Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
— Я не обижаюсь на вас, так как понимаю ваше состояние. Но поймите и вы. Я ведь к вам пришел не от рыночного комитета, а из военкомата.
Капитан извлек из нагрудного кармана удостоверение и показал Серафиме.
— А теперь договоримся так: вы меня будете слушать так же внимательно, как слушал вас я…
Серафима испуганно взглянула на загадочный документ и притихла.
— Я хорошо знаю, что ваш муж, от которого вы ушли незадолго до войны, неплохо воевал… Знаю я и про газеты, и про многое другое… Но вот недавно он стал совсем другим. Командование поручило ему достать «языка». Вместе с пятью солдатами он побывал в расположении только что прибывшей части гитлеровцев, но «языка» схватить не смогли и вернулись ни с чем. Однако командованию были очень нужны сведения о новой части, и оно сразу же, после короткой передышки повернуло Воланова обратно в тыл врага. Из разведки двое из пятерых не вернулись — Воланов и солдат из его отделения… Солдаты, которые были вместе с Волановым, показали, что группа не имела встречи с неприятелем, а артналет был очень коротким. Но все же Воланову и Курунову этого было достаточно. Воспользовавшись суматохой, они исчезли, оставив на произвол своих товарищей…
— А может быть…
— Не перебивайте. Я еще не закончил. Никаких здесь «может быть». Все достаточно ясно. Может быть, мы не стали бы вас тревожить, если бы не одно «но». Вскоре ваш бывший муж. — Михаил Воланов — обнаружился…
— Живой? — не удержалась от радостного восклицания Серафима. — Слава богу!
— К сожалению, живой, — спокойно ответил капитан и тут же уловил во взгляде Серафимы гневное осуждение. — Немцы через громкоговоритель организовали передачи для наших солдат. И почти каждый раз в такой передаче выступает ваш муж Михаил Воланов. Он призывает всех солдат переходить на сторону немцев, всячески поносит Советскую власть. И вас не забывает. Говорит, что из-за Советской власти он остался один, без семьи. Называет имена детей — Саньки и Данилки, говорит: «Только свобода от большевизма даст возможность мне встретиться с ними!».
— Не верю! Не верю! Это кто-то все подстроил, забыв об уговоре, выкрикнула Серафима. — В письмах он совсем не так пишет, я их все вам покажу, совсем не так…
Серафима кинулась было к комоду, но капитан остановил ее.
— Это мы еще успеем сделать. Можно было бы с вами согласиться, но вот тут еще одна бумажка, — капитан снова полез в нагрудный карман. — Вот, полюбуйтесь, может быть, кого-нибудь узнаете?
Дрожащей рукой Серафима схватила бумажку. Это была немецкая листовка. На первой ее странице фотограф запечатлел немецкого офицера и Воланова. Офицер стоит с протянутой к Воланову зажигалкой, а тот прикуривает от нее толстую сигару.
— Вот эти листовки немцы разбрасывают с самолетов на передовой. Читать вам ее не обязательно. Там то же самое, что он говорит через громкоговоритель…
Капитан взял листовку обратно, сложил ее вдвое и сунул в карман.
С минуту Серафима не могла прийти в себя.
— Мишка?.. Неужели? Позор! Нет! Нет! Не может быть!
— Ну вот, вы опять про свое. Смалодушничал. Предал Родину. Ну, а что мы сейчас хотим от вас? Наш политотдел тоже готовит контрагитационную передачу для немцев и для Воланова. В этой передаче планируется заявить предателю, что колхозники его деревни на собраниях клеймят позором оборотня, немецкого холуя, что жена и дети отказываются от него. И, хотя вы покинули Воланова раньше, вот сейчас надо этот разрыв оформить документально! Вы должны подать заявление о разводе. Обо всем этом мы тоже сообщим Воланову.
— Нет… Нет… Я кажется с ума сойду, я не знаю, что мне делать…
Серафима соскочила с табуретки, зажала виски ладонями и заметалась по комнате.
— Ничего тут уже не поделаешь, все сделано. Кто мог подумать, что на такое пойдет, мерзавец, — участливо произнес капитан и достал из планшетки ученическую тетрадку и авторучку.
— Чтобы не откладывать дело в долгий ящик — напишите прямо сейчас заявление о разводе, а я вам помогу отредактировать его. Значит, так… Пишите крупными буквами — «Заявление».
— Нет… нет… — испуганно затараторила Серафима, — ничего писать не стану… Я ничего не знаю…
— Как это «не стану»? — пожал плечами капитан и вопросительно посмотрел на Серафиму. — Целый час толковали об этом. Все поняли, все разобрали — и вот тебе на! Нет уж, уважаемая Серафима, давайте не будем тянуть резинку: я не располагаю свободным временем.
— Не стану, не стану.
Капитан начал раздражаться: достал портсигар и, на этот раз, уже не спрашивая разрешения, закурил, жадно затягиваясь.
— Не на блины я к вам приехал. Пишите!
— Не стану…
— Значит, когда нужно было уйти по личным мотивам — вы ушли, а когда требуют интересы Родины — вы в сторону, отказываетесь. Может быть, вы хотите, чтобы ваш муж и впредь продолжал выступать по радио? Так вы хотите? А?
— Я тогда по бабьей дурости… Я вас понимаю… А зачем мне тогда жить? Знаю, как все это плохо… Мне нужно детей до ума довести. Я для них буду верить, что тут какая-то ошибка.
— Какая ошибка! Вам этого мало, что я показал? Или вы тоже сочувствуете своему дорогому супругу? Странно, странно пробудились вдруг у вас родственные чувства. Тут что-то неладно. Так будете писать? — продолжал капитан, как бы намекая, что дело на этом не кончится…
Серафима не могла объяснить военному, почему все-таки она отказывается написать заявление. На все просьбы военного она отвечала одним словом: «Нет!».
Долго еще почему-то слышались ей после ухода военного его назидательные слова: «На себя пеняйте, уважаемая гражданочка! С огоньком играете, с огоньком…».
Очень жаль было писем Михаила, которые он присылал с фронта. Теперь небось где-то их мусолят, что то ищут в них шпионское…
XXXIII
Судьба нанесла еще один удар Серафиме. Расслабленная приятными мыслями о том, что у нее полноценная, как у других, семья, о необыкновенном мужестве Михаила, о хорошем будущем, она меньше всего ожидала такого потрясения. Случилось то, о чем
