Варткес Тевекелян - Гранит не плавится
Жил я среди рыбаков два с половиной года. Изучил до тонкости тайны моря. Повзрослел, окреп физически. Мускулы мои стали как железные, я не боялся никакой работы.
Как-то вернулся из города старшина артели и сообщил, что война кончилась. Наконец-то! Рыбаки смеялись, кричали, обнимали друг друга, целовались.
— Погодите радоваться! — прикрикнул на них старшина и рассказал, что в Стамбул вступили войска Антанты, что итальянцы углубились в Анатолу, а греки оккупировали Измир.
Рыбаки сразу притихли, молча достали кисеты, закурили.
— Дождались! — нарушил наконец молчание Турсун-ага. — Теперь победители разорвут на части нашу землю…
— Этого допускать нельзя, — сказал пожилой рыбак, ранее служивший в армии.
— Хотел бы я знать, как это ты не допустишь? — спросил старшина с горькой усмешкой.
— Защищаться буду! Не воевать, а защищаться. В этом большая разница, — уточнил бывший солдат. — Народу нашему чужого не надо, но и своё не отдаст… Да что говорить, ради такого дела хоть сегодня пойду!
— Правильно, всем придётся идти! Не сидеть же сложа руки и смотреть, как иноземцы грабят твой дом и разрушают твой очаг, — согласился старшина.
— Все пойдём! — дружно ответили рыбаки.
Я не узнавал своих товарищей, с которыми жил бок о бок столько времени. Ещё вчера они проклинали войну, последними словами ругали правителей — Талята, Энвера и Джамала. А сегодня готовы были воевать сами.
Честно говоря, я мечтал только об одном: найти такое место, где не нужно было бы скрывать свою национальность, бояться каждого жандарма и полицейского.
Через несколько дней Турсун-ага предложил мне поехать в Стамбул. Там уже высадились оккупационные войска Антанты, и армян никто не трогал. Я согласился.
Старшина артели, вручая заработанные мною деньги, сказал много добрых напутственных слов, хвалил моё трудолюбие и пожелал удачи. Турсун-ага взялся проводить меня до Самсуна и там посадить на пароход.
Нет надобности описывать подробности моего путешествия. Не думайте, что я ехал как праздный пассажир. Работал всю дорогу — зарабатывал на проезд. Чтобы не тратиться на билет, Турсун-ага устроил меня матросом на маленький грузовой пароход, курсирующий вдоль черноморских берегов Турции. Через восемь дней я ступил на землю атаманских султанов.
После тихого рыбацкого посёлка, где кроме шума волн и крика чаек, не слышны были никакие другие звуки, Стамбул показался мне настоящим адом. В Босфоре, на открытом рейде, стояли военные корабли Антанты. В Галатском порту скрежетали железные краны, горланили сотни полуголых, чумазых амалов — грузчиков с сёдлами за плечами. Суетились пассажиры в пёстрых одеждах. Громко расхваливали свой товар бесчисленные лоточники и мелкие торговцы. Около бревенчатых, сколоченных на скорую руку харчевен слонялись пьяные матросы всех стран и наций, там же прогуливались накрашенные девицы. Справа, по так называемому Галатскому мосту, соединяющему европейскую часть города с азиатской, мчались грузовые автомашины, со звоном катились трамваи, проезжали нарядные кареты. Против моста блестели в лучах солнца позолоченные купола и высокие минареты знаменитого византийского собора Айя-София, превращённого завоевателями в магометанскую мечеть. У подножия собора, на самом берегу Босфора, раскинулся тенистый сад с вековыми деревьями. Я знал по книгам, что когда-то в нём собиралась византийская знать, философы и учёные.
Растерянный, ошеломлённый гулом огромного многоязыкого города, стоял я с узелком в руке на перекрёстке двух шумных улиц и не знал, куда идти.
Пошёл было к мосту, но здесь мне преградили дорогу и потребовали плату за проход. Отдав целых десять пиастров, я прошёл в азиатскую часть и очутился в лабиринте узких грязных улочек, напомнивших мне наш уездный город Орду.
Пройдя по торговым рядам, где продавали всё — от пёстрых ковров до живых кур и гусей, я добрался до сада и сел на скамейку.
Стемнело. Где-то заиграл духовой оркестр, сад наполнился гуляющими. Турок среди них почти не было — всё иностранцы, большинство военных. До полуночи я толкался среди этих господ и, когда сад опустел, растянулся на скамейке, положил под голову узелок и моментально заснул… Разбудил меня полицейский.
— Ты что, не знаешь, что здесь спать нельзя? — грозно спросил он.
Спорить с ним не имело смысла. Я схватил свой узелок и направился к выходу. Спустился к морю, нашёл укромное местечко под выступом скалы, лёг на песок и проспал до утра.
Со следующего дня начались мои мытарства. Где я только не был в поисках работы! Заходил в какие-то армянские благотворительные общества и землячества, говорил с разодетыми господами. Принимали меня вежливо, но никто никакого интереса к моей судьбе не проявлял. Просили оставить адрес и обещали известить, если подвернётся что-нибудь. Я стеснялся признаться, что ночую на берегу, и молча уходил…
Деньги подходили к концу, хотя я и питался одним хлебом. Ещё несколько таких дней, и пришлось бы голодать.
Однажды рано утром пошёл я на рыбный базар. В маленькой бухточке Балат, похожей на грязную лужу, теснились десятки фелюг, до бортов наполненных свежей рыбой. Полуголые рыбаки спешили сбыть улов перекупщикам. Они кричали, бранились, клялись, что продавать рыбу за такую цену всё равно что уступить даром, но перекупщики были неумолимы. При виде этой знакомой картины у меня ёкнуло сердце, даже запах рыбы показался родным!..
Долго толкался я на дощатой пристани, спрашивал каждого рыбака — не нужен ли работник? В ответ они качали головой, а один даже прикрикнул на меня: «Самому нечего есть!..» И всё-таки счастье мне улыбнулось. Морщинистый старик, услышав мой вопрос, поднял голову и внимательно посмотрел на меня.
— Раньше рыбачить приходилось? — спросил он. По его выговору я догадался, что старик — лаз, из района Риза. В его лодке сидел ещё парень, примерно моего возраста.
— Ещё бы! Сын рыбака и сам рыбак!
— Откуда родом? Я сказал.
— Погоди, кончится базар, потолкуем!..
Базар кончился скоро. Мой старик продал всю рыбу и позвал меня в лодку.
— Рассказывай, в каких краях побывал, где рыбачил и как очутился в Стамбуле.
Я коротко рассказал ему о себе то, что считал возможным, и, когда кончил, он сочувственно покачал головой.
— Всё в руках аллаха! — Старик подумал, потом сказал: — Стар я стал, все кости болят!.. Тяжело мне грести, тянуть сети… Нужен помощник. Если сойдёмся, то вы, вдвоём с моим сыном Ахметом, будете рыбачить. — Он кивнул в сторону парня. — А я доставлю на базаре столик — буду торговать. Поможет аллах — мы избавимся от собак-перекупщиков, они всю кровь нашу высосали! Лодка у меня ещё крепкая, сети надёжные, а рыбы в море много, нужно только уметь взять её!..
— Сумеем, отец, не сомневайтесь! — сказал я.
— Условия такие, — продолжал он, оставив мои слова без внимания, — кормиться будем вместе; если захочешь, можешь и жить с нами — места хватит. Барыш, за вычетом расходов на харчи, будем делить на шесть частей: две части — за лодку, одну часть — за снасти, остальное поровну, каждому по одной части. Сыты будем!
Условия были кабальные. Получалось, что придётся работать за одну еду. Однако в моём положении рассуждать не приходилось, и я согласился.
— Значит, договорились!.. Поможет аллах, и дела наши пойдут лучше. Подожди с Ахметом, пока я куплю еду, и поедем домой. — Он выбрался из лодки и, покряхтывая, направился к лавкам.
Ахмет показался мне симпатичным парнем, и я не ошибся. Мы с ним сдружились и жили потом, как братья.
— Тебе будет хорошо у нас! — заговорил Ахмет, когда я подсел к нему. — Отец мой, Шукру-ага, добрый, он и мухи не обидит!
— А как улов?
— Неважно… Отец быстро устаёт, вот нам и приходится промышлять в прибрежных водах. Если выйти в открытое море, можно ловить больше, — там много крупной рыбы.
— Почему не поставите парус?
— Денег не хватает: налоги совсем задушили. Кое-что ведь и домой посылать нужно. В деревне осталась мать с двумя моими сёстрами…
Вернулся с покупками старик, сел за руль, мы с Ахметом налегли на вёсла и скоро причалили к берегу, недалеко от старого моста.
Жили мои новые хозяева в такой же глинобитной лачуге, как и Турсун-ага. Вся обстановка этой полутёмной конуры, напоминавшей скорее сырую яму, чем человеческое жильё, состояла из двух деревянных топчанов с матрацами, набитыми морской травой, грубо сколоченного стола, двух табуреток и кованого сундука в углу.
— Сперва поедим, потом сколотим тебе кровать, — сказал Шукру-ага.
Так началась моя жизнь в Стамбуле…
Из затеи старика самому торговать на базаре ничего не вышло. Чиновники стали обкладывать его таким налогом, что всего нашего улова не хватало на его уплату. От торговли пришлось отказаться. Шукру-ага был набожным человеком и все беды приписывал воле аллаха, — он даже не подозревал, что чиновники из налогового управления действуют заодно с перекупщиками.
