Иван Свистунов - Жить и помнить
Сбылись ли ваши мечты?
Верю, сбылись! Хочу, чтобы во всем была у вас удача: в труде, в дружбе, в любви. Пусть судьба, как заботливый старшина, сполна выдаст всем вам положенный по уставу неприкосновенный запас счастья.
Как-то вспоминая с Петром Очеретом минувшую войну, Станислав рассказал, что осенью сорок четвертого года ему довелось, — правда, дней двадцать всего, — воевать против гитлеровцев на Дукельском перевале. Очерет размечтался:
— От бы и мэни подывыться на ти места. И кровь там була. И победа. Там и дружок мий живе. Чех. Дуже добрый хлопец!
Сказал это Петр между прочим, невзначай, но Станислав был бы плохим хозяином, если бы пропустил мимо ушей желание гостя. Сразу же было принято решение: побывать на местах памятных боев.
— А ты, Ян, не хочешь поехать с нами? — неуверенно предложил Станислав. Может быть, брату не очень интересно ездить по местам, где воевали другие. Для Станислава Дукельский перевал стал страницей боевой биографии. Для Яна же он только географический термин, пустой звук.
Но Ян искренне обрадовался:
— Конечно хочу!
Это не была простая вежливость. Солдату всегда интересна и важна земля, где завывали танковые моторы, где в ярости по-жабьи подпрыгивали гаубицы, где белые бинты чернели от проступавшей крови и с горестной быстротой вырастали холмики безымянных могил.
Было еще одно обстоятельство: изъездил он полмира, а в Карпатах, в родных польских Карпатах, не был ни разу!
— Поеду!
Все устроилось быстро и просто. Станислав взял в воеводстве машину, оформил пропуска на переход польско-чехословацкой границы в районе городов Дукла — Свидниц, и они тронулись в путь.
Хорошо ехать в машине по гладкому, после ночного дождя потемневшему асфальту, встречать лицом голубой ветер, всматриваться в каждый поворот, каждое дерево, каждый дом! Сквозь напластования стольких лет Станислав узнавал: здесь была ночевка, там — блиндаж. На той опушке попал под бомбежку… Все то, что казалось забытым прочно, навсегда, вставало в памяти ярко, во всех подробностях и деталях: с домовитым парком над котелком каши, с теплотой потертой шинели, с палаткой медсанбата, с дружеской улыбкой… Товарищи… Однополчане…
Остался позади маленький, весь в яблоневых садах город Кросно, и по сторонам шоссе замелькали нефтяные вышки. Труженики-насосы, мерно покачиваясь, настойчиво тянули из земли нефть. Скоро Карпаты.
Первую остановку сделали в Дукле, зеленом городке, расположенном километрах в пятнадцати от границы. Появление на улицах Дуклы трех неизвестных никого не заинтересовало и не удивило. Видно, немало теперь ездят по ровному, когда-то стратегическому шоссе, что пересекает городок и устремляется к границе.
Обычной мирной будничной жизнью жила Дукла: бежали из школы с ранцами и сумками ребятишки, дорожники со своими средневековыми котлами и неправдоподобными, как исполинские жуки, неуклюжими флегматичными катками ремонтировали шоссе, домашние хозяйки, как в Москве или в Варшаве, ходили по магазинам. Все как обычно.
А граница — рядом. Но и дотошный наблюдатель не обнаружил бы ее приметы. На улицах городка не видно ни военных, ни пограничников.
— Хорошо замаскированы, — предположил Ян.
Станислав возразил:
— Граница дружбы. Понимаешь? Дружбы!
На окраине городка, за невысокой каменной оградой, сплошь увитой плющом, — военное кладбище. Строгие ряды могил. Обелиски. Кресты. Пятиконечные красные звезды. Над каждой могилой надписи на русском, польском, чешском языках. Имя, фамилия, воинское звание, даты рождения и смерти. Скорбная лаконичность эпитафий:
«Вечная слава героям, павшим в боях с гитлеровскими захватчиками!»
— Как воевали плечом к плечу, так и после смерти лежат рядом, в одном строю! — проговорил Станислав.
Молча, обнажив головы, стоят три бывших солдата. Светлый ясный день. Цветут цветы, посаженные и взлелеянные заботливой рукой. Шумит ветер в молодой яблоневой листве. Доверчиво щебечут в кустах птицы. Не спеша перелетают от цветка к цветку в золотом пуху пчелы. Жизнь!
Могилы напоминают, завещают, требуют: «Помните!»
Петр обошел все кладбище, прочел все надписи: может быть, в траурном строю есть и знакомые имена!
Ян стоял у обелиска в центре кладбища и машинально повторял написанные на нем два русских слова: «Вечная память».
За тридевять земель от Советской России в польской земле лежат русские солдаты. Поляки приносят на кладбище живые цветы. Поляки посыпают дорожки светлым песком. Поляки аккуратно обкладывают дерном могилы. Поляки зажигают здесь по праздникам свечи. Почему они это делают? Неужели и их всех обманули, подкупили, сбили с толку?
За Дуклой уже совсем близки пологие склоны Карпат с темными гребнями лесистых вершин.
— Вон и Зындраново, — как добрых знакомых, приветствовал Станислав белые деревенские домики. Под радужной черепицей они смотрели на мир веселыми окнами, вспыхивающими на солнце приветливыми, как у хуторских красавиц, улыбками. — Памятные места! В ту осень тут штаб вашей тридцать восьмой геройской армии стоял. — Добавил доверительно, словно и сейчас это являлось военной тайной, не подлежащей разглашению: — В той хате командующий жил. Сейчас в Москве. В маршалы вышел.
Сколько лет прошло, а все помнит гвардии старшина. Серый неласковый октябрьский день. Гул моторов в пасмурном небе. Шелест пролетающих над головой снарядов. Рвущую душу игру шестиствольного немецкого миномета. Сырую, уже пожухлую травинку у самых глаз, когда он лежал, прижавшись к земле. Простые, будто даже мирные, негромкие слова командира: «Ну, ребятки, встаем. Разом!»
— А там деревня Барвинек. В ней штаб Первого Чехословацкого корпуса размещался. Мы туда ходили с чехами и словаками знакомиться. Добрые хлопцы были! Я там и Людвига Свободу видел. Боевой командир!
Еще несколько километров — и машина остановилась у двух деревянных арок, стоящих друг против друга. На одной — одноглавый орел, государственный герб Польской Народной Республики, на другой — грозный лев, поднявшийся на задних лапах со старым гуситским щитом, — герб Чехословакии.
Вышли из машины и, не сговариваясь, строевым шагом, как на смотру, подошли к арке. Взяли под козырек.
Польский пограничник, совсем еще Молодой, белобрысый парень, видно весельчак и острослов, со знаками отличия старшины, неумело хмуря белесые, выгоревшие на горном солнце брови, проверил пропуска и с чувством собственного достоинства подошел к арке. Простым ключом открыл висячий замок, поднял шлагбаум, выкрашенный в два цвета: красный и белый. Стал по стойке «смирно», всем своим видом подчеркивая важность происходящего.
Проехали двадцать метров нейтральной полосы, и вся церемония повторилась. Стражмейстер пограничных войск Чехословакии, который оказался ровесником польского коллеги (верно, в свободное от службы время они весело толкуют о молодых своих делах), подошел к арке, таким же ключом открыл замок, поднял шлагбаум, выкрашенный в три цвета — красный, синий и белый, — взял под козырек. Станислав, Петр и Ян очутились в Чехословакии.
— Так просто! — удивился Ян. — Две минуты — и в другом государстве.
— Это просто, — заметил Станислав. — В сорок четвертом мы три недели через перевал шли. Большой кровью заплатили, чтобы все мирно и просто было.
Поднялись на высокую деревянную наблюдательную вышку, сооруженную на самой границе. Широко, на все четыре стороны лежат лесистые холмы. Направо в сизой дымке горбатыми перевалами, поросшими темным лесом, тянутся гребни Карпат. То там, то сям в долинах разбросаны отдельные домики, небольшие селения. Это Польша.
Слева такие же хребты, буковые и сосновые леса, такие же домики редких деревень. Это Чехословакия. Только две деревянные арки говорят, что здесь проходит государственная граница.
— От и Дукла! — сурово проговорил Станислав. Слишком много осталось тут на веки вечные хороших ребят, чтобы можно было без боли говорить об этих местах. — Дукла! Теперь это слово и мы, и чехи, и русские хорошо знаем. Да и немцам тут досталось — будь здоров!
Мирная граница. Тишина. Изредка по лесной просеке пройдет польский или чехословацкий пограничник. Все спокойно. Нарушений не бывает.
Но на каждом шагу здесь видны следы минувших сражений, обильно оросивших кровью русских, польских и чехословацких солдат землю.
Петр Очерет и его спутники подошли к памятнику, установленному возле границы. И здесь, как в польской Дукле, на могильных плитах высечены русские, польские, чешские и словацкие имена.
Ян заметил, что одна фамилия, стоявшая в ряду других, тщательно сбита, словно кто-то из списка погибших вычеркнул одного воина.
