Владислав Леонов - Деревянное солнышко
Скоро в доме стало привычно. Стулья нашли свои места, тарелки из-под кровати перекочевали на кухонную полку. Только Павлуня собрался напиться в тишине чаю с вареньем, как заскрипела калитка, забухали шаги в сенцах, и в дверях возник Модест. Позади маячил Женька. Пальто у Модеста нараспашку, волосы стояли дыбом, баки дымились.
— Где? — ошалело спросил он, рыская глазами по комнате.
— Ушла, — сказал хозяин.
Отмахнув Женьку в сторону, Модест выбежал прочь.
— Куда он? — удивился Павлуня.
— В Хорошово кинулся — милку догонять, — ответил Женька.
Павлуня пожал плечами:
— Чего догонять-то. Рядом она, у Натальи.
— Вот так квас, — озабоченно сказал Лешачихин сын. — Куда ж он теперь метнется с дурных глаз? Пойти остановить.
Пока хозяин одевался, он уже успел до клуба и обратно. Когда появился хорошо засупоненный Павлуня, Женька был уже по маковку в снегу.
— Не видать! — крикнул он, отплевываясь от метели. Тут мимо парней, всхрапывая, пронеслась Варвара.
На ней сидел Модест, наддавая ее каблуками под живот. Женька бросился наперерез, но только испугал Варвару — та шарахнулась от него в сторону, скрылась в белом крошеве.
Женька посмотрел на Павлуню:
— Что же будет? Она ведь стельная! — и широко развел руки колесом.
Павлуня машинально поправил его:
— Жеребая, — и махнул рукой: — Пошли!
Навстречу им из метели вывернулся человек с узлом на плече.
— Привет, Паня! — сказал он веселым голосом механика. — А я тебе шубу тащу. И валенки.
Парни остановились. Видно, механик давно уже тащил шубу: он был белый, как дед-мороз. Верно, не первый час отдыхал он у дома Татьянки: снег возле ее калитки был хорошо истоптан.
Задержаться бы Павлуне, сказать механику суровое слово, чтобы не шлялся под чужими окнами, да некогда: из темноты вроде бы послышалось дальнее ржание. Павлуня с Женькой побрели на голос, проваливаясь в снег.
Механик схватил Женьку за руку:
— Далеко вы?
Тот выдернулся, крикнув на ходу:
— Спасать!
Механик, перебросив узел через низкий Татьянин заборчик, поспешил за ними.
Втроем они молча прошли высокие дома центральной усадьбы, миновали фонари, скрылись в ночи, в слепой метели. Лошадиные копытца быстро наливались снегом до краев, пропадали. Парни часто наклонялись, чтобы найти их. Закрываясь рукавицами, они по прямой просекли гудящее поле, и неясные следы привели их в Хорошовский лес. Здесь стало тише, но зато еще темней.
— Разве тут найдешь кого, — оглянулся механик на парней.
Темнота и впрямь показалась сначала неодолимой, но стоило парням приглядеться, как выдвинулись навстречу им елки, бледно засветились березы.
Павлуня, запасливый человек, вытащил карманный фонарик. Узкий луч запрыгал по стволам, по снегу и нашел возле елки следы, почти не тронутые.
Они побрели по следам, теряя их на продутых плешинах и снова отыскивая в тихих кустах, у старых пней. Останавливались, всматривались в колючую тьму, мигали фонариком. Хором кричали: «Ого-го-го!»
Громче всех шумел механик. Голос у него был здоровый, молодой. Казалось, что механик радуется неожиданному ночному приключению.
Откликнулся Модест неожиданно скоро. «Э-э-э!» — раздалось из чащи, и навстречу им вышел сам Петров, весь запорошенный.
— Нашли? — хрипло спросил он.
— Нашли, пропади ты пропадом! — прошептал Женька.
— Где?!
— Чай пьют, у Натальи, — сказал Павлуня, задыхаясь.
Модест закрыл лицо ладонями, тяжело опустился в снег.
— Лошадь где? — просипел Женька.
— Там.
И парни услышали тихий хрип.
Женька первым подбежал к большой куче хвороста, наклонился и увидел, что это не хворост, а лошадь. Она лежала на боку, не двигалась. Павлуня потыкал ее острым лучом — блеснули оскаленные зубы.
— Загнал я кобылу вашу, — опустошенно проговорил Модест, не вставая на ноги.
Павлуня, сунув Женьке фонарик, присел, втащил себе на колени тяжелую лошадиную голову, пробормотал, поглаживая жесткую гриву:
— Ну, как же ты? А?
В груди у Варвары что-то забулькало, бока ее начали раздуваться и опадать. Лошадка хотела подняться — ничего не вышло, и она пожаловалась Павлуне тоненьким ржанием.
Эта жалоба подбросила Женьку. Высоко над лесом поднялся его петушиный крик:
— Из-за бабы такую Варвару сгубил! Пузырь с бакенбардами!
Никто не успел опомниться, как он, подскочив, ткнул застывшим кулаком куда-то в темное Модестово лицо. Тот откачнулся.
Механик крепко обнял Женьку:
— Ну-ну-ну!
— Пашка, Пашка, а как же ее детеныш?
Павлуня поднял голову:
— Беги! Скорей! Зови народ!
Женька бросился было, но механик сказал растерянно:
— Погоди, а он?
Женька оглянулся: Модест сидел в той же позе, привалясь спиной к дереву.
— Ему не к спеху — не родить! — зашипел он, торопясь сбежать от жалобного голоса лошадки.
Когда он пробился к огням совхоза, метель почти утихла. Снег на полях перестал дышать, с дороги унеслись белые космы, оставив на поворотах свежие горы. Прорезалась луна, заиграли звезды.
Женька опомнился, очутившись перед собственным домом. Из последних сил застучал каменным кулаком в калитку. И когда послышались материнские шаги, в изнеможении опустился на заснеженную скамейку.
Пока Настасья Петровна бегала запрягать коня, пока искали мужиков, Женька расслабился, вытянул ноги — отдыхал. Мать подъехала на санях, на которых сидели еще два скотника. Спросила:
— Останешься?
— Поеду. Там наши.
«Наших» встретили в поле. Механик с Павлуней закинув Модестовы руки себе на плечи, вели обессиленного супруга.
— Скорей! — сказал, задыхаясь, Павлуня. — Плохо Варваре!
Женька соскочил с саней к парням, махнул матери:
— Поезжай!
Они довели Модеста до дома Натальи и сдали его, ослабевшего и бессловесного, красавице Вике.
— Ну, и я подался, — сказал механик. — Спасибо за компанию.
У дома Татьяны он выволок из-за низенького заборчика занесенный снегом узел и, передавая его Павлуне, проговорил:
— Мерси за шубу! До свидания.
— Прощай! — ответил Павлуня.
Они с Женькой дождались, пока механик уехал, и, проводив взглядом автобус, побрели за дома, где на белом снегу глубоко прорезались следы полозьев.
Через час, а может, через два по дороге из лесу заскрипели сани. На них везли Варвару.
— Живая?
— Плохая, — сказала Лешачиха, шагая рядом с санями вместе с людьми. — Детеныша скинула. Мертвого.
Павлуня тоже пошел с Женькой и Лешачихой. Он касался ладонью головы лошадки, слушал ее утомленное дыхание и думал о том, как объяснить Трофиму такое горе.
НАГОВОР
Утром Модест не вышел на работу.
— Заболел, а может, совесть загрызла, — предположил Саныч.
— Вику проклятую караулит, поди! — яростным шепотом возразил ему Женька и сплюнул.
Павлуня не принимал участия в разговорах — он отрешенно бродил в отдалении.
Было тихо. К утру подошла оттепель, и тракторные тележки вдруг крепко запахли болотом.
Неожиданно у мастерской появился сторож из конюшни. Разглядев среди механизаторов Павлуню, он закричал, потрясая кнутовищем:
— Пашка! Сукин ты сын! Кто тебе велел кобылку брать? Ты жеребенка сгубил, идол длинный!
— Что ты, дед! — вступился было Женька. — Это ж Пузырь отмочил!
Однако никто его не услышал: Лешачихин сын после вчерашнего сипел. А сторож, грозясь кнутовищем, подступал ближе к Павлуне, напирал, лез тощей грудью:
— Зачем брал, а?! Объясни народу!
— А ты зачем спал? — рассердился Женька и обернулся к товарищу: — Чего молчишь? Не могу я за тебя надрываться: видишь — дудка сломалась. Сам валяй!
Павлуня молчал в недоумении, зато сторож, совсем осмелев, громко на все стороны объяснял механизаторам, столпившимся вокруг:
— Только отошел на минутку, а он, видать, и пробрался! Прихожу — нет лошадки! А этот длинный, говорят, за своей кралей поехал, которая у него жила!
— А ты видел? — еле выдохнул Женька.
Сторож ответил:
— Люди говорят, а люди знают! — Он опять ткнул кнутовищем в сторону мирно стоящего Павлуни. — А на вид-то тихий! А в душе разбойник! Весь в Марью свою Ивановну! Одна порода!
Механизаторы недоверчиво посматривали на сторожа и с удивлением — на Павлуню. А когда Женька из последних сил решил еще раз крикнуть про Модеста и уже натянул жилы на шее, Иван Петров, вдруг осердясь, стал шибко вылезать из собственной телогрейки:
— Не допускать его до работы! Пусть объяснительную пишет! Директору! Лично!
— Так! — топал валенком сторож.
Женька издали повертел пальцем у виска, не в силах ничего больше сказать. Павлуня, побледнев, пробормотал:
— Не виноватый я... Верно... — И при этом так суетливо топтался и мигал, что механизаторы поглядели на него с большим сомнением.
И совсем не к месту раздался змеиный Женькин шип:
— Тогда и меня гоните!
— Из тебя работник! — забегал встревоженными глазками Иван Петров. — Только под галошами путаешься!
