Илья Штемлер - Гроссмейстерский балл

Филипп продолжал хохотать.

— Хорошенькое дело — он смеется, — улыбнулся Новер, заражаясь смехом Филиппа.

Старик был рад, что Филипп повеселел, хотя и несколько оскорбился таким пренебрежением к своей идее.

Хрипло проворчал дверной колокольчик.

— Это Додэ, — старик засуетился, вылез из «своего» кресла. — Интересно, она заплатила за квартиру или приехала в такси?

Он направился открывать.

Через минуту Новер вошел в комнату без стука (просто невероятно). По его лицу Филипп понял, что случилось что-то чрезвычайное.

— К вам… дама.

Старик был взволнован. Судорожным жестом он оправил замусоленные края вельветки и пригладил реденький седой ежик, делая при этом страшные глаза. Филипп понял, что нужно привести себя в порядок. Но не успел.

В комнату ворвалась Кира. Она впервые была у Филиппа дома. Старик учтиво и гордо повернулся к ней, галантно шаркнув ножкой.

— Я знала, что звоню не в твой звонок. Но мне так захотелось подергать тот ржавый допотопный колокольчик. Я ничего не могла с собой поделать, — громко объявила Кира.

— Ничего, ничего. Все в порядке, — бормотал Новер.

— Познакомьтесь. Это наш сосед, Феликс Орестович.

Новер вытянулся. Казалось, еще секунда — и он свалится как подкошенный. Его сухонькая голова гордо откинулась назад.

— Ковальский!

Кира ответила.

Филипп шумно втянул в себя воздух.

— Феликс Орестович! У вас ничего не стоит на плите?! Пахнет гарью. Или мне показалось?

Извинившись перед Кирой, Новер медленно и величаво пошел к двери. Дверь за ним захлопнулась, и послышалась частая дробь шагов. Новер бежал спасать молоко.

— Забавный старикан, — улыбнулась Кира. — Девятнадцатый век.

— Сосед. Их двое — муж и жена. Вместе им лет сто сорок. Бывшие артисты. Ее фамилия — Дуда, она белоруска. Подпольная кличка — Додэ. А он поляк. Подпольная кличка — Новер.

— Подпольная кличка?

— Ну, псевдоним. «Додэ и Новер». Звучит! Оркестр, туш! Любимцы Парижа, Лондона и Конотопа… У нас, и только у нас! Ангажемент на весь сезон в театре «Аквариум».

Кира прошла в глубь комнаты и остановилась. Она оценивала увиденную картину:

— Центральное место вернисажа занимала картина наиабстрактнейшего Филиппа Круглого под названием «Лето одинокого мужчины, или Мама в отпуске». В подъезде я видела ящик с известью. Может быть, поставить его на сервант? Как символ «негашеного» духа художника-бунтаря?!

Филипп снял с тахты велосипед, распахнул дверь, выкатил велосипед в коридор и прислонил его к стене.

В дверях кухни показался Новер. В его вытянутых руках тускнела кастрюля.

— Почти половина убежала, — доверительно произнес Новер и вздохнул. — Додэ скажет, что я бесполезный мужчина. Что ж, она права. Кстати, дама передала по телефону, что она собирается зайти к вам. Мне надо было сказать раньше, но вы были не в настроении…

Новер, стараясь не задеть велосипед, прошел в свою комнату.

Филипп вернулся.

Кира приводила в порядок стол. Она развернула старую газету и складывала в нее помидоры.

— Во-первых, принеси мне мамин халат или старое платье, — обратилась она к Филиппу. — Во-вторых, сядь куда-нибудь и расскажи о заводе. В-третьих, на восемь у меня билеты в кино. После кино я уеду в Сестрорецк. Все! Действуй!

— Брось ты! Ни к чему.

— Филипп!

— Ну, если это тебе доставит удовольствие…

Он раскрыл шкаф.

— Повторяю: я согласна на старое платье.

Платье нашлось.

Попросив Филиппа выйти, Кира переоделась и прошла на кухню. Бегло осмотрела хозяйственные возможности Круглых, отобрала какие-то тряпки, сполоснула под краном половую щетку, поставила на газ ведро воды, бросив предварительно туда горсть соды.

— Теперь приступим! Ты должен выполнять мои указания.

Филипп кивнул. Они вернулись в комнату.

— Поначалу достань все из серванта. Протирай сухой тряпочкой и ставь на место. Старайся расставлять посуду в таком порядке, как расставляла мама. Не забудь обтереть сервант. И не разгрохай что-нибудь.

Филипп посмотрел на сервант. Работы на час или два. Собственно, кто ее просил соваться в эти дела? Лично он хотел поесть и завалиться спать.

— Слушай, Кира, может, бросим? — сдерживаясь, произнес он.

— Ну как там на заводе?

— Здесь на весь вечер работы.

— А как коллектив? Ничего?!

Коллектив! Завод! Отдел! Откуда он знает, как коллектив?! Ничего, наверно. Известно, что коллектив бывает отличный или здоровый. Плохие и больные бывают индивидуумы.

Филипп подошел к серванту. Рюмки и фужеры стояли пыльные и заброшенные. Он взял одну. На ее месте остался ровный круглый след.

— Так вот. С завтрашнего дня я работаю в отделе техконтроля.

— Как интересно.

— Что интересного?

— Все. А тебе не интересно?

Филипп не ответил. Он взял в руки сразу несколько фужеров, поставил их пирамидой и понес к тахте. Это было рискованно и требовало соблюдения тишины…

Появился Новер и пригласил их пить кофе. Кира обрадовалась. Филипп пошел за ней в ванную мыть руки.

Новер вел себя как на дипломатическом приеме. «Кофепитие» сопровождалось изысканной беседой.

— После спектакля я заходил к Елисееву или к Соловьеву. Брал четверть фунта кофе. И какого кофе! «Мечта папуаса». От одного запаха голова кружилась. Тонкость заключалась в помоле…

Кира рассматривала афиши. Они висели в простенках, и вначале их можно было принять за выцветшие обои. На одних афишах изображен усатый мужчина в котелке и женщина в фижмах. На других — тот же мужчина в трико, а женщина в фижмах. Надписи на французском языке. На третьих…

По комнате поплыли глухие звуки часового боя.

— Шесть… Семь… — досчитала Кира и вскочила. — Простите, дядя Новер. У нас билеты в кино.

Феликс Орестович суетливо привстал.

— Не смею задерживать, не смею задерживать, — огорченно бормотал он.

Но, вернувшись в комнату, Кира передумала идти в кино. Филипп ее поддержал.

— Черт с ними, с билетами, — решила Кира. — А если я не приеду на дачу, там все посходят с ума. Ты ведь знаешь мою маму! Мигом отлей в таз полведра воды. Теплой. Я начну мыть пол.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«А снег идет, а снег идет…» — оглушительно констатировал женский голос мощностью в три ватта.

Динамик стоял отдельно от магнитофона. Парень в ядовито-апельсиновой рубахе придерживал одной рукой трясущийся от натуги динамик, а другой перебирал в ящике инструменты. В углу комнаты, возле небольшого аквариума с рыбками, сидели двое мужчин. Они играли в шахматы.

Филипп несколько минут находился в комнате. Однако сумасшедший динамик заглушал все попытки оповестить о себе. Со стороны это было смешно. Как на экране телевизора, когда убирали звук. Отчаявшись, Филипп что было сил хлопнул дверью. Люди, занятые шахматами, в недоумении посмотрели на него. Но объяснить что-либо пока не представлялось возможным.

— К чертям собачьим! — заорал один из игроков, крупноголовый лысеющий мужчина. — Твою фисгармонию надо ремонтировать на площади!

Парень поднял голову. Секунду он непонимающе смотрел на разъяренного мужчину, потом повернул тумблер и усмирил динамик. «И все вокруг чего-то ждет…» — добросовестно дошептывал женский голос.

— Диффузор полетел, — оправдывался парень. — На предельной громкости дребезжит, как старая телега. — Заметив Филиппа, он смолк.

— Скажите, где найти Терновского?

— Людей, которые в обеденный перерыв ищут на заводе шефа, я б лишал прогрессивки. За наивность! — заявил парень и склонился к динамику.

— Подождите. Он сейчас придет, — проговорил второй игрок, человек в черной рубашке с засученными рукавами.

— Шах! — произнес лысеющий мужчина.

— Липовое дело, — ответил второй игрок, окидывая взглядом доску.

— Не быть тебе гроссмейстером, Кудинов, — сказал парень и отодвинул динамик. — Двух гроссмейстерских баллов тебе у нас не вырвать. Садись, — парень кивнул Филиппу.

Филипп сел и огляделся. Вдоль стены на стеллажах стояли осциллографы, звуковые генераторы, вольтметры, амперметры всех типов и десятки других приборов. На небольшом столике серый аппарат с красно-желтой табличкой: «Внимание! Радиоактивность!» Под столиком зеленела решетка выпрямителя. Даже аквариум с рыбками казался причудливым электронным прибором: в воду были опущены лампы, радионаушники, какие-то тросики, проводки.

«Спасибо, снег, тебе…» — оглушительно рванулось из динамика.

Филипп вздрогнул. Парень навалился на динамик, оглянувшись на игроков. В его глазах, серых и круглых, запрыгали развеселые шутихи.

— Стас! Не буди во мне зверя, — добродушно проворчал лысеющий мужчина. — Твое счастье, что этот корифей играет в шахматы так же, как я на рояле.