Марк Гроссман - Гибель гранулемы
— Нет, она — Таня — добрая душа и славная хозяйка. Почти всю жизнь в одиночку ведет многотрудное хозяйство семьи: кухня, стирка, дети, множество надоедливых, не видных мужику мелочей быта. Мне не в чем ее упрекнуть.
Он постучал трубкой о пепельницу, выбивая табак, пожал плечами:
— Но вот что получается: я на одном краю — со своими рейсами, рыбой, сложными отношениями с людьми, планами, собраниями, бессонными ночами; она — на другом: хозяйство, квартира, свои бессонные ночи.
Капитан продолжал говорить, не глядя на Павла, будто думал вслух:
— А мне совет жены нужен бывает вот как… И груз иногда поделить охота. И чтоб поспорить умела, толково поспорить для пользы дела. А если я киваю, и ты киваешь — так зеркало лучше делает. Самые трудные решения я принимал в жизни один, всегда с согласия жены, и всегда один.
— А что ж вам посоветует Татьяна Петровна, скажем, в совсем не известном ей морском деле?
— О том и речь… Впрочем, морское дело — тоже человеческое дело, как и любое другое. А коли ты в лес, а я по дрова, то даже цепь из обручальных колец не свяжет людей.
Прокопий Ильич искоса взглянул на Павла, снова усмехнулся:
— Это я так, философствую. Стариков всегда на поучение тянет, ничего не поделаешь.
И, стараясь сменить тему разговора, спросил:
— Отец есть у тебя?.. Нет. Значит, тоже обокрала война… Сирот жаль, а еще того больше — жаль вдов. Сказать не могу, как жаль. Сироте еще можно без отца выправиться и на ноги встать. Много сил надо, но можно. А вдовы? Дети на руках. Молодость давно потеряна, красота — тоже. Миллион их, — больше, небось. Ровесники-то, мужчины, почти все женаты. Кто их возьмет? Ну, из тысячи — одной, может, и улыбнется счастье. А ведь они в нем, в счастье, больше нуждаются, чем те, кому повезло.
— Конечно, Прокофий Ильич.
— А тут еще иные наши балаболки тиранят их, вдов-то: мужей-де крадете. Скажи ты! Коли тебя легко украсть, так тебя и без вдовы стянут.
Прокофий Ильич несколько секунд молчал, раскуривая трубку.
— Ко мне иной раз женщины жаловаться идут, Паша. На мужей. Утверждают, что мужья разлюбили, и от этого в семьях кавардак случается. Большинство этих жалобщиц не понимает: любовь и уважение зарабатывают так же, как хлеб. Ежедневно. Всерьез. Никого нельзя заставить уважать женщину, которая не думает, не читает и воодушевляется лишь тогда, когда есть возможность промыть кости соседке.
— Таких женщин немного, Прокофий Ильич.
— К сожалению, больше, чем ты думаешь. Я говорю о женщинах без партии, без профсоюза, без службы, о женщинах, для которых время не имеет минут, а просьба мужа — все-таки не приказ по флоту.
— Но вы же сами говорили: кухня, стирка, дети. У наших женщин совсем мало свободных минут.
— Думать о всем, что вокруг, — для этого не надо специального времени. Работницам не легче, но они успевают еще читать и учиться. О чем матрос должен говорить с женой, которая путает Австрию с Австралией и белуху с белугой?
— У мужчин свои грехи, Прокофий Ильич. Немало грехов.
— Ну, понимаю: если женщина задавлена кухней и стиркой, детьми и дрязгами, а мужчина бесконечно занят или трясется в командировках, тратит нервы по пустякам или пьет и хамит — все это разрушает любовь и семью. Быт — нелегкая штука, и его не наладишь за год.
Капитан поглядел в окно и покачал головой. Вероятно, уже начинался пятый час утра. Полярное солнце стояло высоко в небе, плотное, тугое, точно огромный сваренный желток.
Обернувшись к Абатурину, капитан спросил:
— Значит, едешь, Павел?
— Да, Прокофий Ильич.
— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…
— Что вы! — искренне удивился Абатурин. — Заронили вы в меня раздумье, Прокофий Ильич.
— Вот что, — помолчав, сказал капитан. — Ты поживи у меня еще день. Первый поезд — завтра, в семь утра. Нечего тебе болтаться по улицам.
Он положил Абатурину на плечо некрупную тяжелую руку, проворчал:
— Нынче, коли не забыл, воскресенье. Я приятеля жду. Он на рыбалке, оттуда прямо ко мне. Умен, занятен, можешь поверить. Поболтаем, и день незаметно пролетит.
Подталкивая молодого человека в спину, бросил:
— Иди, поспи пока. Мирцхулава приедет, я разбужу.
И Павел, радуясь про себя, что проведет еще день в семье капитана, медленно пошел в Петькину комнату.
Вскоре он уже спал непробудно и спокойно.
Разбудили его в полдень. Из ванны, в сопровождении Петьки, Павел прошел в столовую.
Навстречу ему поднялся широкоплечий черноволосый человек, пристально взглянул в глаза Павлу, представился:
— Мирцхулава.
Из-за его спины вышел еще один незнакомый человек и тоже отрекомендовался:
— Чикин.
Это оказались начальник флота и его шофер.
День, действительно, пролетел незаметно, они досыта наговорились, хотя Павел больше молчал.
Легли поздно ночью, как только уехал Мирцхулава.
Павлу казалось, что он только закрыл глаза, а Прокофий Ильич уже будил его.
— Вот теперь можешь ехать. Я позвоню на вокзал, пусть тебе оставят бронь.
— Спасибо. Я как все.
— Ну, смотри. Сейчас пойдешь?
— Если можно, я с Татьяной Петровной прощусь и с остальными тоже.
— А-а, это правильно. Ну, они скоро встанут, недолго ждать.
Но оказалось, что женщины уже поднялись и хлопотали на кухне.
Татьяна Петровна вышла в столовую с авоськой, плотно набитой кулечками. Подавая сумку Павлу, сказала смущенно:
— Это вам на дорогу, детка. Не забывайте нас.
Павел признательно поглядел на пожилую женщину и заметил у нее под глазами темные полукружья. «Не спала, — подумал он. — О своем думала: о сыне, о муже, о себе».
Он горячо пожал руку Татьяне Петровне, вежливо потряс Люсину ладонь и пошел в детскую, к Петьке.
Разбудил мальчика, сообщил:
— Мне на вокзал пора, Петя.
Младший Иванов соскочил с кровати, сказал, протирая сонные глаза:
— Вот так всегда: только-только подружишься и — пожалуйста! — до свидания. Ты еще будешь приезжать?
— Не знаю…
— Постарайся, все-таки.
Проводить Павла на улицу вышла вся семья.
Он еще раз пожал руки женщинам и Петьке. Протянул ладонь Прокофию Ильичу.
— Мне по пути с тобой, — сказал капитан. — Я в порт.
Неподалеку от вокзала остановились.
— Пожелайте мне что-нибудь на дорогу, — попросил Павел. — Ни пуха, ни пера или еще что-нибудь.
— Не знаю — что пожелать? Живи по совести, вот и все. Человек человеку должен светить. Всем светить. И все — ему.
Он вздохнул:
— И пиши нам. Почаще. Хорошо?
— Конечно.
— Все-таки не забывай нас, Павел. Особенно, коли трудно будет. И разговор не забудь.
— Спасибо, Прокофий Ильич. Такое не забывают.
*Позади остались леса и болота Карелии, промелькнул за окнами вагона окраинный Ленинград, наконец пошли подмосковные дачи.
Пассажиры стали укладывать вещи. Павел не торопился: долго ли привести в порядок чемодан и накинуть на плечи шинель?
Он нащупал в кармане гимнастерки большой блокнот и достал его.
Между страницами записной книжки поблескивала глянцем семейная фотография Ивановых. Павел выпросил ее у Прокофия Ильича, отдав взамен свою карточку годичной давности.
На снимке, сделанном накануне войны, Прокофий Ильич был еще совсем не старый, а Гриша красовался в военной форме с треугольниками в петлицах. Татьяна Петровна выглядела молоденькой и красивой и держала на коленях крошечную Люсю.
«Славная семья, — подумал Павел. — Случайные люди, а вот — привык. Скучаю даже».
Поезд остановился. Абатурин сошел на перрон и, выбравшись из толчеи, широко зашагал по Комсомольской площади. На другом ее конце поднялся в здание Казанского вокзала и в воинских кассах без особого труда взял билет в плацкартный вагон.
Поезд на Магнитку уходил через три часа, и Павел решил проехать в город: что-нибудь купить матери и бабушке. Денег у него было немного и, значит, устраивал почти любой промтоварный магазин.
В метро ему посоветовали сойти все-таки в центре.
На площади Дзержинского огромные людские толпы потащили его с собой. Вместе со всеми он перебегал улицу под носом у скученной и тоже нетерпеливой толпы автомобилей и троллейбусов, бежал по тротуару и пришел в себя, только увидев вывеску магазина «Подарки», Купил матери вышитую наволочку для подушки, а бабушке — красивую чайную чашку и, смущенно улыбнувшись миловидной продавщице, пошел обратно.
Шагая по небольшому переулку, увидел надпись над дверью «Почта, телеграф» и вспомнил: надо сообщить маме о приезде.
Заполнил бланк телеграммы, отдал ее в окошечко и внезапно попросил:
— Дайте еще один, пожалуйста.
Протягивая телеграмму с мурманским адресом, доверительно сообщил девушке:
— Та, первая — маме, а эта — тоже родным.
