Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
В широкой седловине между гор Дмитрий увидел редкие домики.
— Это сюда ваши за пушкой ездили?
— Ага… Повернули назад.
Колька оказался прав. Течение было очень сильным. Как ни греб Дмитрий, как ни напрягался, «Кефаль» едва-едва тащилась к Джубге. Руки налились усталостью, и Дмитрий почувствовал, как на ладони возле пальцев потихоньку накатываются и твердеют мозоли, как саднит натертая кожа. Скоро на берегу вспыхнул маяк: две секунды — вспышка, четыре — темнота, и чем темней становилось, тем острей вспышка. Колька предложил грести вдвоем: сесть на одно сиденье и взять по веслу. Попробовали. У Дмитрия толчок был сильней, и лодка все время уклонялась в море. Зажглись первые звезды, потемнел нависший над морем Ежик. В Лермонтове, от которого они никак не могли отплыть, засветились редкие огоньки.
Они опоздали на полчаса. В полных потемках кое-как ввели тяжелую «Кефаль» в узкое устье реки, где их обдало и едва не опрокинуло прибойной волной, протащили лодку по крупной гальке и погребли к причалу.
Петр Сергеевич встретил их руганью.
— Сколько можно? Последние… Что ж ты, лоботряс, не подсказал?! — накинулся он на Кольку. — Еще раз опоздаете — не пущу! — Он взял деньги за пять часов и возвратил Дмитрию паспорт.
Кафе у моря было уже закрыто, и ужинать Дмитрий пошел в ресторан. Он долго не возвращался. Отыскал его Колька у моря. Хотел было окликнуть, но, услышав голос дяди Гены, раздумал. Говорил дядя Гена быстро и сбивчиво:
— Ну скажите, чего ей недостает? Квартира у нас на Невском прекрасная, получаю я тоже неплохо. С работы снял ее. Светка с бабушкой. Что ей нужно еще?
— И это часто с ней? — спросил Дмитрий.
— Да всегда неспокоен я. Знаете, что она отмочила в эту субботу? Стыдно сказать. Загорали мы со Светкой на пляже. Возвращаемся вечером домой, шампанского купили, винограда «дамские пальчики», а Елены нет. Мама говорит, долго причесывалась, оделась и ушла. До двадцати двух ждал. Потом схватил у одного отдыхающего машину — за двадцатку согласился, — и помчались мы с ним в Туапсе. Знаю, где она может быть. По кафе да ресторанам носимся. Нашел в одном. Хохочет, как истеричка. Накачал ее москвич, студент, коньяком. Мы с ним познакомились как-то в ресторане. За одним столиком сидели. Насилу вывел я Елену и в машину. А сегодня вот опять… По природе я добрый человек, не преследую ее и ни в чем не ограничиваю.
— А как вы к ней относитесь?
— Как отношусь? Да ведь она моя жена.
— Любите?
— Не любил бы — не женился.
Разговор начал разжигать в Кольке любопытство.
— Чего я только не делал для того, чтоб быть вместе. Всех забыл, кого знал до нее. Она меня ни в чем таком упрекнуть не может. А потом… Может, моя ошибка, что женился на такой красивой и молодой, — дядя Гена захлебнулся, — что я…
— Что вы слишком всерьез принимаете все, — сказал Дмитрий, — даже в этой ситуации нельзя терять чувства юмора, а то все полетит вверх тормашками.
— Что ж я должен был делать? Не ехать за ней тогда? Уверен, она не вернулась бы ночевать. Вы видели, какая она?
— Как же, видел.
— Когда мы идем по городу, на нас все оглядываются, с такой завистью смотрят на меня… Как бы вы поступили, окажись на моем месте?
— Не оказался бы, дорогой Гена, — сказал Дмитрий, переходя вдруг на «ты». — Разве так надо вести себя? «Студент», «не ограничиваю»… Да слушать тебя смешно! Не знаешь, чем все это у них кончится? Она не из тех, что будет играть с ним в куклы…
— Дмитрий! — У дяди Гены вдруг сорвался голос. — Значит, вы… вы не рискнули бы на ней жениться?
— Ах, Гена, чудак ты… Разве дело в риске?
Кое-какие слова Колька не мог расслышать из-за волн. Они набегали на гальку и отступали назад, волоча за собой камешки. Временами в небе появлялась голубоватая полоса пограничного прожектора, падала на море, уходя куда-то в сторону Турции, приближалась к нашему берегу и надолго гасла. Зато маяк совсем не гас, его невидимая в ночи башня через равные промежутки времени посылала в ночь красную вспышку.
— Как же мне быть? — растерянно спросил дядя Гена.
— Не знаю, — Дмитрий умолк, и Кольке почему-то показалось, что он рассматривает в потемках свои ладони с набитыми кровавыми мозолями — ведь неправильно греб и послушаться не захотел: нельзя рукоять весла прижимать к ладони, ее надо легко держать основаниями пальцев.
Они еще долго о чем-то говорили, но ничего нельзя было разобрать из-за плеска волн. Колька расслышал только несколько оборванных фраз Дмитрия:
— Да брось ты! Не обманывай себя!.. Думаешь, все они хотят от нас того же, что и мы от них?.. Надо же в твои годы видеть все таким, как оно есть, а не как тебе хочется. Понимаю, это нелегко, но ведь лучше, чем…
Больше Колька ничего не расслышал. Он далеко не все понял из их разговора, но кое-что дошло до него: надо быть твердым и не очень поддаваться женским уловкам и хитростям… Что ж, все это, пожалуй, верно. Взять даже Лизку — хоть и девчонка, но как у нее хитровато поблескивают глазки, когда она по вечерам прибегает на их скамейку у калитки и заговаривает о кино — не хочет своих денег тратить. А небось мамка ей дает. Ведь с мамкой живет, а не с бабкой! Ему мать тоже давала, когда жила здесь. А зачем Лизка красит хной волосы и надевает тесные, чуть пониже коленок, брючки, точно такие же, как у одной рыжеволосой москвички, жившей у них?
Ясно для чего. И он, Колька, сразу клюнул на эту приманку. А вообще-то она ничего девчонка, второй такой нет в их классе и на Набережной улице. А эта улица длинная, и девчонок на ней много.
— Домой двинули, что ли? — спросил в темноте Дмитрий.
Колька тотчас сорвался с места, бесшумно открыл калитку и вошел в дом.
Глава 4
ЖЕНЯ С «ЛАЗУРИТА»
Час назад поезд доставил ее в Туапсе, тихий и сонный городок, раскинувшийся на холмах меж глыбистых, типично северокавказских гор.
Все было позади — провожание мамы и сестер на пыльном иркутском вокзале, многодневная духота и сутолока общего вагона, пересадка, хохот, песни и, конечно, ухаживания — без этого не обходилась ни одна ее поездка. Когда-то Женя радовалась вниманию к себе, теряла от счастья голову, до утра могла не спать от какого-нибудь взгляда или слова. Но сейчас ей уже было
