Юность - Николай Иванович Кочин
— Говори, свой или чужой, или стреляю.
— Свой, — ответил я, — чуть жив иду.
— Ах, ты, Сенька, всполошил нас… иди, рассказывай, ждем тебя, как манну.
Я рассказал им о всех событиях истекшего дня, нарисовал картину, потрясшую меня в деревне Хмельной.
— Много они нашего брата погубят, — сказал Яков, — но все это напрасно пролитая кровь. Несерьезный они народ — офицеришки, ихние вожаки. И мужики понимают это. Теперь нам надо соединиться со всех волостей, чтобы встретить бунтарей с почетом, когда погонят их от Дубовки. Давай, Сеня, бегай по соседским деревням, узнавай, где наша братия. Тыл назавтра будет наш, а там поглядим, что дальнейшее покажет. Может быть, пойдем на Хренова развернутым фронтом.
Неистребимая вера была у Якова. Я уснул после этой встречи глубоким сном, невзирая на кошмарные картины, которые увидел в Хмельной.
КАФТАННАЯ АРМИЯ
«Посмотрим, — сказал слепой, — как будет плясать хромой».
Присловье
К вечеру дымиловцы подошли к лесной реке Чурень, на другой холмистой стороне которой стояло большое и беспокойное село Дубовка. Дымиловцы в первую очередь и рассчитывали покорить Дубовку, которая уже отличалась своими сопротивлениями Советам, была известна кондовыми старообрядцами и крепким торговым людом, а теперь являлась форпостом по борьбе с кулаками и бандитами на всем лесном пространстве шести волостей. Армия Ивана Иванова расположилась на пологом берегу реки, против самого села, и стала искать брод. Паром был угнан куда-то. Сперва дымиловцы встали на берегу и принялись кричать и махать картузами в направлении села, но ни одного жителя на том берегу не показалось. Тишина стояла скитская, и это истолковал Хренов, как хороший знак. Дымиловцы связали плоты и, взяв в руки колья, стали отталкиваться о дно реки, чтобы достичь другого берега. Но как только они выплыли на середину Чурени, раздался вдруг треск пулемета со стороны села. Мужики в страхе попадали в воду, бросив колья, и, кто как мог, поплыли обратно. Вылезая из воды, каждый торопился спрятаться в лесу. Пулемет замолк только после того, как вся армия убралась с берега в глубь бора. И только там, в глухой чащобе, сразу стало всем очевидно, что никто не убит и никто не ранен даже, и стреляли в них, чтобы попугать. Догадались, что стрелял красногвардейский отряд, который охранял теперь порядок в Дубовке. Развели костры, размотали портянки, сняли рубахи и принялись сушиться. Девственный лес огласился мужицким говором, треском горящего валежника и ломающегося сухостоя. На берег выходить уже опасались, и сразу все заговорили о хорошем броде в пяти километрах ниже Дубовки. Запахло в лесу печеной картошкой, которую клали прямо на уголья и ели без соли.
При горящих кострах Черняков убеждал мужиков, что теряться не следует, что при пулемете может сидеть только один человек и что в Дубовке, может быть, даже нет никакого отряда. И сразу все скопом признали необходимость подступать к селу с другой стороны — с поля. К Дубовке и можно было подойти только с поля, никак иначе: с двух сторон село загораживали овраги, с третьей — река.
— Ах ты, грех какой, — говорили мужики, — лукавый нас попутал, как же это мы раньше не догадались?
Начальник штаба объяснял этот промах своим незнанием здешних мест. Между тем, еще прибывали мужики к «суходольскому царю», о котором весть разнеслась по всей нашей округе. Особенно охотно шли старообрядцы, которым слух «о крестьянском царе» очень был по душе. Иван сидел в палатке, одетый в новый суконный кафтан и новую сатиновую рубаху, которая была ярче зрелой вишни (все придумал Хренов), и принимал приходящих, виновато улыбаясь. И каждый раз, когда надо было говорить, оглядывался на Хренова, и что тот ему подсказывал, то Иван и говорил. Мужики называли его «батюшка наш, Иван». При штабе завели и попа, он благословлял прибывающих в стан и каждодневно служил молебны. А для старообрядцев отыскали «наставника», который совершал службу под старым дубом очень утомительно и длинно. Хренов бывал и тут, осеняя себя двуперстием.
На другой день штаб отдал приказ рыть окопы. Вырыли, засели в них и целый день потом обстреливали ту сторону реки, чтобы вызнать силы противника. Таков был умысел Хренова. Но оттуда ни одного выстрела не последовало. Начальник штаба отдал приказ прекратить стрельбу, чтобы не тратить дробь и порох. Были выставлены на ночь сторожевые посты, и на опушке отслужили обстоятельный молебен. После него Черняков произнес такую же длинную речь. Потом он спросил, не выищется ли кто-нибудь добровольно отнести бумагу в Дубовку. В бумаге обещалась жизнь всем красногвардейцам и коммунистам, если они не станут сопротивляться и сдадут оружие. Добровольцев не оказалось. Всяк боялся идти к людям, которых Черняков выставлял перед мужиками такими страшными злодеями. Тогда начальник штаба отдал приказание останавливать на дорогах, искать в полях, ловить в лесах всех прохожих без разбора и приводить к нему. И вот утром в штаб были доставлены сразу двое.
Первым был пойман паромщик, который возвращался из соседней деревни домой во хмелю. Он был очень стар, очень неказист и боязлив. Как только привели его в штаб, он бросился Хренову в ноги и заплакал.
— Батюшка, не губи, пожалей на старости лет, сделай божескую милость.
Начальник штаба пробовал поднять его, но он упорно не хотел подниматься с колен
