Самуил Гордон - Избранное
На все тогдашние свои запросы Симон получал один и тот же ответ: это не тот Фрейдин, кого он разыскивает. И даже не дальний родственник.
Весть, которую она с такой радостью сообщила ему, Лида, как Симон уже догадывался, вычитала с экрана. Среди создателей фильма «На острове» промелькнула фамилия Фрейдин. Лида так обрадовалась и разволновалась, что всего остального уже не заметила, не запомнила, был ли Фрейдин оператором или художником, стояло ли там просто одно «Д» или полное имя Даниель.
— Дитя, — сказал ей Симон, — знаешь ли ты, сколько Фрейдиных в нашей стране? Ну, не столько, наверное, сколько Рабиновичей или Лурье, но тоже достаточно. А «Д» — еще не значит Даниель. Это может быть и Давид, и другое какое-то имя.
— И все же мне кажется, что там стояло полное имя — Даниель.
— И это тоже еще ничего не доказывает, дорогая моя. Однажды мне уже попадалась статья в газете об одном Даниеле Фрейдине, а оказалось, что ко мне он никакого отношения не имеет.
— Не знаю отчего, но сердце мне подсказывает, что это твой Даниелка. Вот увидишь. Сядь и напиши ему.
— У тебя есть его адрес?
Безучастность и сдержанность Симона удивляли ее.
— Напиши на киностудию. Там ведь знают, где он живет.
— А в какую студию? Какая киностудия поставила фильм?
— Я не заметила. Мне кажется, еще не упоминали.
— Такого быть не может. Коль скоро в титрах было указано, кто режиссер, кто оператор, кто художник, то студию тоже назвали.
— Не понимаю. Неужели так трудно узнать?
— Разве я говорю, что трудно? Но надо знать, куда писать.
— Так чего ты стоишь? Давай делай что-нибудь, напиши куда-нибудь, позвони. Как можно быть таким равнодушным? Ты ведь отец.
— Я думаю, что завтра тоже успею. — По тону, каким сказал это Симон, Лида почувствовала, что и на новый свой запрос не ждет он иного ответа, как и на все прежние письма. — Смотри фильм. Не стану тебе мешать.
Он уже прикрыл за собой дверь, когда вновь услышал голос жены:
— Сенечка! Я вспомнила!
Симон вернулся в комнату.
— Я вспомнила, Сенечка, в конце некоторых фильмов повторяют фамилии и имена всех исполнителей. Может быть, и сегодня упомянут еще раз. — Она взяла его за руку: — Ты все равно сегодня больше ничего уже не будешь делать. И как можно работать, когда у нас такое радостное событие. Присядь, и давай смотреть вместе. И сделай звук погромче.
— Ты ведь сказала, что этот фильм мы уже видели.
— Ну и что? Он из тех фильмов, которые можно посмотреть, я уверена, и два раза.
Оказалось, что ни она, ни он этот фильм вообще еще не видели. Но как захватывающе ни разворачивались события в фильме, Симону они ничем не запомнились. Их заслонили иные события, проходившие перед ним на другом экране, на экране, что устроен глубоко в каждом из нас и зовется памятью.
2
В губернском городе, куда, окончив в соседнем уездном центре техническое училище, приехал семнадцатилетний Симон Фрейдин в поисках работы, у него никого не было, и первые несколько ночей он спал на чем попало в одном из скверов.
По соседству с биржей труда, зданием из красного кирпича, куда Симон изо дня в день наведывался узнать, не требуется ли где-нибудь на предприятиях города металлист, находилась чулочная артель. В этой артели, как Симон успел заметить, работали, как и на махорочно-табачной фабрике у него в родном городке, откуда он приехал сюда, в столицу губернии, в большинстве своем одни женщины. За те недели, что он уже здесь, Симон, проходя мимо этой артели кустарей, столько раз останавливался возле больших незанавешенных окон, так долго заглядывал в них, что почти каждую работницу знал в лицо и был уверен, что они тоже его приметили и запомнили. Ему даже казалось, что молоденькие чулочницы высматривают его и хотят, чтобы он почаще и подольше останавливался возле их окна. Их любопытные и застенчивые взгляды большого удивления у него не вызывали. Он уже привык к тому, что девушки на него заглядываются. Конечно, никому из них не приходило в голову, что этому рослому статному парню, чье удлиненное смуглое лицо под густой шевелюрой черных волос освещают светло-голубые глаза, нет еще и семнадцати. Он вполне мог сойти за жениха, за кем уже гоняются сваты.
Один из таких сватов, сухопарый человек с воспаленными глазами, не давал Симону проходу еще в ту пору, когда он учился в профтехучилище, готовившем слесарей и токарей. Агент не оставлял в покое и мать Симона. Хотел сосватать за ее сына единственную дочь богатого мануфактурщика. Звали ее Белой. Она увидела Симона в городском саду, на вечере самодеятельности, когда он декламировал стихи, и, как сказал брачный агент, втюрилась в него по уши и решительно заявила родителям, собиравшимся уехать в Америку, что, если ее не выдадут замуж за этого парня, она не двинется с места.
Конечно, не только потому, что ему грозило стать зятем богатого мануфактурщика и уехать в Америку, оставил Симон после окончания технического училища родной город и перебрался в столицу губернии, где у него никого не было.
В его родном городе и кроме него шаталось возле биржи много безработных слесарей и токарей, и куда более квалифицированных, чем он; в столице губернии безработных тоже хватало, но промышленных предприятий здесь было все же больше.
Среди ребят, понаехавших из ближних местечек в город в поисках хоть какой-нибудь работы, Симон оказался в числе тех немногих, кому негде было даже преклонить голову. В первое время, пока он не сошелся близко с одним парнишкой, который тоже каждый день вертелся на бирже, — звали его Авремеле, — Симон ночевал где попало, чаще всего на голой скамье в Чиновничьем саду. У Авремеле, нового его товарища, в городе жил дядя. Был он служкой в солдатской синагоге. И покамест дядя Авремеле не нашел для Симона дешевый угол, он пускал его ночевать на хоры в женском ярусе синагоги. Как и все в его положении, Симон перебивался случайными заработками: то разгружал вагоны, таская тяжелые мешки в пакгаузы, то выкатывал наполненные бочки из глубоких подвалов. Раза два ему повезло. Однажды биржа направила его в аптеку мыть посуду. За те несколько дней, что был там занят, Симон, смывая с пузырьков и баночек этикетки, так заучил латинские названия лекарств, что мог бы сойти за фармацевта, понимай он смысл названий. Но чаще всего он жил на то, что зарабатывал, помогая хозяйкам тащить с рынка домой тяжелые корзины с покупками. Получалось так, словно биржа труда все предусмотрела и вовремя о том побеспокоилась. Она располагалась на той же пыльной улице, что и базар.
Бывали дни, когда не удавалось заработать ни гроша. Однажды стоял он у окна чулочной артели — и к нему подошла женщина в шляпе, с густо напудренным лицом, и спросила, не хочет ли он подработать. Уже по одному этому Симон догадался, что она видит его не в первый раз и ей известно, чем он занимается.
Первым делом он должен был, берясь за поручение, отправиться в аптеку, где работал несколько дней тому назад, и передать кассирше, что его прислала Берта Ионовна.
Минут десять — пятнадцать спустя он вышел из аптеки с полным ведром льда. Зачем нужен летом лед, в каких случаях посылают за ним в аптеку, Симон знал и без того, чтобы спрашивать об этом у женщины, ждавшей его напротив. Увидя радостную ее улыбку, Симон засомневался, предназначается ли лед для больного. В конце концов, его это не касалось, и всю дорогу он молча следовал за хозяйкой, держась, как она наказывала, чуть поодаль от нее. Не все ли ему равно? Не хочет, чтобы знали, что ведро со льдом несут к ней, так не надо.
На краю улицы, в противоположной от базара стороне, она привела его в большой зеленый двор. В глубине двора, окруженный высокими тополями, стоял крашенный в темно-коричневые тона дом с мезонином. Вот туда, в мезонин с занавешенными окнами, показала она, Симон должен отнести ведро со льдом. Когда хозяйка вскоре сама поднялась в мезонин и велела разбить лед на мелкие куски и обложить ими высокую гильзу в кадушке, вертеть гильзу, покуда белая густая жидкость в ней не станет твердой и холодной, как лед, Симон уже не сомневался, что хозяйка промышляет мороженым.
До этого Симон представления не имел, какой это тяжкий труд — делать мороженое. Он вертел гильзу, от чего сильно ломило спину и горели руки. Знай он, на какую работу его нанимают, заранее сторговался бы. И может быть, даже попросил бы деньги вперед.
Из-за того, что не попросил уплатить за работу вперед, он уже один раз погорел.
Это было на прошлой неделе. Они, он и Авремеле, договорились с одним домохозяином, что выкопают у него во дворе глубокую и широкую яму под погреб. Трудились в поте лица целый день. Когда дело дошло до расчета, хозяин не додал им по полтиннику. Они, стал он жаловаться, слишком дорого с него запросили. Пререкаться с ним было бесполезно. Уперся: нет — и все! Недолго думая, они швырнули деньги назад домохозяину и засыпали яму. Землю в ней потом утрамбовали так, что куда легче будет выкопать яму в другом месте, чем отрыть эту.
