньше играли? — спросил я.
— Нет. Впервые взяла в руки биту. — Она хорошо говорила по-русски, почти без акцента.
— Вы просто талантливы, — польстил я ей.
Халима подобрела.
— Становитесь тут. — Она потеснилась. — Тут мертвая точка — не так качает.
Я встал в затишке. Застекленная дверь, которая вела на галерею, была шириной в полметра, не более, и мало спасала от ветра. К тому же ее то и дело открывали: одним казалось, что спасение — на баке, другим — на корме. Поэтому люди метались — кто шел на галерею, кто с галереи. Спасения от шторма нигде не было, но народ все равно сновал туда и сюда, ударяя со всего маху ручкой двери в мою спину. Мне невольно приходилось прижиматься к Халиме. Она была хрупка, тонка, как ребенок, и намного ниже меня ростом; прижимаясь к ней, я через ее голову глядел на бушующее море. Я ощущал тепло ее дыхания и запах ее духов, а море плескало в наши лица пригоршни холодной соленой воды.
— Вы не очень! — вдруг проговорила она, не оборачиваясь ко мне. — Увидит муж, устроит вам сцену ревности.
— А вы замужем? — проговорил я в замешательстве.
— Да.
— А где же он?
— Он, как и все, в каюте лежит.
— Ну, значит, не увидит, — пошутил я. Но все-таки замечание о муже было мне неприятно, и, постояв рядом, сколько позволяло приличие, я пошел обратно на корму, надеясь отыскать «мертвую точку» с другого борта.
7
— Шторм бушевал недолго. Как только мы миновали Нордкап, погода улучшилась. Море мало-помалу утихло, успокоилось. Даже как-то странно было видеть его спокойным. Матросы волосяными щетками драили палубу, мыли ее из брандспойтов. Коридорные приводили в порядок каюты.
Объявили завтрак. Я зашел к себе переодеться. Мои товарищи лежали на койках, охали и вздыхали. Я побрился, достал из чемодана белую сорочку, галстук. «Все-таки первый завтрак на теплоходе, — подумалось мне. — Все будут разглядывать, изучать друг друга».
К моему немалому удивлению, в ресторане было пусто. Человек я не
