Донские рассказы. Судьба человека. Они сражались за Родину - Михаил Александрович Шолохов
Через вшей я от эшелона отстал, пошел на станции парить их в бане. Убиваю их там, сижу, смеюсь про себя: «Вот, мол, с кем я нажил, с кем я прожил, с кем я по миру пошел». А эшелон сгребся и уехал. Приятно.
Я в Саратов. Нету ни Гольдина, ни нашего Донпродкома. Спрашиваю: куда делись? Гольдина, дескать, в Тамбов послали накомиссаровать, и продком за ним хвостом потянулся. Приятно. «А промежду прочего, подите, — указывают мне, — в Донисполком, там узнаете». — «Где Донисполком?» — «В гостинице „Россия“». Приятно. Прихожу. «Здесь Донисполком?» — «Здеся, — отвечают, — второй этаж, третий нумер». Подхожу, скребу ногтем дверь: «Разрешите?» — «Пожалуйста, пожалуйста». Вхожу, глядь — комнатушка, и в ней два человека. Один чернявый с бородкой, цувильный такой снаружи, а другая — благородная барышня, сидит за машинкой. «Извиняюсь, говорю, попал в обратную комнату. — И ручкой этак вокруг. — Вы и есть Донисполком?» — «Мы, — говорит. — Я председатель Медведев, а это мой технический работник». — «А я, — говорю гордо, — Птицын Игнат из Донпродкома, не слыхали? Нет? Жалко! Очень вы, товарищ Медведев, низко живете». Он плечиком дергает: низко, мол, но ничего не попишешь, выше того-сего не прыгнешь. «Не знаете, — спрашиваю, — где наш Донпродком?» — «Не могу знать», — говорит он жалостным голоском и приглашает на чистый стул садиться. Я, конешно, сел.
Объясняю, что вроде Донпродком поехал в Тамбов. Медведев и возрадовался: «Вот что! Очень рад! Донпродком у меня, значит, в Тамбове, Донземотдел — в Пензе, административный — в Туле, а где же военный? — Пальчики загинает на счет и спрашивает у благородной барышни: — Скажите, где у нас военный отдел?» А она улыбается с нежностями и говорит: «Не могу самой себе вообразить».
До того они мне рады были, дюже уж без людей наскучали, чаем угощают. Чаю дали, а сахар забыли. Приятно. Кипятком налился и говорю: «Извиняюсь, больше двух стаканов не пью». Они испугались, зачали мне сахару в стакан класть, но я строго говорю: «Пишите мне литеру в Тамбов».
С тем и уехал. Нашел в Тамбове ребят, а вскорости начали белые уходить к морю, а нас, Донпродком, послали в Ростов.
Гольдин успел убечь, горизонты, мол, тонкие на этой работе, поеду в Сибирь. Заместитель его тоже убег. Пока ехали — девять штук этих замов сменилось. Дошла очередь до меня. Приятно. По старшинству. Жду не дождусь, когда последний зам сбежит. Убег с Филоновской обратно в Тамбов, я ему за это из своего пайка окорок отдал и фунт табаку. И стал я «заместителем» Донпродкомиссара. Очень приятно, думаю, приеду в Ростов, уж я там принажму. Два вагона у нас: под людей и под книги. Из Москвы нам перед отьезжанием прислали и печати и книги.
Едем на Царицын. После Кривой Музги мост белые порвали. Пешеходной кладкой прошли мы на эту сторону. Добрались до станции и взяли два вагона! А гнать их нечем — паровоза нету. Что делать? Придумали, запрягли по паре быков да по верблюду в пристяжку в каждый вагон, к буферам пристроили барки и едем.
Я, конешно, у верблюда промеж кочек сижу, тепло и не качает.
И таким разом у каждого моста на эту сторону перейдем, запрягаем в вагоны верблюдов либо апостолов, у каких два рога костяных, а два шерстяных, и продвигаемся.
Только на вторые сутки захворал я. Вступило колотье в спину. Смерть в глазах — и все! Ребята мне советуют — оставайся у жителей, а после приедешь, а то издохнешь в теплушке. Приятно. А колет — мочи нет!
Привели они меня на хутор возле какого-то полустанка и говорят хозяйке: «Ходи за ним, тетка, отблагодарим посля».
А тетка-вдова оказалась переселенка из Сибири. Баба здоровая, лет пятидесяти, на морду не баба, а конь пегий. Ноздри рваные, глаз косой, хучь соломой его затыкай.
Ушли ребята — она и запела: «Одной скушно жить, вот выздоравливай, солдатик, обженимся, и будешь хозяйством править, муж мой в прошлом году помер, а я — баба в соку».
А и где же там в соку, не приведи и не уведи. Ну валяюсь на лежанке, хвораю. Ведьма моя все допытывается: «Женишься, будешь зятем?» — «Женюсь, — говорю, — корова ты рябая, режь овцу, корми, а то толку не будет».
Зарезала барана, кормит, я лежу без памяти и баранину ем неподобно. А хозяйка меня все по-своему, по-сибирски, зятем кличет: «Зеть да зеть». Э-эх ты, думаю, сам для себя зеть, мать твою Бог любит. Пропадешь, как вша, приспит тебя такая туша. В ней ведь без малого девять пудов. Приятно. Одного барана съел, она другого не хочет резать.
«Как, — говорю, — дьявол пухлый, не хочешь резать? С голоду, что ли, выздоравливать?» — «Ты, мол, нынче баранью лытку слопаешь за завтра, а их у меня в хозяйстве всего пять овечек…» — «Погибай, — говорю, — со своими баранами. Ухожу!»
И ушел! Через сутки сгребся и пошел. Догнал свой эшелон под Ростовом.
Приезжаю в Ростов. Бросил я эшелон, иду прямо к председателю.
«Здрасте, — говорю. — Мы, говорю, заместитель Донпродкома».
Председатель очки снял и трет их и трет. Под конец спрашивает:
«Вы, товарищ, не больной?» — «Нет, — говорю, — поправился». — «Откуда вы?» — «С вокзалу!»
«Какой же Донпродком? — спрашивает он и от сердитости начинает синеть, как слива. — Вы что, мол, смеетесь?» — «Какой смех, — говорю, — мы из Курска приехали — вот печати Донпродкома. — Вынаю из кармана и бряк их на стол. — А книги с ребятами на вокзале».
«Подите, — говорит, — на Московскую и поглядите на настоящий Донпродком. Он уже полтора месяца существует. А вас я в упор не вижу».
Пот с меня так и потек за рубаху. С вокзала идем с ребятами на Московскую.
«Это здание Донпродкома?» — «Это».
Родная наша матушка! Стоит обыкновенное здание в пять этажов, а народу в нем как семечек! Барышни благородные на машинках строчат. Щетами тарахтят. Волосья на нас стали дыбом. Идем в дом к продкомиссару: так и так, мол, не по праву вы тут
