Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский
Сергей оглянулся, поезд прибыл. Лысый торопился к своему вагону.
— Брат мой летает здесь! — крикнул Сергей. Лысый не обернулся, потому что поезд трогался и рев тепловоза заглушил слова. Сергей кинулся к поезду. На бегу еще раз крикнул в спину лысому: — Брат мой летает здесь! Младший!
В ту осень
Осень выдалась необыкновенно теплая. Дни стояли тихие, сонные, с застывшими в вышине облаками, с длинными белыми паутинами в неподвижном зыбком воздухе, с проселками, пропахшими жнивьем, и яблоками-падунцами. Казалось, в мире все дремлет.
Но покой, тишина той осени были обманчивы…
Одни мальчишки не понимали этого, они бредили подвигами, таскали на груди деревянные автоматы, маршировали и нестройно выкрикивали: «Ви-ва Ку-ба! Ви-ва Ку-ба!»
Женька был среди мальчишек, пожалуй, самым отчаянным романтиком, потому что старший брат Женьки, Виталий, служил на флоте, плавал на атомной подводной лодке, приезжал этой зимой в отпуск и порассказал такое!.. Даже сейчас у Женьки грудь выгибается колесом, когда вспоминает он о Витальке. Таинственным шепотом поведал Женька мальчишкам, будто брат его плавал вокруг «шарика»…
Виталий обещался приехать осенью насовсем, должен был вот-вот явиться, и Женька изболелся весь ожидаючи. Когда представлял себе, как Виталька распахнет дверь, вскинет к бескозырке руку, рявкнет ка весь дом: «Здравия желаю!», у него даже мокрота выступала в глазах, в горле першило.
В тот Виталькин приезд Женька не успел расспросить его обо всем интересном. И не потому, что недолго брат гостил, а потому, что мешала Зоя эта — жена Витальки. Прилепилась к нему — и чего прилепилась? Будто интересно знать ей про плаванье подо льдом, — отцу и Женьке Виталий об этом рассказывал.
Эх, и порасскажет он еще! Такого порасскажет!..
Вечером, как и вчера и позавчера, по радио опять говорили о Кубе. Но сегодня говорили что-то особенное: и голос у диктора был необычайный, и родители внимали ему с какими-то перепуганными, застывшими лицами. Но Женьке было все нипочем, оторвавшись от кружки с молоком, он радостно сказал:
— Вива Куба!
Отец поднял брови, покрутил головой и вздохнул. А мать запричитала:
— Ах, господи-господи, что делается! Вот и осень тебе. Жди, говорит, осенью… Ах, господи! Господи! Что будет? Жить и жить молодым бы, а их в пекло в самое!..
— Да-а, — сказал отец. — Но тут уж, если начнется заваруха, всем достанется. Вся земля дыбом встанет. Не убережешь и таких вот.
Женька встретился глазами с тоскующим материнским взглядом и спрыгнул с табуретки. Нацепив на шею автомат, выскочил из кухни. В постели долго лежал с открытыми глазами и все шептал решительно и весело: «Вива Куба! Вива Куба!»
За перегородкой появилась Зоя. Женька слышал, как она говорила что-то и плакала и как родители успокаивали ее.
Допоздна раздавались на кухне тревожные голоса, а поутру как раз и начался тот день, который необычно прожил Женька. Отец и мать давно были на работе, а Женька все спал да спал и не слышал, что в доме стонет кто-то. Постонет немного и затихнет, через полчаса опять стонет — беспомощно, жалобно стонет.
Пробудился Женька, когда через окно припекло солнце. Полежал, прислушиваясь. В доме было тихо, и все-таки что-то не так было. Женька скатился на пол, потихонечку открыл дверь в горницу, и глаза его в страхе расширились. На высокой кровати, неестественно выгнувшись, лежала Зоя. Голова ее была запрокинута, рот напряженно раскрыт, слышалось сдавленное:
— А-а-а-а…
Под ногами Женьки скрипнула половица — Зоя вздрогнула и опустила грудь. Медленно, как бы нехотя, повернула к двери голову. Лицо у нее было испуганное.
— Маму… Маму позови, — сказала она слабым голосом и всхлипнула. — Позови!..
Женька стоял, вытаращив глаза.
— Маму… Маму!..
Он опрометью бросился из дома.
Ничего не соображая, несся по улице. Проскочил всю деревню, вдруг вспомнил, что надо было сворачивать в прогон, и повернул назад, В проулке наскочил на мать. Мать охнула, схватила его за плечи, потрясла:
— Что?! Зоя?!.. Ах, господи — рожает…
Женька похлопал белесыми ресницами и как-то сразу успокоился. Ах, во-она!.. Рожать вздумала. А чего стонет? Все рожают. Тетя Таня родила, соседка Клавдия Ивановна родила…
— Идол! Что молчишь? Идол! — закричала на него мать. — Беги! Беги что есть мочи! В медпункт беги! К докторше!
Женька стоял.
— Да что же это такое!
Мать наградила Женьку шлепком, и тогда он поплелся в медпункт к докторше, как звали в деревне фельдшера.
Докторша у них пробыла недолго. Из горницы вышла, весело говоря что-то и смеясь, и Женька твердо решил, что Зоя могла и не стонать. Но мать, видно, думала по-другому, она повторяла:
— Вот беда-то. Легко ли, легко ли родить-то. Вот беда-то.
Женьке она сказала:
— Из дому ни шагу. И если что… Но я скоро. Скоро. А ты ни шагу. Я скоро.
Женька побродил по комнатам, по коридору. Съел на кухне кусок пирога с картошкой, выпил кружку молока и включил радио. Говорили о том же, о чем и вчера, и позавчера, и раньше; и Женька забылся и стал шептать: «Вива Куба». Заглянул в горницу — Зоя лежала с широко открытыми глазами и, прислушиваясь к чему-то, тяжело дышала.
Мать пригнала тихую кобылку Донку, запряженную в рессорную легкую телегу. Помогла Зое выйти, уложила ее на пышно взбитое душистое сено, укрыла одеялом и все причитала:
— Ах, господи! Я бы сама, сама бы свезла, да уж и так отлучилась с работы… Изболелась сердцем: моторы включенные, а провода искрят — и скотный двор сожгу, и деревню всю… Вот идол-то (тыкала в Женьку пальцем) проспал день-деньской. Прибежал бы пораньше! А ты не бойся. Докторша говорит… Не бойся. Рядом тут, за леском. Рядом роддом. Тут она повернулась к Женьке:
— Вези осторожно. Не встряхни. Дерево не задень. Смотри, миленький. Ну… С богом…
Дорога была засыпана желтыми листьями, а лес стоял в чем-то теплом и голубом, как дым, но дыму не было. Женька держал вожжи, иногда дергал их, но править и не собирался. На Зою не глядел. Подумаешь, рожать едет. Все рожают. И у всех тихо. Нет ничего и — ребенок. А ту-у-ут!.. Думал еще о привычке матери: «Господи-господи… С богом…» Сама же говорит, нет бога…
Зоя повозилась сзади. Сказала обиженно:
— Что ты надутый какой?.. Слышал? По радио вчера?..
Он не ответил.
Подождав, она продолжала горестно:
— И осень кончится, а Виталий не приедет.
Хоть она и жена Витальки, а ничего не
