Анатолий Афанасьев - Больно не будет
— Будь здоров, не кашляй! — сказал Сережа, счастливый и умиротворенный. — Вот так, ребята. День работай, два гуляй. А то я раньше на заводе вкалывал. И чего хорошего? Утром не опоздай, днем похмелиться не моги и думать. Того гляди, статьей шибанут. А за все страдания — вот тебе полтораста рубликов или от силы двести. Это как, а?
— М-да, — неопределенно хмыкнул однорукий дед, к которому Сережа вроде обращался.
— То-то! За такие деньги пускай негров ищут. А тут еще, слышь, Гриня, мастер ко мне начал, паскуда, привязываться. Ходит по пятам, следит. Дорогу я ему пересек, знаю, какую я ему дорогу пересек, — к Нинке-кладовщице. Ну совсем житья не стало. Перекурить некогда. Я к нему, паскуде, передом, а он ко мне задом. Но все же мастер, наряды закрывает, работу дает, вся власть в его руках. Я ему сказал: «Отцепись от меня, вражий сын, не нужна мне Нинка! Она сама мне проходу не дает!» Я-то думал как лучше сказать, думал урегулировать это дело, а он с того раза вовсе озверел. Он на Нинке жениться собирался, а у той стервы полцеха женихов. И я, конечно, в их числе. Вот как бы ты на моем месте поступил?
Дед пробурчал что-то нечленораздельное и протянул Новохатову термос. Он так ловко управлялся одной рукой, точно она у него раздваивалась.
— И в такой обстановке тяжелой, — продолжал бывший слесарь Сережа, — как на грех, в понедельник у меня прогул. С получки, конечно, да тут еще у брательника новоселье, ну, в общем, не смог я на работу явиться. Так получилось, моей вины нету. Я хоть какой лягу, а утром всегда на работу ходил. Это у меня первый закон. Литра полтора молока выжру — и приползу хоть на карачках. Так воспитан. Батя меня так воспитал. Но тут — не смог! Будильника не услышал, жена с ночи пришла, тоже проспала, детишки, двое у меня, в школу утром ушли, я очнулся — уж первый час, магазин скоро на обед закроют. Короче, прогулял. Не по своей вине, но факт действительно есть. Прихожу во вторник виноватый — и что же узнаю? Эта паскуда уже накатал докладную, и уже мне грозит двадцать пять процентов зарплаты снять. Я его чуть табуретом не пришиб. «Это, говорю, ты кому проценты сымешь, мне?!» А он: «А почему и нет? Чем ты такой особенный?» Я не особенный, нет, я как все, но я на этом заводе с шестнадцати лет, почти тридцать годов отбухал. Того мастера еще в задумке не было, когда я по цеху стружку гонял. Конечно, самолюбие у меня взыграло. «Эх ты, — говорю ему, — мать твою за ногу, ты из-за бабы на подлость пошел. Какой же ты после этого мужик!» А он, паскуда, надул щеки и так, знаешь, как с трибуны: «Не из-за бабы, а ради дисциплины и порядка, которые для всех одинаковые!»
Сережа перевел дух, отхлебнул пива и уставился глазами в пол в скорбной задумчивости.
— Ну и дальше? — Новохатову очень интересно было слушать. Он все пытался представить эту Нинку, из-за которой сыр-бор разгорелся. Мужичонка-то был уж очень невидный из себя, правда, глазки у него были озорные, настырные, некоторым женщинам это должно нравиться.
— Дальше? — переспросил Сережа уже без всякой бравады. — А чего дальше. Дальше больше. Докладную он отдал начальнику цеха, а тот его поддержал. Одна шайка-лейка оказалась. Я-то на Петра Борисыча надеялся, а он... Я, конечно, ждать ихних наказаний не стал, ломанул с завода.
— Куда же ты ломанул, парень? — поинтересовался однорукий. Сережа взглянул на него с подозрением.
— Куда — не важно, дело прошлое. А счас не жалею, счас я кум королю. День работаю, два гуляю. А сколько имею, тебе и не поверить.
— Это где ж так?
Сережа старику не ответил, позвал Гришу париться. В парилке он его спросил:
— Гляди, старый осуждает, да? Осуждает?
— Не думаю. Любопытствует.
— Осуждает, я вижу. Не понял, вот и осуждает. Меня и жена сначала не поняла, тоже осуждала. Опасалась, что я с круга сойду. А как я ей живую денежку начал таскать, по-другому запела... На углу мебельный магазин знаешь?.. Вот там я и работаю теперь. Смежную специальность освоил, грузчик-краснодеревщик. Наше вам с кисточкой. Через два дня на третий. И обязательно с прицепом. Благодарят люди за старание.
Новохатов спросил:
— А вам еще работники не нужны?
Сережа надвинул сквозь пар истекающее потом лицо:
— Ты что, в трудностях?
— Вроде того.
— Приходи, — серьезно и трезво сказал Сережа. — Спроси Клепикова Сергея, меня то есть.
Домой Новохатов возвращался после закрытия бани. Допарился до полной прострации и чуть не угорел.
Шурочка на три дня уезжала домой в Курск, но сегодня обещала вернуться. Так и было, Шурочка ждала его. Она приготовила на ужин свиные отбивные и салат. Когда он вошел, кинулась ему на шею. Целовала долго, умело, пылко.
— Ух, соскучилась! А ты?
— Я в бане был. Славно попарился!
— Милый мой чистенький пришел, чистенький пришел! — запела Шурочка, кружась по коридору, пышные ее волосы то вспыхивали золотой волной, то опадали. От нее было в квартире слишком весело. И оживление ее было неестественным. Она взяла его за руку, повела на кухню, усадила за стол. Все с милыми ужимками.
— У тебя что-нибудь случилось? — спросил Новохатов. — С мужем? С дитем? (Он никак не мог запомнить, мальчик у нее или девочка.)
— Почему ты так подумал?
— Уж больно ты шумная.
— Чего же мне печалиться? Я тебя люблю и снова с тобой. И мужу я про тебя сказала. Значит, все честно.
Новохатов нацепил на вилку ломоть жирной, нежной свинины, понюхал.
— Я знал, что ты это сделаешь, — сказал он.
— Это плохо?
— Ни одна психопатка не может без этого обойтись.
— Без чего, милый?
— Без экзальтации. Психопатке обязательно нужно устроить из своей интимной жизни фейерверк. Цирк ей нужен. А как же? Иначе скучно. Иначе все как у людей.
Шурочка сложила руки под грудью.
— Ты хочешь меня обидеть?
— Мне-то наплевать, а зачем ты своего мужика, как, бишь, там его зовут, понапрасну мучаешь? Зачем ему нервы треплешь?
— Значит, на мой счет у тебя нет серьезных намерений?
— У меня их и не было, — Новохатов запил свинину клюквенным морсом, прохладным и свежим.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
Новохатов поискал в себе ответ — ответа не было.
— Поступай как знаешь, — сказал он. — Не обижайся на меня.
— Я на тебя не обижаюсь. Ты все делаешь правильно. Ты же Киру ждешь.
— Жду, — согласился Новохатов. — Но скоро, наверное, перестану ждать.
Шурочка, безропотная и терпеливая, даром что генеральская дочка, приблизилась к нему, прижала его голову к своему животу, чуть слышно вздохнула:
— Побыстрее бы уж перестал. Страдающий мужчина — это, Гриша, так однообразно.
— Я понимаю.
Шурочка отпустила его голову, и он смог прожевать кусочек свининки.
Через день он забрал в отделе кадров трудовую книжку и покинул родной институт, ни с кем не попрощавшись. Даже не оглянулся на здание, в котором проработал десять лет. Впрочем, он не ощущал окончательности своего ухода. Все, что он делал сейчас, он делал, повинуясь каким-то невнятным импульсам, и все происходящее воспринимал несколько отстраненно, как будто сам за собой подглядывал из-за угла. Зрелище было не из праздничных — неуклюжий, неумный, неопределенного возраста мужчина, безликий, на ощупь продвигался к бездонной яме, откуда уже поддувало легким, смердящим сквознячком; скоро он туда заглянет, а потом, вероятно, и сверзится. Что это была за яма, Новохатов знал отлично. Это была яма безнадежного, бессмысленного существования. В этой яме, наверное, не так одиноко, как на поверхности, там много людей по утрам, подобно подсолнухам, тянут забубенные головы навстречу солнышку, а по ночам спят, не мучась кошмарными сновидениями.
Еще через два дня он пришел к мебельному магазину, о котором ему говорил банный знакомец Сергей. Завернул с заднего двора и поглядел, к кому бы можно обратиться. Дебелый, смурной мужик в картузе и шерстяном свитере, напяленном, видимо, на какую-то еще одежку, — уж очень мужик был широк и толст, — копался среди наваленных у стены ящиков, устанавливая их поровнее. Новохатов спросил у мужика, работает ли сегодня Клепиков Сергей.
— Серега? А тебе он нужен? — сказал мужик таким густым и низким голосом, что ящики жалобно скрипнули. Мужик пообещал позвать Сергея и, прихватив пару ящиков, ушел в магазин. Новохатов присел на досточку, закурил, ждал. Было холодно. Мороза особого не было, зато дул сырой, промозглый ветер, влажно студил кожу. Минут через двадцать появился Сережа. Он был слегка навеселе, в армейском, распахнутом на груди ватнике, в шапке набекрень, веселый и приветливый. Новохатова сразу узнал.
— Пришел, Гриня! А я думал, ты так, для разговору... Чего, с деньгами туго?
— Да вот... — Новохатов неопределенно развел руками.
— Ладно, бывает. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше, — Сережа с сомнением все же разглядывал модное пальтецо Новохатова и весь его чересчур элегантный облик. — Сиди здесь. Я к директрисе пойду. Скажу, ты мой племянник, понял?
