Агния Кузнецова (Маркова) - Жизнь зовет
Защитник садится за свой небольшой столик, откашливается в кулак, долго устраивается на стуле, передвигая на столе бумаги, ручку, чернильницу.
Павлу предоставляют последнее слово. Он растерянно встает, долго молчит и говорит тихо:
– Я прошу дать мне возможность закончить школу…
И такой дорогой, далекой и несбыточной мечтой кажется ему учение, класс, парта у окна, беспечный шум ребят на переменах. Еще тише он говорит:
– Не лишать меня свободы…
И ему представляется голубое, безоблачное небо, освещенное солнцем, и в нем – щебечущая ласточка.
Как во сне, он поднимается, когда уходит и возвращается суд. «Три года лишения свободы», – не может забыть он фразу обвинителя, и сердце то бешено стучит, то замирает.
Судья стоя читает приговор:
– «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…» – все так же не в полный голос произносит она.
Павлу хочется подойти к матери, встать подле нее, дотронуться до ее руки, ощутить ее тепло…
Судья читает долго, перечисляя состав суда, подробно излагая случившееся на острове.
Возвысив голос, она заканчивает:
– «Суд приговорил Огнева Павла Николаевича на основании сто тридцать девятой статьи Уголовного кодекса подвергнуть трем годам лишения свободы условно, с испытательным сроком три года».
4
Лето в полном разгаре – душное, манящее на вольные просторы, с легкими грозами и редкими дождями. Из окна дома Огневых видно, как на школьной спортивной площадке мальчишки увлеченно гоняют футбол. Между двумя домами синеет река. За рекой поднимается железнодорожная насыпь, по ней то и дело бегут поезда.
Облокотившись на подоконник, Павел смотрит на улицу.
«Уехать бы далеко, далеко, чтобы не видеть ни реки, ни школьной площадки, ни товарищей», – думает он, провожая глазами тающую в воздухе белую полоску дыма от паровоза.
И вдруг он начинает мечтать. Ничего не случилось. Ему просто приснился страшный сон, который сейчас забудется. Он побежит к мальчишкам на школьную площадку, ловко подденет ногой мяч, и тот птицей метнется через головы товарищей. Один удар – и гол обеспечен противнику.
Павел улыбается.
Нет, лучше на берег реки. Павел с Тышкой сядут в лодку, взмахнут веслами, и лодка рванется наперерез течению, туда, к насыпи, где бегут поезда… А друзья запоют свою любимую:
Выплывают расписныеОстрогрудые челны.
Влажный речной ветер далеко унесет слова песни. К ним прислушаются пловцы, подпоют юноши на байдарках, услышат девушки, гуляющие в саду, разросшемся на берегу реки.
– Павлик, Гена пришел, – негромко говорит мать.
И чудесная мечта обрывается.
В комнату входит Генка Соловьев, раскрасневшийся от жары. На нем белая, расстегнутая на груди рубашка, рыжая челочка беспорядочно прилипла к мокрому лбу.
Знает ли он все, что случилось с Павлом, или верит разговорам о том, что Павел тяжело болел после внезапной смерти друга? Но как бы то ни было, он искренне жалеет товарища и каждый день вместе с другими бывшими одноклассниками Павла заходит к нему.
Генка ставит у двери коробку из-под ботинок, сверху повязанную марлей.
– Капитану прославленной волейбольной команды от его соратника – привет! – приподнято говорит он, поднимая кверху руку и потрясая ею в воздухе.
Но улыбка не трогает губ Павла.
– Я же сказал – играть не буду. Выберите другого капитана, – говорит он.
Некоторое время Генка молчит. Он теперь часто не знает, о чем говорить с Павлом.
– Не хочешь – не надо, – соглашается Генка. – А вот что я тебе скажу…
Но Павлу неинтересно, что скажет товарищ. Ему хочется остаться одному и думать о том чудесном, несбыточном, что перебил Генка своим приходом. Поза Павла выжидательна. В глазах – нетерпение.
– Мы решили пойти сегодня с ночевкой в лес, за деревню Карасевку, – уже без прежнего подъема говорит Генка. – Палатку настоящую достали. Пойдешь?
Павел отрицательно качает головой.
– Павлик, пошел бы… – просяще говорит мать.
В другое время она не отпустила бы сына с ночевкой в лес. Но теперь она готова на все, лишь бы отвлечь его от горьких мыслей.
– Нет, не пойду, не хочется…
– А вот это тебе надо? – Генка снимает марлю с коробки, достает оттуда голубя и подходит с ним к Павлу. Голубь спокойно сидит на ладони мальчика.
Павел наклоняется над голубем, осторожно гладит пальцем блестящие перышки. Генка сажает голубя на его плечо.
– Возьми! – с легким вздохом сожаления говорит он.
Павел вопросительно смотрит на мать и видит, что она больше его рада этому маленькому белому голубю.
– Пусть живет! – Она с благодарностью смотрит на Генку.
Генка еще раз с надеждой спрашивает:
– А может, пойдешь?
– Не пойду.
– Ну и сиди один в духоте! – ворчливо говорит Генка, надевая светло-серую кепку. – Завтра не зайду, возвратимся поздно. Good bye! До свидания!
– Ты, Гена, на него не обижайся! – шепчет в коридоре мать. – И не забывай его, заходи почаще.
– Да я не обижаюсь. Только ему и говорить-то с нами не хочется…
– Ничего, отойдет. Опять прежний будет, – успокаивает его мать Павла, а сама с грустью думает: «Отойдет – это верно, но будет ли прежним?»
Тут же, в полутемной прихожей, она опускается на стул, и горькие мысли охватывают ее. Вот уже много, много дней не видит она улыбки на лице сына. В глазах его такая же растерянность, как в первые дни после ухода отца.
Но уход отца Павлик перенес все-таки легче. Он был младше, у него были товарищи, лучший друг Тышка – и дружба помогла ему забыть незаслуженную обиду и несправедливость. А теперь все гораздо глубже: он потерял своего лучшего друга и считает себя виновным в этой утрате, поэтому он сторонится товарищей, все время терзается и казнит себя.
Трудно, очень трудно перенести в юном возрасте два таких удара, выдержать две такие потери…
Павел с голубем в руках подходит к матери. Он сажает птицу ей на колени и говорит срывающимся голосом:
– Посмотри, мама, какой он славный…
Она понимает, что сын хочет утешить ее, и заставляет себя улыбнуться.
– Павлик, а может быть, мы с тобой съездим на месяц к дедушке в деревню?
– Как хочешь, – равнодушно говорит Павел. – Мне все равно.
– Поедем, сынок! – радуется мать.
– Поедем… – соглашается Павел.
Он осторожно дотрагивается до ее толстых черных кос, уложенных вокруг головы. Мать почти до плеча ему, хрупкая, как подросток.
«Как это мог я прежде не слушаться ее, возражать, даже грубить ей? – с удивлением сам себя спрашивает Павел. – Этого никогда не случится больше».
– Знаешь что, мама?
– Что, сынок?
– Ты не сердись на меня, но я все же не могу поехать к дедушке.
– Почему, Павлик?
– А вдруг о н а меня позовет?
Он говорит о Тышкиной матери.
– Да, может позвать, – поспешно соглашается мать.
Она знает, что Павел и страшится и хочет этого. Он часто вспоминает теперь: когда Тышка уезжал на лето в лагерь, его мать то и дело звала Павла к себе. « С тобой мне веселее, точно и Яша около», – говорила она. Но то было прежде, теперь же она никогда не позовет Павла.
Наступает вечер. Павлу это время особенно тягостно. Но на сегодня Генка избавил его от бесцельного метания по комнатам. Павел не роется в книгах, в надежде отвлечься от невеселых мыслей, не пытается работать на верстаке. Он занят голубем – кормит его из рук, поит водой, налитой в ладонь, разговаривает с ним.
Глава третья
1
Как всегда незаметно и быстро, мелькнув знойными днями, пробегает август. Пора бы начинаться золотой осени, или, как в народе говорят, бабьему лету. Сентябрь в Сибири обычно бывает чудесный: в лучах солнца блестит голубое небо; стоят, как на праздник убранные, осенние деревья и травы. Великаны-кедры склоняют пушистые ветви под бременем созревших шишек, и, когда в лесу тишина, запасливые рыжехвостые белки лущат шишки и таскают их в потайные склады. В эти дни и солнце греет по-летнему, золотит созревшие овощи: крутые бока капусты, наполовину вылезшие из земли репу и турнепс, почерневшую ботву моркови и картофеля. Ветер срывает листы спелых подсолнухов, дозором проходит по полям созревшей пшеницы, ржи и овса. И все еще по-летнему в кустах заливаются птицы.
Но в этом году сентябрь выдался хмурый и холодный. Дожди заливают поля, беснуются в воздухе ветры, иногда даже вперемешку с липким, тающим снегом.
А земля в это лето дала небывалый урожай. Самые древние старцы не видели за свою долгую жизнь таких тучных колосьев, такого обилия овощей.
Не погибать же всему этому!
И вот из города спасать урожай двигаются тысячные армии взрослых и подростков. Ученики восьмых и девятых классов той школы, в которую перевели Павла Огнева, тоже выезжают в колхоз.
В неприветливое, ветреное утро школьный двор заполняют ученики. Одеты они необычно: большинство в телогрейках и сапогах, девочки – в лыжных брюках. Шум и гам, всегда сопутствующий любым школьным сборищам, стоит во дворе такой, что его слышно на все четыре стороны за кварталы.
