Мария Прилежаева - Третья Варя
А радостью дома, баловницей, общей любимицей была дочка Клавдия! Клавдюшка! Хохотунья, певунья, танцорка. Но главное не в том, что танцорка, а что в весну перед войной окончила районную десятилетку по признанию педагогического совета отлично. Отличницу собирались провожать в институт, в Московскую имени Тимирязева сельскохозяйственную академию. Учителя предсказывали Клавдии победу в науке. Учителя — фантазеры: «Вот такой-то мой ученик или такая-то ученица — будущая звезда и талант — совершит что-то из ряда вон выходящее, и моя педагогическая деятельность осветится особым, возвышенным смыслом…»
Клавдия не успела отличиться в науках. Началась война. Отца и сыновей Климановых взяли в армию в первые дни. Позже и Клавдия ушла добровольно на фронт.
Агроном нажал на педаль, «газик» взревел. Агроном обращался с ним без церемоний. Но с доверием. И «газик» его не подводил. Мягко бежал да бежал луговой дорожкой. Луг сверкал и искрился от еще не просохшей росы…
— Откуда я про Климановых знаю? — гоня машину луговой дорожкой, продолжал агроном. — Откуда я знаю? Зайдите в наш клуб… Спокойно, не дрейфить, Малыш! Нормально, Малыш!
Последние слова относились к машине. Дубовый лес, и низина, и миленькая луговая дорожка давно позади. «Газик» осиливал гору, довольно крутую гору, и весь вздрагивал, тяжело и натужно дыша. Человек за рулем подался вперед, весь тоже напрягся. Дед с любопытством глядел на него, на его сжатый рот.
«Газик» взял гору. Агроном ослабил руки на руле, отдыхал, распустив плечи.
— Классически водите, хотя и недавно, — сказал дед. — Отец водитель?
— И это угадано, — послушно согласился, словно сдался, агроном. — Водитель. На самосвале. На стройке. А я по сельскому хозяйству. Случайно.
— Семена гороха с поездом тоже случайно?
— То для опыта… Стипендию отработаю, там поглядим. А может, увлекусь.
— А вы уже увлеклись! А вы уже увлеклись! — хлопая в ладоши, кричала Варя.
Ей очень хотелось, чтобы он увлекся, вырастил рекордные урожаи своего сверхособого гороха, прославил Привольное… Незаметно они отмахали двадцать пять километров. Нырнули в овраг, поднялись, пересекли празднично зеленеющее молодыми всходами поле, над которым громко ликовали хоры утренних жаворонков, и глазам открылось Привольное. Оно вытянулось километра на два вдоль Оки. На той стороне, на высоком берегу, стеной стоял сосновый мачтовый лес.
— Вот что здесь, какой Шишкин! — сказал агроном. — И Левитана найдете. А импрессионизм? На каждом шагу!
— Скажите пожалуйста! — покачал головой дед и снова поглядел на него с любопытством.
«Газик» вбежал в село, остановился против проулка с яблоневыми, белыми от цвета садами позади изб.
— Приехали, — сказал агроном. — Третья по счету изба-пятистенка — бывший климановский дом. Откуда я знаю? Интересовался Климановыми, поскольку в клубе у нас… Теперь правление колхоза старейшую колхозную докторшу Авдотью Петровну тут поселило… А что Клавдия вернулась… не знаю. На фантастику смахивает. Правда, я больше в полях… На селе-то, если не вымысел, наверно, слышали. В правление скатаю, вернусь за информацией. До встречи! Пока!
Он приподнял шляпу. Малыш его фыркнул газом и умчался.
— Итак? — сказал дед.
Дед волновался. Варя поправила рюкзак на спине и ободряюще сказала:
— Пошли!
В проулке было безлюдно и тихо. Только пели где-то во дворах петухи. Третья по счету изба-пятистенка под красной железной крышей выходила крылечком в палисадник с живой изгородью из акации. Длинные рябинки стояли под окнами. Варя и дед поднялись на крыльцо, дед постучал. Никто не ответил.
— Дед, ты не видел ее никогда?
— Нет.
— Как же мы узнаем ее?
— Узнаем уж как-нибудь.
Дед толкнул дверь, они вошли в просторную комнату с большой русской печью в правом заднем углу. Вдоль передней стены, как в крестьянских избах, тянулась широкая лавка, перед лавкой — ненакрытый, чисто вымытый стол. Варя не успела как следует оглядеть обстановку, из соседней комнаты раздался голос: «Кто там?» — и на пороге появилась моложавая миловидная женщина с пучком светлых мягких волос, вся легкая, светлая.
— Вам кого? — спросила она деда.
Перевела взгляд на Варю и вдруг схватилась рукой за косяк, отшатнулась, словно ужасно удивилась чему-то. Словно перед ней привидение.
— Варя! — отчаянным голосом вскрикнула женщина. — Варя!!
5
— Вы меня не знаете! Я вас никогда не встречала! Первый раз вижу! — отчего-то вся замирая, сказала Варя.
Откуда эта незнакомая женщина может знать ее имя?.. Незнакомая женщина, испугавшаяся так, словно перед ней привидение!
— Я верно Варя, но вы… Я первый раз в Привольном. Я вас первый раз вижу.
Дед отстранил Варю, вышел вперед.
— Вы Клавдия Климанова. Мы к вам приехали.
Она вскрикнула, подняла ладони к лицу и опустилась на лавку, упала головой на стол. Заплакала громко, со всхлипами. Шпилька выпала у нее из пучка, волосы светлой гривой рассыпались по плечам. Дед подошел к столу, нагнулся, тронул ее плечо:
— Слушайте, гм… успокойтесь, Клавдия, гм… Вы испугались? Неожиданно, да… Она Варя. Она третья Варя. Та была вторая, вы знаете. А эта третья. Они похожи, она почти копия. Успокойтесь. Ну? Дать воды?
Варя подбежала к печке, зачерпнула ковшом из ведра. Клавдия подняла голову, щеки ее были мокры от слез, и глаза, мокрые и светлые, изумленно не отрывались от Вари. Вскочила, взяла у Вари ковш, поставила на стол, наполовину расплескав воду, схватила ее за руки, вглядывалась в лицо, узнавая все больше.
— То лицо, та улыбка! Вся та! Юность моя в родной моей отцовской избе! В России!
Она снова заплакала, громко всхлипывая. Плакала, утирала ладонями щеки и глаза. Улыбалась. Говорила. И все утирала щеки.
— Надо же, сегодня приехали! А завтра меня уже и нет. Ах батюшки, если бы на денек припоздали, так и не встретились бы! Вы Варин отец. Второй Вари… Так я вас и рисовала себе. Несгорбленный. Ах, и удивление же! Ах, что же вы стоите? Садитесь, чаем вас напою!
Она кинулась к печке ставить самовар. Варя и дед сели на лавку. Варя наблюдала за Клавдией. Все в ней привлекало — голос, быстрая походка, лицо. Она то уходила к печке, то возвращалась. То смеялась, глядя на Варю, то всхлипывала, а Варя краешком глаза разглядывала обстановку.
У задней стены стояла книжная полка, к ней прислонилась изголовьем старенькая кушетка с иссеченной от ветхости атласной обивкой. Висячий посудный шкафчик, вышитое красным и черным крестом полотенце на зеркале. Изба и не изба — всего вперемежку.
Будто сошедший со страниц сказки братьев Гримм, бесшумно явился зеленоглазый дымчатый кот и сел посреди пола. Зажмурил глаза — две длинные черточки, искосись, протянулись от носа.
Старейшая докторша Авдотья Петровна принимала в сельской амбулатории, Клавдия была одна дома. Да кот с зелеными черточками глаз.
— Вчера подъезжаем к Привольному, — возбужденно говорила Клавдия, — я у въезда сошла. «Поезжайте вперед, оставьте меня!» — говорю, а сама чувствую — обессилела вдруг, так обессилела, села при дороге, не могу идти, да и все! Раньше прясла стояли у въезда. Когда отца с братьями на войну провожала, тут, возле прясел, простились. И я, когда уходила, мать, помню, упала без памяти… Мамонька, родимая моя!
Клавдия подняла ладони к лицу, постояла молча.
— Постарело село-то, — опуская руки, с грустью сказала она. — А сады не перевелись. Наш и не узнаешь, вон как разросся. А молодежь незнакомая вся. Вчера с кладбища, от маминой могилки, под вечер иду, девчата навстречу, а чьи, не узнаю…
Клавдия в раздумье качнула головой и, вдруг вскликнув: «Ах, что же я, самовар-то забыла!» — убежала к печке поглядеть самовар.
— Да-да, — отвечая своим мыслям, сказал дед.
Клавдия вернулась от печки, держа перед собой измазанные углем руки.
— А вы… тоже прошлое вспомнили, — несмело проговорила она, видя хмурые дедовы брови.
— Вспомнил. Мы вашу делегацию в Москве повстречали.
— Вот оно что!
Клавдия глядела на деда, словно ожидая чего-то, с какой-то робкой, даже чуть виноватой улыбкой.
— Что же вы не спрашиваете, зачем мы в Привольном? — сказал дед.
Улыбка сбежала у нее с лица.
— Сейчас вот руки отмою.
Долго мыла у печки под рукомойником руки, терла мочалкой. Подобрала волосы и села возле деда. Дымчатый кот вспрыгнул на лавку и, выгибая спину, терся о ее плечо. В зеленых глазах его сверкали искры, как у заправского сказочного кота, который только и выжидает случая начать свое колдовство.
— «…Что бы ни стало со мной, пускай мне назначены гибель и смерть, пускай наши страдания останутся безвестны, никогда не раскаюсь в своем решении! Вокруг себя я вижу терпеливых, каждодневных героев, простых, без громких слов. Так и я буду записывать все, просто, без громких слов…»
