Юрий Рытхэу - Путешествие в молодость, или Время красной морошки
— Но вы меня опять обвините в прагматизме…
— А что делать, раз вы такой и есть на самом деле? — улыбнулась Наташа.
Савелий сказал о своей догадке.
— Надо бы исследовать эту воду, выявить все свойства настоя… Понимаете, Наташа, может быть, многие наши городские болезни происходят от того, что мы слишком дезинфицируем воду, убиваем в ней все живое, что тысячелетиями служило на пользу человеку…
— Мы это делаем не только с водой, — задумчиво заметила Наташа.
— Ну вот, — обиженно протянул Савелий. — Я ведь говорю серьезно.
— Я тоже.
— Смотрите, рыба идет! — водитель вездехода отвлек их от спора, — Глядите, сколько ее!
Только теперь, присмотревшись, они увидели сотни, быть может, тысячи плавников, смешивающихся с рябью быстротекущей воды. Косяки шли один за другим, плотно, дружно и безмолвие.
— Какая сила! — восхищенно воскликнул Савелий, вставая рядом с Токо. — Вот это жизнь! Нравится тебе?
Токо кивнул, оглянулся на Мордирова и вдруг сказал:
— А вы, оказывается, совсем не страшный!
Мордиров удивленно воззрился на мальчика:
— А почему, собственно говоря, я должен быть страшным?
Токо смутился. Он уже жалел о невольно вырвавшихся словах.
— Ну, вот говорят… что вы хотите свести наше озеро, — тихо произнес Токо.
Мордиров смотрел на мальчика внимательно, пристально, слегка прищурив серые, опушенные светлыми ресницами глаза. Токо вспомнил, что у коров почти такие же светлые ресницы, не загибающиеся кверху, а свисающие вниз, как у этого в общем-то даже красивого человека. Но, как это бывает в человеческой наружности, одна маленькая, даже на первый взгляд незаметная деталька перечеркивала все остальное. И даже голос Мордирова после этого показался Токо неприятным.
— Ты хоть и мал, но должен понимать, что человек — это повелитель природы, — наставительно сказал Мордиров и повернулся к своей спутнице.
Наташа искоса глянула на мальчика, и Токо вдруг понял, что она прекрасно видит коровьи ресницы Мордирова, слышит его металлический скрежещущий голос и тяжелые, как неочищенные от прилипшей глины и грязной земли, слова.
Да, Савелий был совсем не страшный, он был иной, к Токо не мог найти определения этому человеческому типу, еще не встречавшемуся на его таком коротком жизненном пути.
— Почему вы думаете, что он еще мал? — спросила Наташа, и в ее голосе мальчик уловил нотку дерзости.
— Мал, и все, — отрезал Мордиров.
— А ведь он ближе к природе, чем вы, повелитель, — усмехнулась Наташа.
Несмотря на свою молодость, Токо отлично чувствовал, когда внутри человека закипал гнев. Но, поскольку он уже открыл, что Мордиров совсем не страшный, то и не беспокоился, не боялся. Токо восхищался смелостью девушки, ее ироническим отношением к этому уверенному и самодовольному человеку. Нет, его самодовольство не было явным, внешним, как, скажем, у торговых работников и других районных деятелей, а глубоким, идущим из самого нутра, из глубины души.
Чтобы не раздражать своим присутствием Мордирова, Токо подошел к самой воде.
В глубине по-прежнему просвечивали серебром идущие вверх косяки. Приглядевшись, можно было увидеть отдельные рыбины, прекрасные, совершенные, и вся их удлиненная форма была законченным выражением устремленности вперед.
Токо любил наблюдать за плывущей рыбой. Там, в озерах, она была более спокойна и нетороплива, нежели вот эта, огромной, наверное, многотысячной стаей движущаяся навстречу желтоватой воде Большой реки.
Вообще все живое, что встречалось в тундре, от самых больших ее обитателей — бурых медведей, горных козлов, оленей, песцов, зайцев, евражек, горностаев, мышей-леммингов, разнообразных птиц — все было полно стремительной силы, неустанного движения. Все находилось в вечном круговороте жизни, в поисках пищи и крова.
— То-о-ко! — мальчик услышал голос водителя и заспешил к машине, которая уже вздрагивала от заведенного двигателя.
Обратно ехали по проложенной колее.
Токо сидел рядом с водителем, крепко вцепившись руками в железную скобу. Машину часто подбрасывало на кочках.
Разговаривать было трудно, из-за грохота приходилось кричать друг другу в ухо.
— Ну как? Понравилась тундра? — весело спросил девушку Мордиров.
Наташа повернула улыбающееся лицо и выкрикнула в ответ:
— Такое не может не понравиться!
— Вот видишь! Тундра — это настоящее!
— У меня такое ощущение, что я прикоснулась к той самой природной чистоте.
— Во-во! — радостно кивал Мордиров, — Все остальные природные красоты — не то! Тем более знаменитые, курортные или даже таежные. Это все равно что побывавшая во многих руках прославленная красавица… А тут…
— По тем страшнее эту красоту разрушать…
— Вы имеете в виду озера? — спросил Мордиров, и глаза его сузились.
Чтобы не кричать в ответ, Наташа молча кивнула.
— Это совсем другое дело! — сказал Мордиров. — Красота должна служить человеку.
— Именно! Красота! — отозвалась Наташа. — Но лишенное воды озеро — это не красота.
Вдруг грохот вездехода оборвался. Наступила тишина, в которой поначалу нереальными показались обыкновенные человеческие голоса.
Это было становище оленеводов. Бригадир отогнул край брезента, прикрывающего задний борт, и, заглянув, пригласил:
— Не хотите отведать тундрового чаю?
Наташа сразу же заметила сходство мальчика с оленеводом. Токо, как и отец, вел себя степенно, таким же жестом брал наполненную горячим чаем эмалированную кружку и медленно подносил к заранее приоткрытым темным губам.
— А кто хозяин тундры? — спросила вдруг Наташа, сделав несколько глотков удивительного напитка, в котором чувствовался не только обыкновенный, довольно круто заваренный чай, но и какие-то другие добавки.
— Как — хозяин тундры? — переспросил бригадир.
— Кто владеет всей этой землей? — повторила Наташа, сделав широкий неопределенный жест.
— Если говорить о пастбищах, то это владения нашего совхоза, — ответил бригадир. — Есть соответствующий документ.
— А реки и озера?
— Они вроде бы тоже входят, — Папо понял, к чему клонит девушка.
— А вот они, — она кивнула в сторону сосредоточенно пьющего чай Мордирова, — спрашивали вашего разрешения на то, чтобы спустить озеро?
— Меня — нет, — резко ответил Папо.
— А если бы вас лично спросили?
— Я бы не позволил!
— У нас есть все соответствующие разрешения, — стараясь скрыть нарастающее раздражение, сообщил Мордиров. — Мы только еще обследуем озеро на предмет использования в качестве посевной площади.
— А красота-то ведь будет погублена, — тихо произнесла Наташа.
Она явно поддразнивала Мордирова, вызывала его на спор, стараясь вывести из равновесия. Но, будучи человеком умным и догадливым, Мордиров не поддавался на эти уловки, говорил тихо, размеренно, всем своим видом показывая, что он стоит твердо и ничем его не сбить.
— Ведь где-то в более удобных и теплых местах есть неиспользуемые пастбища, которые только и ждут скот, а вы губите озеро, — проговорила Наташа, — Однажды я плыла по Енисею на туристском теплоходе — сколько пустой, никем не заселенной земли! А это озеро — редкость!
— Этих, с позволения сказать, бесполезных редкостей по тундре тысячи!
— Вы лучше пейте чай, — примирительно сказал Папо, — Все равно нам здесь, своими силами, не остановить беду.
— Почему? Почему вы так покорно, безропотно позволяете калечить родину? Не разрешите же вы вон тому вездеходу въехать в ярангу и подавить все, что там внутри. Ведь тундра — это продолжение вашей яранги. Как вы можете так говорить?!
— Разве мы один такие? — отозвался Папо, — Вон в Чаунском районе сколько рек испортили, начисто уничтожили в них всякую жизнь. Золото нужно…
— Но все это — дороже золота…
— Знаю, — вздохнул Папо. — Даже читал где-то, что всего добытого золота не хватит, чтобы сохранить одну, всего лишь одну единственную живую рыбину…
— У государства на этот счет есть свои, высшие соображения, — важно произнес Мордиров и заторопился: — Надо ехать, а то придется в темноте добираться до поселка.
Токо хотелось остаться с отцом в оленьем стаде, но нужно было возвращаться в стойбище, и ему снова пришлось лезть в железное, еще теплое нутро вездехода.
Водитель вел машину но колее, в которой блестела просочившаяся из глубин древняя ледниковая вода, темная, отражающая низкое, облачное небо. На обочинах мелко дрожали травы, клонились наливающиеся ягоды морошки, чернели темные пятна раздавленной шикши. Иногда по ходу взлетала какая-нибудь вспугнутая пичужка и в смятении устремлялась куда-то. Каким, должно быть, безжалостным чудовищем казался ее крохотному сердечку этот грохочущий, лязгающий вездеход, оставляющий за собой горький запах горелого масла.
