Владислав Леонов - Деревянное солнышко
— Тогда и меня гоните!
— Из тебя работник! — забегал встревоженными глазками Иван Петров. — Только под галошами путаешься!
Вчера бы на эти обидные слова горячий Женька ответил великим воплем, а сегодня он только мудро, по-взрослому усмехнулся и сказал Павлуне:
— Айда в контору!
У комсорга не было личного кабинета — ему отвели угол и стол в парткоме. В этом углу висели по стенкам грамоты, а на столе стояли кубки. Парни обрадовались, застав комсорга у стола, правда, одетого, готового, видно, к бегам. Тут же возвышался Аверин.
— Что случилось? — спросил Боря Байбара.
Безголосый Женька заехал Павлуне локтем под ребро. Тот, икнув, сказал:
— Не верят они...
— Кто не верит?
— Люди...
— Да говори ты толком!
Аверин, взглянув на часы, кратко сказал:
— Ладно! Поехали! В пути потолкуем!
Павлуня с Женькой, переглянувшись, вышли на улицу и остановились в нерешительности у черной легковой машины.
Василий Сергеевич кивнул:
— Прошу!
Смелый Женька первым нырнул в теплую легковушку, уселся в своем ватнике на заднее сиденье, на ковер. Шофер покосился на него в зеркальце, но ничего не сказал. Вместе с ребятами сел Боря Байбара, а Василий Сергеевич втиснулся рядом с водителем.
— Трогай!
Машина рванулась, мягко понеслась, чуть покачиваясь. Аверин повернулся к парням, устроился поудобнее и спросил:
— Ну, в чем там у вас дело?
Женька опять пихнул Павлуню. Тот набрал полную грудь воздуха, передохнул и начал обдумывать самую важную, авангардную фразу. С начальством нужно было толковать неторопливо, с достоинством, и Павлуня начал так:
— Дело было в субботу, одиннадцатого числа... Я шел и увидел на автобусной остановке Вику с ее ребятами...
Он посмотрел на Женьку, Лешачихин сын кивнул: так.
И парень повел свой просторный рассказ с самого-самого начала, не упуская мелочей.
Василий Сергеевич и Боря Байбара слушали чутко, не торопили — благо до Москвы было целых два часа пути.
Когда легковушка вырвалась наконец из толчеи на быструю кольцевую дорогу и понеслась, шурша шинами, и ветер стал лихо посвистывать навстречу, Павлуня на медленной телеге наконец-то подкултыхал к краю своего повествования:
— ...Мы подбежали и увидели Модю, без шапки и белого...
«Точно», — кивал Женька. Павлунин рассказ ему понравился, правда, не хватало в нем ярких, сочных красок.
С кольцевой трассы свернули они в тесные улочки старой Москвы, и тут Павлуня закончил совсем:
— ...Подошел Иван и увидел меня, и велел писать объяснительную, а писать мне нечего — я не виноват совсем.
Павлуня замолчал, кротко глядя перед собой.
Василий Сергеевич обратился к комсоргу:
— Что скажешь, комсомол?
Боря засверкал черными глазами:
— Не виноват Пашка! Это точно, не виноват! Ручаюсь! А вот кто лошадь проспал — разобраться нужно!
Василий Сергеевич мрачно пообещал:
— Я разберусь — перья полетят! И, если тут Пузырь замешан — задавлю! Хватит мне с ним носиться!
— Жалко Варвару, — перевел разговор Боря Байбара. — И что Трофиму скажем?..
— Не до нее теперь Трофиму, — пробормотал Аверин и отвернулся.
ЗАВЕЩАНИЕ
Машина остановилась возле старинного желтого особняка, окруженного чугунной оградой. За ней видны деревья, дорожки, скамейки. По дорожкам прогуливались люди в теплых халатах и теплых тапочках.
Женька прочел вслух:
— «Клиника», — и поскучнел: не выносил живой Лешачихин сын белого больничного цвета и острого больничного запаха.
В просторной приемной, куда они вошли, этого цвета и запаха было хоть отбавляй. Белый потолок глядел на белые стены, мелькали белые халаты, у белого телефона сидела белоснежная женщина и возмущенно смотрела на ватники механизаторов. Перед нею на столе, в стакане, кровянели три гвоздички, притягивали взор.
— Снять немедленно! — приказала она парням.
Павлуня с Женькой, скинув телогрейки, повесили их подальше от прочих шуб и шинелей. Последовал новый приказ:
— Ноги!
Оробевшие парни выполнили его с тщательностью и только после этого получили наглаженные халаты, а ноги, в носках, сунули в старые больничные тапочки. В такой же наряд оделись Василий Сергеевич и Боря Байбара. Зашлепали, скользя по плитам, к столу. Женщина спросила фамилию больного и сказала:
— Подождите, у него посетитель.
Они встали к окну и скучали возле него долго, пока за их спиной не послышался знакомый голос Марьи Ивановны:
— Такие блинчики не ест! А на одних компотах долго ли протянешь?
Совхозные оглянулись. Павлунина мать с большой хозяйственной сумкой, набитой по самую завязку, медленно брела от приемного стола к раздевалке, ничего вокруг себя не замечая и удрученно покачивая головой.
— Ой! — Женька нацелился было за ней.
Но Василий Сергеевич осадил его железной рукой:
— Стоп!
Марья Ивановна надела свое длинное, немодное пальто, вышла. Женька помахал ей в окошко — не заметила.
Они прошли в длинный коридор, у стен которого стояли пальмы в кадках, а под пальмами — кресла и холодные кожаные диванчики. На них сидели больные и посетители.
Совхозные тоже выбрали себе местечко возле окна, уселись, глядя в ожидании на широкую лестницу, покрытую дорожкой. Вот на лестнице появился человек в синем больничном халате. Он был тощий, бледный, с клочками седых волос на висках, на одной ноге — большой шлепанец, другая постукивала по полу.
Совхозные поднялись ему навстречу.
Человек, улыбаясь, приближался.
— Здравствуйте, Трофим Иванович, — сказал Аверин.
Женька при виде такого Трофима скривился от жалости, Павлуня не показал испуга, поздоровался. Рука у больного осталась такой же крепкой, как раньше, только была холодной и сухой.
Трофим сказал:
— Как же я вам рад, мужики! Тошно без дела! Ну, выкладывайте новости.
Голос у него был такой же широкий, как и раньше, и Женька недоумевал, как этот большой голосище помещается в костистой, узкой груди.
— Сперва харчи, разговоры потом! — весело сказал Василий Сергеевич, вытаскивая из сумки апельсины, яблоки да компоты. — Это — от дирекции.
— А это — от комсомола! — Боря Байбара раскрыл портфель и тоже принялся во все лопатки вытягивать из него яблоки и апельсины.
Женька с Павлуней переглянулись. У одного в карманах водились только семечки да хлебные крошки, у другого там плакала горькая пустота.
— Жареные, — сказал Павлуня. Стесняясь и краснея, он выгреб из кармана семечки и высыпал их на газету.
Трофим, казалось, обрадовался подарку.
— Спасибо, — улыбался он, пересыпая семечки с ладони на ладонь. — Наши?
— Наши, — осторожно ответил Павлуня. — Климовские.
Боря Байбара незаметно подпихнул его под бок. Павлуня испуганно замолчал.
— Ну, рассказывайте! — снова потребовал больной.
Боря Байбара выложил районные новости, временный директор поведал про совхозные дела, нажимая на хорошие и забывая плохие. Трофим слушал внимательно, не перебивал и все пересыпал семечки в ладонях.
Потом спросил, как строится комплекс, как с техникой и материалами. Василий Сергеевич отвечал обстоятельно, парни дополняли.
Через полчаса Трофим устал, глаза его провалились.
Совхозные поднялись.
— Ну, до другого раза! — протянул широкую ладонь Василий Сергеевич. Помолчал и очень тихо попросил: — Простите, а, Трофим Иваныч?
— Чего там! — больной пожал ему руку, потом попрощался с комсоргом и сказал обоим: — Вы, братцы, погуляйте, а мы тут еще малость потолкуем, лады?..
Трофим ласково смотрел на парней.
— Ну, как живете-можете? — и, не дав ребятам ответить, вдруг наклонился к Женьке, положил, как маленькому, ладонь на голову, пригладил волосы — Женька сжался. Трофим убрал ладонь, а паренек все сидел не шевелясь.
— Помните, убегал я тогда? — неожиданно спросил он.
— Еще бы! — кивнул Трофим, оживляясь. — И топиться собирался.
Женька выпрямился, залепетал торопливо:
— Во-во! Помните? Я никому!.. Только Саныч знал! И вам теперь скажу! В дворники я хотел! Говорят, их в Москве днем с огнем ищут! Работенка — не бей лежачего, опять же столица!
Женька выпалил все. Трофим смотрел с удивлением, мотал головой, усмехался. Потом стал серьезен.
— Ну, а дальше-то, а? Дальше что думаешь делать?
— Думаю...
Трофим вздохнул:
— Долго думаешь. Так и жизнь пролетит — не заметишь.
— Не пролетит! — с такой бесшабашной уверенностью ответил Женька, что больной невольно улыбнулся, а потом стал еще мрачнее.
Увидев такую перемену, Женька быстро пообещал:
— Я на трактор сяду! Хотите?
— Хочу, чтобы ты человеком стал, — грустно сказал Трофим. — Держись поближе к хорошим людям. С Алексеичем дружи — он не подведет.
— Да я и так уж, — обрадовался Женька.
А Трофим ясно посмотрел в Пашкины глаза:
— Ты-то как живешь, Алексеич? Давно я тебя не видел. — Он прищурился, чуть отодвинулся. — Изменился ты, возмужал. — Помолчал и совсем тихо, как будто смущенно, продолжал: — Мы тут с одной дамой часто насчет тебя очень спорим.
