Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин
— Хватит, Верунька, хватит! — остановил Калистрат внучку. — Посиди с нами чуток — я вот тебе тоже стопашку налил… Да поешь, поешь, а то с копыт-то своих свалишься.
Вера сняла передник, присела рядом с Михаилом на длинной стороне стола и, чувствуя его взгляд, одернула подол короткого платья, хотя прикрыть темно-коричневые от чулок крутые коленки было затруднительно. Это ее стеснительное движение вдруг наполнило Михаила прежним, давно ушедшим волнением, захотелось прикоснуться к Вере и смотреть на нее, смотреть.
— Странно как-то… Только дорогой подумала о тебе — и ты здесь, — не глядя на Михаила, тихо, одними губами сказала Вера.
— Раньше бы надо… — также шепотом ответил Михаил.
Калистрат не обращал на них внимания, плел свой рассказ.
— …Мы с твоим батей Алексеем Захарычем, к добру помянуть, хорошо жили. Справедливый мужик был. Одно слово — гвоздь! Все лесничество на ем держалось… А поначалу крепко обиделся на него. Помню, выбрал я осину невдалеке отсель, за Марьиной избушкой. Толстая осина, самый раз лодчонку выдолбить. Свалил это, значит, отпилил сутунок, а Лексей Захарыч тут как тут. Давай составлять акт…
Михаил и Вера смотрели на Калистрата, показывая вид, что слушают очень внимательно, и голос деда не мешал их тихому, как шелест травы, разговору.
— Не обижайся… Теперь что об этом?
— Все на заводе работаешь?
— Да. Вот отпуск дали, приехала, вырвалась на свободушку…
— Замуж не вышла еще?
— …Достал, значит, планшетку с черными пуговками, а я спрашиваю: «Чего же ты, Захарыч, на одно дерево акт портишь? Вон сколь ветровала лежит! На кого составлять будешь? На Ваньку Ветрова?»
— В мае, может, свадьба будет.
— Почему «может»?
— …Засмеялся Захарыч: «Ишь ты, — говорит, — хитрый какой! Ладно, не буду акт портить, коли день на посадке леса отработаешь». Опять же щелкнул железными пуговками на планшетке и ушел… Доверчивой души был человек. Такого обманывать, что себя казнить… Но за общее дело крепко стоял…
— Ах, не знаю, не знаю. Не спрашивай меня, Миша… Не разобралась еще…
Поднялась Вера, быстро простукала каблуками в полутемную комнату и затихла там.
Михаил был не в меньшем смятении, чем Вера, и теперь хотел уйти поскорее, но Калистрат не пускал, ухватил за рукав пиджака.
— Ну куда ты? Посидели самую малость. Я, грешным делом, от расстройства еще до тебя в магазин сбегал… — признался он и вытащил из-под лавки бутылку. — Две поллитры на двоих таких мужиков, как мы с тобой, Миша, по теперешним временам самый аккурат будет… Не суди старого. Наскучился я тут один без старухи, дичать начал… — Калистрат замолк, покряхтел от подступившей к самому себе жалости. — К старикам ходить лясы точить неохота: болезни да болезни — только у них и разговоров. Ты бы, Миша, работенку мне подыскал временную. У меня хоть какая не выпадет ишо — хоть тросы заплетать, хоть топорища тесать… В лесниках-то ходил — всему научился. Кашеварить и то горазд — иной раз бабке подсказываю, что да как…
Надо было уходить, а Михаил опять сидел, поглядывал в комнату, ждал чего-то.
— Сделаем и работу! Не проблема… Приходите в любой момент! — пообещал он Калистрату и решительно поднялся: — Спасибо, Калистрат Иванович…
— За угощение не обессудь: как есть, так и ладно… А огород можете хоть весь забирать. Все равно ведь завалите, а мы на полях картоху садить будем…
Калистрат жал Михаилу руку, еще что-то говорил, не отпускал. Михаил все же высвободился, распахнул дверь и под ее визгливый ход вышел в сени, во двор. Там привалился к столбу, постоял, отдыхая от избяной духоты, а может; зачем-то ожидая Веру.
Через некоторое время в сенях промелькнул косячок света, из него тихо выскользнула Вера. Увидела Михаила, подошла:
— Еще не ушел?
— Не ушел…
Михаил быстро шагнул навстречу, обхватил Веру, прижал к себе.
— Что ты, Миша… Что делаешь?.. — испуганно прошептала она, но не оттолкнула, не пыталась вырваться, а будто потяжелела, стала обвисать в его руках. Михаил губами нашел ее губы, прижался к ним, потом отпустил Веру и неловко, боком кинулся к воротам. Уже с улицы задавленно прокричал:
— Прощай!
Вера, как будто он мог ее видеть, несколько раз кивнула, посмотрела в темную улицу и пошла в избу.
8Длинна дорога из Центрального до Ургуля. Пока едешь в ночи, смотришь, как свет фар автомобиля выхватывает то высокий забор из молодых сосенок, то старые выкорчеванные пни, пока невольно следишь за всеми извивами дороги, многое передумаешь.
Этой весной ожидали большую воду. Для Щучьей курьи за Обью, где на лед был уложен лес, весенний ледоход представлял немалую опасность. Андрея Никитовича возможные заторы на реке, большая вода не пугали, и было бы даже лучше, чтобы с лесом на Щучьей курье не все пошло ладом. Раньше он гнал эту мысль от себя, а сейчас вот подумал с надеждой:
«Она, стихия-то, ох, как бы нам пригодилась недостачу покрыть…»
Вообще-то «стихия» часто выручала Андрея Никитовича, помогала скрывать издержки лесного промысла. А издержки начинались от пня и продолжались на всем долгом пути бревна к делу, и к потерям этим привыкли, как к неизбежному. Андрей Никитович полагал, что в производстве необходима своя «стихия»: всякие огрехи, недочеты, объективные трудности. С ними хотя и трудно, но свободнее, безопаснее, легче скрыть свои промахи, упущения и, при случае, всегда есть на что сослаться. Меру, конечно, знать надо, действовать с умом и по обстановке, а то некоторые под этой завесой свою личную выгоду ищут, греют руки, где можно ухватить лишку — хватают. Считают, что рядом с производственным ералашем это не так заметно и — простительно… А при строгих порядках сам руководитель связан этими порядками, притянут, как тросом, — ни рукой, ни ногой. Негде душе повеселиться, в полную свободу вздохнуть, широкую размашку ей дать — без оглядки и страха.
Были времена, когда на выездном катере Гребнева стояло пианино, а дорожным буфетом командовала черноглазая, горячая характером Сима. Не какая-нибудь катерная потаскуха, а инженер сплава!
Как вырвутся бывало на речной обской простор… Что там Стенька Разин со своими строптивыми гребцами и уворованной княжной?! Под рокот мотора
