Николай Сказбуш - Октябрь
— Мы с завода, — поторопился пояснить Тимош.
— Из снарядного цеха, — поддакнул Коваль, — вместе с Митькой работаем. Проведать пришли, по случаю воскресенья.
— А Митенька мой на базаре, по случаю воскресенья, — заметно смягчилась женщина, и Тимошу как-то не по себе стало от этого ласкового «Митенька». Коваль тоже заметно обмяк, почуяв, что у кожуха есть свое тепло и своя душа. Однако дело оставалось делом.
— Что ж это он у вас каждое воскресенье гуляет. Позапрошлое воскресенье в Ольшанке был, теперь — на базар?
— Нигде не был ни в прошлое, ни в позапрошлое, — раздраженно ответила женщина, — весь день дома просидел.
— Ну, днем это верно. Я про ночь говорю.
— И ночью дома. Кому лучше знать.
— Ага, это я, значит, перепутал. Это Кувалдин в Ольшанку ездил.
— И Кувалдин у нас до ночи просидел, в карты играли. Да тебе то что, собственно?
— А ничего. Просто так, зло берет, что не застали, — Коваль посмотрел на гору железа в углу, пнул ногой наковальню.
— Пошли, — нетерпеливо подтолкнул товарища Тимош, — погодя заглянем.
— Мы насчет мастерской заходили, — пояснил Коваль, — зарабатывать надо.
— Так вы к вечеру, — оживилась женщина, — к вечеру непременно вернется.
— Ладно. Прощайте.
Приятели направились уже к воротам, когда вдруг по дощатому полу зашлепали босые ноги. Тимош оглянулся — белобрысый малыш в одной рубашонке выбежал на крыльцо. Поглаживая ладошкой спину, он смотрел то на мамку, то на незнакомых людей.
— Ты что выскочил, голопузый! — подхватила малыша женщина и, целуя на ходу, унесла в хату.
— Ну, кожушок нашли, — не оглядываясь проговорил Коваль.
— Нашли! Тоже мне следователь! — угрюмо отозвался Тимош.
На углу Ивановской они расстались.
На Ивановку Тимош не пошел, и на Никольскую не пошел. Пробродил весь день по городу, попал на массовый митинг в Центральном саду, потом в городской драматический театр на собрание — дотянул до вечера. Есть не хотелось, только перед глазами всё время маячил нетронутый стакан кипяточка.
В десятом часу вечера направился в железнодорожный район.
У входа в театр стоял рабочий патруль с красными повязками на рукаве:
— Предъяви мандат.
Тимош не задумываясь ответил:
— Мне к товарищу Павлу. Поручение партийного комитета, — он говорил правду: Кудь направил его в отряд Павла.
Рабочий, охранявший вход, внимательно взглянул в лицо Тимоша:
— Проходи.
Тимош переступил уже порог, когда кто-то окликнул его, он оглянулся, но хлынувшая в театр толпа оттеснила от дверей, подхватила, увлекла за собой. Все нижние ряды были заполнены, пришлось подняться на верхний ярус, устроиться на задних скамьях, подпирать стену.
Большая центральная люстра под куполом была погашена и походила на громадного бронзового паука с множеством подслеповатых глаз. Боковые лампионы горели неполным накалом красноватым неярким огнем, огромное котлообразное помещение театра утопало в полумраке, и только на сцену, украшенную кумачовыми полотнищами и портретами Карла Маркса и Фридриха Энгельса, яркими пучками падал белый свет. Собрание уже началось, но люди еще подходили, и в зале слышался приглушенный шум, похожий на плеск реки в половодье.
Наконец, все разместились, закрыли двери, и председательствующий огласил повестку дня. Сперва выступал представитель городского комитета, приветствуя железнодорожников и отмечая насущные задачи, потом сменилось еще несколько ораторов. Затем, после небольшого перерыва, председательствующий огласил:
— Слово предоставляется товарищу от Заводского района.
Плотный, ладный человек без шапки, не спеша выступил вперед — Тимош увидел Тараса Игнатовича. Ткач говорил, что рабочие требуют решительной позиции по отношению к Временному правительству, решительной поддержки большевистской партии, призывал железнодорожников быть вместе со всеми рабочими, со всеми передовыми пролетариями.
Тимош впервые видел Тараса Игнатовича, выступающим перед массой. Это было непривычно — совсем иной, новый человек был перед ним, он как бы сосредоточивал в себе волю и стремление всех этих людей, приобретал новую сущность.
Между тем, на сцене появился уже другой оратор. Трибуны не было, каждый представал во весь рост с головы до ног, и Тимошу прежде всего бросились в глаза ловко подхваченные на икрах сапожки.
— Слово имеет… — председатель наклонился к соседу налево, затем к товарищу по правую руку. Наступила некоторая заминка. Вышедший на сцену оратор оглянулся и что-то шепнул председателю. Тот торопливо огласил:
— Слово имеет представитель группы товарищей, только что прибывших из центра, товарищ Левчук.
— Товарищи! — поднял руку Левчук, и зал затих, прислушиваясь к его голосу. — Товарищи, небывалый размах русской революции всколыхнул великие массы, все слои народа. Это накладывает на нас величайшую ответственность, обязывает решительно стать на защиту ее завоеваний…
Он говорил запальчиво, увлекаясь, и зал слушал его. Слушал и Тимош. Призыв сознать свою ответственность перед народом, перед пролетариатом, защищать завоевания революции зажег всех. Зал дрогнул, где-то в глубине поднялся и хлынул гул аплодисментов. Тимош вскочил, всматривался в ряды, узнавал движенцев, деповцев, паровозников, прислушивался к нарастающему гулу: «Напутала Александра Терентьевна про Левчука, — скользнула лукавая мысль, — так же, как про день собрания!».
— Товарищи, — продолжал, между тем, оратор, — в эти решительные и ответственные дни мы должны сплотиться все, как один человек, должны четко и определенно заявить Временному правительству…
— Правильно! — раздались возгласы.
— …должны прямо сказать Временному правительству: мы будем поддерживать его постольку-поскольку…
Кто-то крикнул:
— Верно!
Потом в зале наступила тишина. Наконец, чуть заметное движение всколыхнуло ряды, как ветер спелое жито.
— Товарищи, — продолжал Левчук, — во имя революции, перед лицом реакции и прямой контрреволюции, мы должны решительно объединиться…
Снова кто-то крикнул: «Правильно», но движение, охватившее ряды, усиливалось, между залом и оратором как бы образовался разрыв, словно между льдинами в половодье, сперва едва заметный, потом всё более усиливающийся.
— …Обстоятельства диктуют нам насущную потребность объединяться, создавать объединительные центры со всеми социал-демократическими силами…
— То есть с меньшевиками, — крикнул кто-то в зале, — говорите прямо!
— Я говорю — всех социал-демократических сил без исключения.
Сидевший рядом с Тимошем рабочий, перед тем горячо аплодировавший Левчуку, вскочил и сложил руки рупором, выкрикнул всего лишь одно слово:
— Артист!
В зале послышался смех. Пустота, образовавшаяся между людьми и оратором, усиливалась. Кто-то пытался поддерживать его, но это не могло изменить воли собрания. Кто-то еще продолжал кричать: «Правильно, верно. Пусть говорит, дайте человеку высказаться». Но решение массы уже определилось.
Левчук пытался преодолеть разрыв:
— Я должен сказать и определенно подчеркнуть, что в этом вопросе стою на одной платформе со многими видными работниками и уверен, что и другие, собравшиеся тут товарищи, поймут и….
Зал кипел. Утратив поддержку масс, оратор захлебывался, слова сыпались беспомощно и глухо:
— …Мы не можем игнорировать выступления ряда товарищей…
— Тем хуже для этих товарищей! — послышалось в зале.
Левчук что-то выкрикнул в заключение, поднял руку и сошел со сцены с победоносным видом. Не успел он еще скрыться за кулисами, председатель объявил, что слово предоставляется рабочему вагонных мастерских:
— Товарищи, я буду краток, — обратился вагонник к собранию, подчеркивая каждую фразу движением руки. — Мы, товарищи, должны заявить прямо: нам не нужны, с позволения сказать, р-р-революционеры постольку-поскольку. Никакой поддержки буржуазному Временному правительству. Никакой поддержки меньшевикам и оборонцам. Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!
Тимош всюду высматривал Павла, но он, должно быть, не вернулся еще из Ольшанки. Где-то далеко за городом рассыпались пачками винтовочные хлопки, застрочил пулемет. Люди и на улице продолжали двигаться сплоченными рядами, разбились на две колонны — одна направилась в железнодорожный район, другая к заводам.
Впереди, не приставая ни к одной из них, мелькнула острая бородка.
«История ждет нас, — усмехнулся Тимош, — так вот, значит, какая история. С оборонцами и Временным правительством. Вот тебе и объединение».
Тимош видел, как Тарас Игнатович примкнул к железнодорожникам, ему казалось, что он различает знакомый, густой, немного глуховатый голос:
