Иван Свистунов - Жить и помнить
Станислав заметил растерянность на лице брата:
— Не опускай голову. Вперед смотреть надо.
Ян улыбнулся виновато:
— Стараюсь!
2. Шахтерская закваска
На следующий день старый Дембовский с сыновьями Станиславом и Яном пошел на шахту. Хотел пойти и Юзек, но старик не взял:
— Семейственность получается. Начнешь работать — тогда другое дело!
Старик покривил душой. Ему просто стыдно было появляться на шахте с Юзеком. Каждый мог спросить:
— В какой кавярне работает твой сынок, Феликс?
Что ответишь? Ян — другое дело. Только вернулся в Польшу, с него и спрос не тот. Пусть присмотрится, оботрется. Что же касается Станислава, то каждый горняк знает, что старший сын Феликса Дембовского — на большом посту в Варшаве и появляться с ним на людях всегда приятно.
За сорок лет рабочей своей жизни тысячи раз прошел Феликс Дембовский по привычной, до каждого камня, до каждой пяди земли знакомой дороге — из дому на шахту. Ходил в дождь, в снег, в вёдро. Ходил с молодым задором и с тяжелеющей ношей наступающей старости.
Сегодня шел по привычной дороге с радостным волнением и гордостью: рядом с ним два сына!
Не каждому отцу выпадает такое счастье.
Советские горняки Петр Очерет, Федор Волобуев и Василий Самаркин работали в ночной смене, и утром в помещении профсоюза свободные от работы шахтеры собрались побеседовать с гостями. Явился и Шипек. Хотя уже полгода минуло, как ушел старый шахтер на пенсию, но почти ежедневно по привычке приходил на шахту потолковать с товарищами, узнать новости, просто посмотреть на уголь, на вагонетки, на рабочие спецовки, подышать шахтерским воздухом. В тот день, когда работали русские горняки, он тем более не мог усидеть дома.
Все на шахте было для Яна Дембовского ново и удивительно. Внешне она как будто та самая: те же надшахтные здания, те же терриконы, тот же стук молотов в кузнечном, скрип подъемника, те же темно-серые рабочие куртки и даже у штейгера Гаха те же дремучие черные усы.
И все же шахта казалась новой, и он не мог понять, в чем заключается новизна. Догадался: люди! Люди стали другими. Говорят про угледобычу, словно в их собственный карман пойдет прибыль, спорят о новых методах труда, будто они их лично касаются. И слова все новые: соревнование, производительность…
— Ну, что скажешь? — обратился к брату Станислав. — Слышал о советском методе добычи угля? По Петру и его товарищам будут равняться наши шахтеры.
Ян промолчал. Еще дома, когда Петр Очерет рассказывал о социалистическом соревновании на шахтах Донбасса, он не верил, что все это может быть в действительности. И теперь на языке вертелось привычное слово: пропаганда! Но в спор с братом решил не вступать, тем более что их окружали посторонние люди. Был убежден, что в споре они станут на сторону брата.
Вот и промолчал.
Но Шипеку не понравилось молчание молодого Дембовского. Молчит, словно камень держит за пазухой. По случаю предстоящей встречи с советскими шахтерами старик осушил келишэк старки и теперь заговорил с жаром, словно внутри у него полыхал добрый кусок антрацита:
— Я на французских и бельгийских — чет-нечет! — шахтах бывал, а такой работы не видел. Хвалю!
— И не увидишь. Ударный труд! — поддержал старого друга Феликс.
«Ударный! Еще одно новое слово. Его не было раньше», — про себя отметил Ян.
— Что означает — ударный?
Пока Петр Очерет популярно разъяснял сущность ударного труда, в комнату вошел низенький шахтер, в куртке не по росту, с лампой на груди и в темном берете, сползающем на ухо. Как бедный родственник, остановился у порога.
— Ты опять приперся, Томаш! — насупился Шипек. — Ничего не выйдет. И думать брось. Русские устали. Отдохнуть им надо.
— Я разве что-нибудь говорю, папаша Шипек! — проворчал Томаш. — Я понимаю: раз нет — так нет. Просто пришел послушать умных людей.
— Не врешь? — усомнился Шипек, видно знавший настырный характер Томаша. — Опять начнешь канючить.
Томаш с укоризной покачал головой:
— Ай-ай-я, папаша Шипек! За кого ты меня принимаешь? Неужели не доверяешь своему лучшему другу?
Простосердечного Шипека тронула слеза, прозвучавшая в голосе обиженного Томаша:
— Друг ты мне, верно. Только не приставай больше. У русских ребят и поважней дела есть, чем с твоей бригадой разговаривать.
— Понимаю, понимаю. Зачем мешать, — умильно прощебетал Томаш и примостился в углу на краешек стула, чинно положив замасленный берет на колени — хоть мадонну рисуй.
И усыпил бдительность Шипека. Когда речь зашла о производительности труда врубовых машинистов и Очерет стал рассказывать о делах на шахте «Центральная», Томаш неожиданно, как отбойный молот в пласт, врезался в разговор:
— Правильно, товарищ Очерет! Каждый должен об ударниках знать. Наша бригада сегодня в ночную смену идет. Ребята мне и наказали: зови русских шахтеров, нужно с ними потолковать. Как быть теперь, и сам не знаю! — и вздохнул с видом великомученика.
— Томаш! Опять за свое? — сиплым от негодования голосом закричал Шипек. — Холера ясна!
Но было поздно. Очерет переспросил:
— Говоришь, ждуть хлопци?
— Ждут, ждут! — поспешно подтвердил Томаш. — Мне одному в бригаду возвращаться никак нельзя. Побьют. Ей-богу, побьют. У нас ребята серьезные.
— Яка буде резолюция? — обратился Очерет к Самаркину и Волобуеву.
— Раз ждут — надо идти, — в один голос, не задумываясь, решили воркутинцы, может, потому, что по тону, каким был задан вопрос, поняли, чего ждет от них их старший товарищ.
— Добре! Дэ згода у семействи, там мир и тишина. Пишлы до твоей бригады, — повернулся Очерет к Томашу. — Эксплуатируй.
Томаш воинственно водрузил берет на положенное ему место.
— Вот так, папаша Шипек, надо дела решать. По-партийному. А ты затвердил: «Не приставай, Томаш, уходи, Томаш!» Привет пенсионеру!
За шесть месяцев пенсионной жизни Шипек не привык к этому, на его взгляд, обидному слову.
— Катись, байстрюк! — гаркнул сердито. Но когда за русскими и Томашем закрылась дверь, добавил как бы в свое оправдание: — Заядлый у поганца характер. Шахтерский. Прицепится, как пластырь до мягкого места, — не оторвешь!
— Слышал? — повернулся Станислав к брату. — Так на всех шахтах — ширится социалистическое соревнование.
— Социалистическое соревнование! — усмехнулся Ян. — Не слышал таких слов.
Шипек сердито прохрипел:
— Многого ты там не слышал! А что слышал, на то теперь наплюй с познаньской ратуши. Чет-нечет!
— Не та теперь шахта, — поддержал Феликс. — Вон виднеется крыша. Наша новая электростанция. Сами строили. Ты такое слово слышал — воскресник? По двести часов каждый шахтер отработал на строительстве электростанции.
— За плату, конечно?
— Какая плата! Для себя строили.
— Разве шахта не пана Войцеховского?
Дружный смех огласил помещение профкома. Хрипло, с кашлем смеялся Шипек, добродушно Станислав, до слез Феликс.
— Тю-тю! Поминай как звали. Бежал, и духу нет. Теперь он в Лондоне или в Нью-Йорке небо коптит, — вытирал слезы со смеющихся глаз Феликс. — Там всякую шваль собирают.
Пожилой рабочий с белым кривым шрамом на черной шее спросил с усмешкой:
— Может, ты его в Лондоне встречал?
Вопрос вроде и невинный, а Ян да и все вокруг почувствовали его враждебный тон.
— Не приходилось! — и Ян отвернулся. Обиделся. А на кого он, собственно, обиделся: что заслужил, то и получай.
Худой, черный, одержимый Шипек хрипел:
— Наша шахта! Народная! А пана Войцеховского — псу под хвост! — и добавил несколько сильных слов, обычно в печати не употребляемых. — Я знаю, что такое горняцкий пот. Гнули меня в дугу тыщу лет. Теперь выпрямился Адам Шипек во весь рост. Ты еще молодой, может, и не знаешь, а отец твой помнить должен. Был когда-то у нас, горняков, сказ о Скарбнике. Жил властитель подземных сокровищ. Никому не позволял коснуться своих богатств. Гибли шахтеры под землей. А сейчас хозяин всех недр — народ.
Неизвестно, сколько бы еще распространялся Шипек на эту тему — поговорить старик любил, — но в комнату с озабоченным видом вошел молодой парень с бумажкой в руке. Судя по вздернутому носику и бегающим лукавым глазам, парень был не без ехидства, что, впрочем, сразу и обнаружилось. Увидев Шипека, он поднял рыжую бровь:
— Дядя Шипек, опять речи произносишь? Сразу видно — человек на отдых ушел. Поговорить всласть можно.
Шипек нахмурился: в словах парня послышался обидный намек:
— Ты что, Януш, с бумагой носишься, как министр без портфеля?
— Дело есть.
— Что такое?
— Тебе теперь без интереса.
— Ну, ну, полегче, парень. Все там будем. Какую кляузу сочинил?
