Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский
Не сговариваясь, взглянули старухи на стенку, на портреты солдат, не пришедших с войны. Помолчали, вороша в памяти прошлое. Смахнула тайком тетка Настя слезу со щеки, а Яковлевна изгорбатилась больше обычного, и начали они вспоминать про то, как жили в войну…
4
Вот и вернулся он в свой дом, порадовал мать. Яковлевну…
Была бы эта радость долгой…
Оранжевое солнце теперь целиком стояло в крайнем окне, Ратников глядел на него не мигая и не слушал, о чем говорят Яковлевна с матерью.
Его тронули за колено, и он поднял голову. Увидел глаза старух — одни цепкие и как бы сердитые, другие настороженные и жалостливые.
— Что закручинился?
— А что ему за резон сидеть целый день со старухами.
Мать обрадовалась:
— И верно. Пойди, пойди… Погуляй. Деревенских встретишь. Невест наших.
Ратников улыбнулся невесело.
— Прибегали. Лариска с Галькой. Увидели — закраснелись.
— Э-э! — сказала Яковлевна. — Не знаешь мужиков наших, Ратниковых? Пока соберутся с делом, намолчатся. Налей-ка еще. Выпьем да и ступай.
Ратников вылил в стаканчики остаток водки — все трое подняли.
— Платон с войны пришел, — сказала Яковлевна, — помнишь?
Мать вздохнула:
— В орденах весь. В контузиях, в дырьях.
— А молчал все. Молчал поначалу.
— Разговорился после.
— Разговорился! — Яковлевна заклохтала, затряслась вся. — Разговорился! Ведь он думал, только у нас в колхозе неладно. На меня накинулся, а тут секретарь райкома, покойный Артемыч, в деревню заехал, так Платон за грудь его слапал и ну трясти, ну душу из него выколачивать.
И мать засмеялась:
— Его же самого тогда секретарем и поставили.
— Его! Его!
— Самого!
— Ах ты, господи! Самого!
— На, мол, на! Попробуй, повоюй-ка!
— С бабами!
— С бабами!
— Ах ты, господи!
Старухи смеялись дружно, смеялись до слез. Наконец мать, держа в одной руке стаканчик, другой вытирая глаза, проговорила:
— Приехал, помню, потом-то, зимой уж, — худющий, в лице ни кровинки — и бегает, бегает вот тут вот, из угла в угол. «Да сядь посиди!» Где там! И все молчком, все молчком.
— Э-э! — Яковлевна опять задумалась. — Он выговоров тогда отхватил за год больше, чем за всю войну орденов.
— Да в тот раз и сказал, помню: на войне, мол, легче было.
— А-а! — вскинулась Яковлевна. — Легче? А мы, бабы, всю войну так-то ярмо тянули. Всю войну. Всю. Ну, выпьем, да и ступай.
— За тяжести прошлые, за печали старые да за радости новые, — скороговоркой произнесла мать и выпила.
Выпил и Ратников. И Яковлевна. Кой-как закусили.
Мать стянула со стола к себе на колени амбарную книгу. Раскрыла, стала переворачивать замусоленные желтые страницы.
— Иной раз напомню Платону теперь разговор тот — смеется.
Она вынула три тонкие выцветшие фотографии.
— Вот он, Платон Алексеевич.
Ратников хорошо помнил фронтовые фотографии своего дяди и взял их из рук матери.
Ратные будни… Снятые неведомым фотографом случайные сцены бередили душу.
Вот Платон Алексеевич спит, неудобно подвернув голову в съехавшей набок каске — виден край дощатого стола, открытая банка консервов, краюха хлеба, кто-то из-за кадра подносит ко рту Платона Алексеевича алюминиевую кружку.
В землянке курят, орут, пьют и едят, но разве это может потревожить сон солдата!
А вот Платон Алексеевич сидит на пне. Сжав в руках пилотку и запрокинув голову, хохочет. Рядом стоит немец в каске, в расстегнутом кителе, босиком и в подштанниках…
А на этой фотографии — большой зал с лепным потолком, на длинном столе алюминиевые котелки, фляжки, бутылки и хрустальные бокалы, за столом веселые офицеры. Платон Алексеевич в кителе с орденами, подруга его, теперь жена, Ираида Васильевна — в гимнастерке и тоже с орденами…
Победители… Живые, здоровые, сильные… Счастье, вот счастье!..
Ратников отдал фотографии Яковлевне и отвернулся к окну.
— А ему и теперь достается, — сказала мать. — Заедет иной раз, подкатит на своей «Волге», быстрехонько вбежит в дом и свалится на диван. Так бы и сидел, так бы и не вставал, да заботы гложут — подхватится: «Ну, пора! Поехал». — «Куда? Посиди! Я вот вишенок принесу! Малинки…» Рассмеется: «Некогда. Купить надо чего?» Ну, попросишь… Рыбки соленой — не привозят к нам в лавку-то. Или стекло новое вырезать — выпало… Укатит — и след простыл. И не кажется. Ну, забыл, думаешь, — ан, нет. Прибегут Люда с Надей, притащат…
— Будет тебе про Платона! — сердито сказала Яковлевна и положила на стол фотографии. — Начальство есть начальство. Все в его власти: устал — поспи.
— Дело ждет — не поспишь! — заспорила мать. — Много ты спала в войну? А у Платона и теперь забот не меньше, вся работа у него нервная.
Яковлевна разогнулась в пояснице, и Ратников встретился с ней глазами.
— Ну, будя! Будя про Платона-то!
Глава V
1
Долго идет по большому кругу летнее солнце, много светлых часов укладывается в летний день, о многом переговорить можно, вспомнить. Тикали на кухне ходики, все ниже опуская гирю, Яковлевна и тетка Настя поглядывали на Ратникова, будто поторапливали его взглядами. Яковлевна сказала наконец:
— Ну, иди. Интересно больно — старух слушать.
— Интересно, — сказал Ратников. — Посижу.
— Просидишь. Невест не останется.
— Иди, иди, — проговорила мать. — Прогуляйся. Невесты не переводятся. Поспевают, будто ягоды, а не с кем заручиться в деревне — парней нет. Сопливые — те женишатся.
Ратников молчал, и мать не заметила, как он сжал челюсти, сказала с грустной ласковостью в голосе:
— Доживу если — внука увижу — порадую Алексеича. Тебя родила — вырастила, внука дождусь — вынянчу.
Ратников поднялся. Повернувшись, шагнул к окну, уставился на кусты сирени.
Кусты в пыли. Наверно, давно не шли дожди.
2
Когда Ратников вернулся к столу и сел, лицо у него было совсем белое.
— Сиди, — разрешила вдруг Яковлевна. — Охота — сиди.
Ратников взглянул на нее, и ему показалось, что знает она больше того, чем надо ей знать.
— А мы уж с ним ворошили сегодня старое, снимок глядели, — с виноватым видом сказала тетка Настя. Перевернула несколько страниц амбарной книги и вынула, положила на стол перед Яковлевной фотографию, на которой сняты были выстроившиеся в четыре яруса под карнизом бревенчатого дома односельчане.
Яковлевна, изгорбатясь, вгляделась, и Ратников услышал ее стон.
— Ах, ты!.. И столько годов таила!..
— У тебя же был такой. Был.
— Был. — Яковлевна поджала тонкие губы, изгорбатилась так, что опустила голову ниже спины. Затихла.
Что вспоминала? Может быть, молодость свою, а может быть, все, что было после того, как осталась без мужа, одна
