Николай Сказбуш - Октябрь
— Да кто ее разберет, если она сама в себе не разберется? Девка не плохая, добрая, умная. Одна беда — фантазии в голове много. Матушка ее тоже артистами увлекалась.
Тимош подошел к полке:
— А книги не все забрала!
— Да это не ее. Подружка оставила на сбережение. В Питере она сейчас — подружка. Она старше Агнесы, давно уж в партии. Летом приезжала к нам.
Тимош невольно глянул на книжные полки — зачитанный томик Уайльда стоял нетронутый на прежнем месте.
— С Парижем переписывалась — с Лениным! — Александра Терентьевна поднялась, провела рукой, словно отгоняя докучливые заботы и тревоги, лицо ее просветлело:
— Томится он на чужой стороне. В Россиюшку свою стремится. Про всех рабочих людей во всем мире думает, а душа наша, русская. Книжку на родном языке достанет, посылку пришлют из дому — великий праздник для него: землей нашей, говорит, зимушкой повеяло! Русский человек!
Она глянула на Тимоша снизу вверх детски радостными глазами:
— Приедет он к нам, скоро приедет. Вспомнишь мое слово: вот завтра проснемся, солнышко взойдет, а по всей нашей земле гремит уже: Ленин!
Распрощавшись с Александрой Терентьевной, ничего не сказав о том, что произошло в его семье, Тимош вышел на улицу.
Было еще светло. Где-то, наверно на городской площади, военный оркестр играл «Марсельезу». Проехал грузовик, разбрасывая листовки, господин в замасленном пиджаке призывал прохожих поддерживать Временное правительство.
Тимош оглянулся — далеко в переулке загорелся неяркий огонек — видно, Александре Терентьевне непривычно и тоскливо было оставаться одной.
«Опустел наш улей…»
Тимошу вспомнилось, как гудел этот улей, встревоженный появлением Левчука, вспомнились нападки Павла на Спиридона Спиридоновича, казавшиеся тогда непонятными. Теперь всё постепенно становилось на свое место: не затея молодежи заставила Павла насторожиться, а человек, который собирал молодежь!
Среди всех этих важных дум и забот возникло вдруг навязчивое, нелепое: внезапно, ни с того ни с сего, представился недопитый стакан кипяточка — так и стоял перед глазами, наполненный до краев, с тонкими усиками пара; Тимош пожалел, что не выпил горячего.
Первым долгом решил заглянуть в театр и узнать, не началось ли собрание. Не доходя квартала, увидел у входа в театр толпу людей, ему даже почудилось, что различил среди них бородатого студента и его товарищей. Но когда Руденко подошел к театру, все уже разошлись, и только на скамеечке у дверей сидела привратница, щелкала подсолнечные семена, аккуратно собирая шелуху в передник, а потом вытряхивая на землю. Справа и слева — со всех дворов — спешили к ней соседушки, черпая пригоршнями семена и новости; уходили, оставляя за собой след подсолнечной шелухи — он так и разбегался веером во все стороны.
— Здравствуйте! Собрание скоро начнется? — приблизился к ней Тимош.
— Здорова, черноброва! Тебе которое собрание потребовалось?
— Тут железнодорожники должны собираться. Железнодорожный район.
— Нету-нету.
— Да как же так? Мне точно сказали, сегодня в восьмом часу железнодорожный район.
— Ну, кто говорил, с того и спрашивай. А у нас не слышно. Хочешь семечек? — протянула горсть добросердечная женщина.
Тимош поблагодарил, но угощенья не принял, — и без того пересохло в горле, всё больше мучила жажда.
— Ну, как хочешь, чернявый. А насчет собрания не слышала. А уж ежели я не слышала, так и в самом Совете не скажут.
«Стало быть, напутала старуха!» — подумал Тимош и продолжал расспрашивать:
— Может, завтра будет?
— Ну, до завтра еще дожить нужно, — женщина стряхнула шелуху наземь, взмахнула фартуком и достала из узелка новый запас семян, — у нас тут театр, а не станция, каждый день по десять раз меняется. Идут да идут, то одни, то другие. Свобода! Каждый слово просит. Вчерась спозаранку заявились одни и прямо до меня.
«Мы, говорят, тетенька, кадеты. Нам, говорят, свое кадетское совещание провести надобно».
А потом морячки приходят:
«Мы, говорят, разлюбезная барышня, проездом из Севастополя в Петроград, нам митинг провести требуется». Ну, я вижу ребята хорошие, флотского происхождения, пожалуйста, говорю, отчего же, до Петрограда еще дорога далекая, поговорите, сколько знаете.
А то еще меньшевики прибегали:
«Нам, говорят, дискуссии разводить нужно». Разводите, отвечаю, — театр всё равно не убирается, разруха. Раньше у нас цирк был, порядок был, а теперь — Временное правительство.
— Значит, собрания железнодорожников не было и не предвидится? — нетерпеливо перебил Тимош.
— Нет, чернобровый, ничего такого не знаю. Насчет бандитов собирались. Это было. А другого не было.
— Насчет каких бандитов?
— Да каких — обыкновенных. Я ж говорю, — кругом разруха, светопреставление, заводы стоят, все учреждения бездействуют, и только они, проклятые, по-довоенному работают. Как при царском режиме!
— Когда ж совещание было?
— Да вот только перед тобой разошлись. Дружинники, которые с повязками, студенты с пистолетами, один даже в офицерской шинели. Да ты ступай на бульвар, они там каждый день занятия проводят.
Поблагодарив добрую женщину, Тимош поспешил на бульвар. Еще издали заслышал щелканье затворов, отрывистую команду, топот сапог. Разбившись на группы, люди изучали оружие, пользуясь указаниями инструктора, а то и просто по собственной смекалке и догадкам. Другие приучались к перебежкам, третьи маршировали по два-три человека. Уже смеркалось, но вольная военная академия и не думала прекращать занятий. Молодой офицер, по виду прапорщик из новеньких, отрабатывал построения. У садовой скамьи, на которой, бывало, вздыхали влюбленные гимназисты, стоял пулемет, четверо ребят еще копошились вокруг него, но сумерки вынудили прекратить учебу.
Тимош переходил от одной группы к другой — ни Павла, ни его товарищей нигде не было видно Он собирался уже покинуть бульвар, как вдруг маленькая упрямая фигура у пулемета привлекла его внимание — руки настойчиво тянутся к оружию, голова сердито втянута в плечи — Коваль!
Тимош направился к садовой скамейке, так и есть — Коваль.
— Ты почему домой не поехал?
— Я только в город добрался, — приветствовал друга Антон, — четыре часа поезда ждали. Я пешком шел, со мной еще человек пять рабочих с паровозного. Добрались до Ольшанки, а там — пути разворочены, вагонов понабито, паровоз вверх колесами, точно его ногой кто подкинул. Страх. Ну, мы, конечно, взялись помогать путь расчищать. Насилу к вечеру — в город. У нас сейчас у каждого квартира в городу, на поезда не надеемся.
— Послушай, а переночевать у тебя можно? — торопливо спросил Тимош.
— А ты что, квартиру потерял?
— Не то, чтобы потерял, а так… Хочу на собрание железнодорожников пойти, неохота своих среди ночи тревожить.
— Да ведь завтра собрание.
— Всё равно, я домой не пойду…
— Ну, чего ж, на полу места хватит.
Тимош поблагодарил товарища и только тут подумал, что встреча была не случайной и что Коваль, очевидно, занимается в отряде, а не просто мимоходом завернул на бульвар.
Оклик командира подтвердил его догадку:
— Коваль — свободен! Завтра в шесть.
Коваль подскочил к командиру и, подтвердив, что слышал приказание, вернулся к товарищу.
— Ты почему ничего не сказал про отряд? — спросил Тимош.
— Да тебя ж на заводе не было. Кудь и тебя хотел направить.
— Верно, был разговор.
— И со мной он долго говорил.
— Про Растяжного?
— И про Растяжного, и вообще. Как жизнь понимаю. Про революцию.
Тимоша вдруг словно осенило:
— Это твое заявление лежало на столе?
— Может, и мое.
— Подал, значит?
— Подал.
— А просил, чтобы никому не говорил!
— Так я ж думал, что ящик с винтовками загубили. А мы лишний привезли.
Коваль произнес это с такой деловитостью, что Тимош с трудом сдержал улыбку.
— Хитрый ты парень, Коваль, — Тимош о чем-то задумался, — ну, ладно, посмотрим. А теперь вот что: мне Павла надо повидать. Для того и пришел сюда.
— Товарищ Павел в Ольшанке. Комитет направил, — и доверительно, как причастному человеку, прибавил, — он ольшанского хочет разыскать, который с нами в вагоне ехал.
— Тогда и я за Павлом в Ольшанку!
— И не думай! Всё дело испортишь.
— Пожалуй. Но мне Павла видеть нужно.
— Товарищ Павел до завтра не вернется. Весь отряд помощнику поручил.
— Хорошо. Как же тебя найду? Мне еще к одним людям заглянуть нужно, — вспомнил Тимош про Никольскую.
— Да и мне нужно, — уставился в землю Коваль. Тимош хорошо знал эту привычку Коваля и терпеливо ждал, пока товарищ соберется с мыслями.
— Может, вместе пойдем, Тимош? — поднял, наконец, он голову. — Пойдем, Тимошка, вдвоем верней, — попросил он товарища, — в вагоне вместе отбивались и теперь давай.
