Варткес Тевекелян - Гранит не плавится
От радости и смущения я покраснел.
— Вам виднее, как лучше…
Через день я провожал Микаэла на станцию. Пожелал ему счастья, посадил в вагон. Он до слёз был тронут нашим вниманием. Долго тряс мою руку, уверял, что в долгу не останется.
— В первый раз в жизни я чувствую себя человеком! — Эти слова ещё долго звучали у меня в ушах…
Жизнь идёт…
После получения награды я несколько дней ходил как именинник. Ежеминутно косился себе на грудь, где поблёскивал боевой орден…
Занятый повседневными делами, я как-то даже не заметил наступления весны. К тому же здесь всё было не так, как на моей родине. Не было таяния снегов. Серые облака поднялись, посветлели, в разрывах между ними показалось жаркое солнце. Море, словно устав бушевать, катило свои волны лениво, как бы нехотя. Зато неистовствовали белые чайки. С утра и до позднего вечера целые тучи их, радуясь весне, с весёлыми криками кружились над морем…
В эти весенние дни пришла телеграмма от Шурочки: она сообщала о дне приезда. Накануне я особенно тщательно почистил свою великолепную морскую форму, выгладил брюки, до ослепительного блеска надраил позолоту на капитанской фуражке. Комнату тоже убрал, даже полы вымыл. Купил цветы, поставил на стол. Вот только скатерти у меня не было!..
Заметив мои приготовления, Яблочко не преминул поиздеваться.
— Уж не собираешься ли ты жениться, друг? — спросил он, смеясь.
— Что вы, Иван Мефодьевич! Приезжает мой фронтовой товарищ — медсестра нашего полка Шурочка. Нужно же встретить её как следует!
— Ещё бы! Не Егор или Митрофан какой-нибудь, а Шурочка! Не шутка!..
За час до прибытия поезда я уже торчал на вокзале. Прохаживался по платформе, вспоминал первое знакомство с Шурочкой — в вагоне кашеваров во главе с Пахомовым. Мне казалось, что всё это было очень-очень давно — чуть ли не сто лет тому назад. А ведь на самом деле с того дня прошло немногим больше двух лет. Сколько перемен в моей жизни!.. В те годы люди взрослели быстро, — повзрослел и я…
Вдруг, словно из-под земли, вырос передо мной Гугуша с большим букетом цветов.
— Здравствуй, Гугуша! Ты тоже кого встречаешь? — спросил я, пожимая ему руку.
— Зачем встречать? Никого не встречаю! Узнал, что к тебе барышня приезжает, — Яблочко говорил. Принёс цветы из нашего сада. Подари, пожалуйста, — барышне приятно будет!
— Спасибо, друг, у тебя доброе сердце!
— Скажи, Ваня, очень она красивая?
— Как тебе сказать? Не знаю… Просто — человек хороший, настоящий товарищ. Мы с нею в одном полку воевали…
— Правильно, красота проходит, а человек остаётся. Главное, чтобы хорошая была! — Гугуша вздохнул.
Послышался паровозный гудок. Я побежал навстречу поезду. В дверях вагона показалась Шурочка. В шёлковом платье, в маленьких, изящных туфельках, она выглядела совсем по-другому, чем в гимнастёрке и сапогах. Если бы не золотистые волосы, развевающиеся по ветру, вздёрнутый нос и смеющиеся знакомые глаза, я бы её не узнал!
Она спрыгнула с подножки и очутилась около меня. Я молча протянул ей цветы.
— Скажите пожалуйста, какой галантный стал!.. И красивый какой!.. Знаешь, миленький, орден очень тебе к лицу! Кто мог подумать, что ты станешь таким бравым… сухопутным моряком!
Я взял её чемодан, повёл к выходу. А где же Гугуша? Исчез!..
В фаэтоне, по дороге в общежитие, Шурочка болтала без умолку.
— Рассказывай же, миленький, как живёшь, что поделываешь? Да, товарищи велели передать тебе поклон. В особенности Модест Иванович. Я так и осталась работать у него, — не думай, не секретаршей какой-нибудь. Я — оперуполномоченный, — не шутка. Челноков редкой доброты человек. Он тебя очень любит, огорчается, что редко пишешь… Что молчишь? Или не рад моему приезду?
— Что ты, я так ждал тебя!.. Странно как-то, привык видеть тебя в гимнастёрке, в сапогах, а тут…
— По-твоему, мне всю жизнь так и ходить в солдатской одежде? Не думай, нужно будет — опять надену, я не белоручка. Совсем забыла, — видела на улице твою зазнобу. Левон показывал. Красивая, ничего не скажешь. Говорят, ушла из дома, поступила на учительские курсы…
Мне было неприятно, что она говорила о Маро, и я обрадовался, что наш фаэтон остановился у дверей общежития.
Войдя в мою комнату, Шурочка огляделась.
— Ничего, живёшь чисто! Вот прибрать бы твою комнату, совсем бы хорошо было…
— Не понимаю, что тут ещё прибирать, — обиделся я. Мои старания, как видно, пропали даром.
— Неуютно у тебя… Впрочем, вы, мужчины, в этом плохо разбираетесь. Ладно уж, женишься — поймёшь… Покажи, где можно умыться?
Умывшись, Шурочка села за стол, достала маленькое зеркало и, старательно причёсывая волосы, спросила:
— Признайся, миленький, ты очень любил ту красивую армянку?
— Как тебе сказать, тогда казалось, что люблю…
— А здесь нашёл другую?
— Нет…
— Удивительно! Такой видный парень, а в любовных делах робкий. Не пойму, как это здешние девушки оставили тебя в покое?
— По-твоему, они сами должны были лезть ко мне?
— А что им делать, если ты сам такой недогадливый? — Шурочка, улыбаясь, посмотрела на меня. В её смеющихся глазах я уловил насмешку.
Мне пора было на работу. Я предложил Шурочке зайти по дороге в порт в кондитерскую — позавтракать. В коридоре общежития через полуоткрытые двери нас провожало несколько пар любопытных глаз…
Допив чай, Шурочка поднялась.
— А теперь покажи, миленький, где помещается Чека и горком партии.
— Зачем тебе?
— Дело есть, — она понизила голос. — Модест Иванович поручил выяснить здешние связи сына священника. Ты его знаешь, — бывший офицер, белогвардеец. Тот, который послал своему отцу эсерку Шульц.
— Неужели это дело ещё не закончили?
— Не совсем… После того как ты задержал Беллу в Тифлисе и её отправили к нам, молодчики раскололись — начали давать новые показания. Шульц взбесилась, назвала их молокососами и выложила всё начистоту. Оказывается, офицерик этот поддерживал связь с каким-то заграничным центром дашнаков, получал от них директивы, деньги и передавал националистской организации молодёжи. Понятно, действовал он не один, а вот кто помогал ему здесь — не говорит.
— Не представляю, как тебе удастся установить его связи? Времени ведь много прошло…
— Конечно, не легко, но можно… Жил же он здесь у кого-то на квартире, имел знакомых, друзей, встречался с ними… Попытаюсь! Да и местные — товарищи помогут. — Шурочка говорила как заправский разведчик.
Я проводил её до дверей Чека. Мы условились встретиться после работы в общежитии. Я пошёл в порт.
По дороге казнил себя за то, что был к ней недостаточно внимателен — больше молчал, а если говорил, то о пустяках. На работе тоже всё думал о Шурочке… С трудом дождался конца рабочего дня, побежал в общежитие. Комната моя преобразилась: книги были аккуратно разложены по полкам, кровать переехала в угол, а на столе была постлана белая бумага. У окна сидела улыбающаяся Шурочка, очень довольная впечатлением, которое на меня произвела убранная ею комната.
— Вот теперь я понял, что означает домашний уют! — воскликнул я, протягивая ей руки.
— Какой же это уют!.. У тебя же нет ничего! Столько времени живёшь здесь и даже занавесок не мог купить.
— Ладно! Это всё дело наживное!.. Пойдём лучше обедать.
— Может, дома поедим? Я хлеб купила, сыр есть…
— Нет, пойдём в ресторан! Отпразднуем твой приезд. Мы ведь теперь богатые, на жалованье. За контрабанду тоже кое-что перепадает. — Я достал из кармана пачку денег и показал ей. — Пошли!
— Сказать правду, не люблю ресторанов… Но раз ты хочешь… — Она поправила волосы, и мы вышли на улицу.
В ресторане «Италия» я заказал закуску, обед, бутылку сухого вина.
— Может, ты предпочитаешь сладкое? — спросил я.
— Всё равно! — Шурочка покачала головой. — Избаловался ты здесь… Тётушка Майрам хотела послать со мной вина, я отговорила: Ваня, мол, вина не пьёт. А ты…
— Как она там?
— Ничего, живёт себе. Всё тебя вспоминает. Не понимаю, почему люди так хорошо к тебе относятся?
— Потому, должно быть, что я хороший! Одна ты не понимаешь этого…
— Хвались! Может, кто и поверит…
Мы весело болтали, вспоминали минувшие дни. Прошлое ведь всегда кажется необыкновенным!.. Шурочка рассказала, что комиссар наш наконец осуществил свою давнишнюю мечту — уехал учиться. Остальные разбрелись кто куда: на завод, на шахты, в деревню. Об Акимове она ничего не знала. Слышала, будто он выписался из госпиталя полуинвалидом. Даже в наградном отделе ВЦИК не могли его разыскать, чтобы вручить орден.
После обеда пошли побродить по городу. Вечер был тёплый, и, на наше счастье, дождя не было. Шурочка, шагая рядом по зелёным улицам, по омытым дождём, отполированным белым камням мостовой, восторгалась:
