Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Студенты закончили письма и стали вертеться перед зеркалом, рассматривая свои первые в жизни бороды. Затем с трудом одолели вино и ринулись в клуб на танцы.
Я подивился какой-то странной — наступившей вдруг — тишине. И чему-то тревожному, появившемуся в доме.
Жуков лежал, закрыв глаза.
— Что случилось?
Он протянул письмо.
Письмо было длинным, я не стал читать.
— Отсюда есть прямые рейсы на Москву? — спросил он.
— По вторникам.
— А сегодня?
— Суббота.
— Сколько у нас денег?
— Все деньги у тебя, — напомнил я ему.
— Ах, да… На билет туда хватит…
— Дадим телеграмму, в понедельник пришлют… Но зачем?
Он опять протянул письмо, и мне пришлось его прочитать.
— Ты ее любишь?
Он вздохнул:
— За неделю в Москву и обратно я успею. А начальство в Магадане не узнает.
— Летать в Москву выяснять отношения? Может быть, она тебя разводом просто пугает?
Он покачал головой.
— Давно у вас это?
— К этому шло, — сказал Жуков.
— Надо закончить работу… закончить до снега… в Москву успеешь потом… не горит…
— Со стороны видней, — усмехнулся он.
— Видишь, как благородно — собрала вещички и укатила. Оставила тебе в Магадане квартиру и любимого кота… А ты полетишь в Москву унижаться…
Я знаю, не надо вмешиваться в личные дела, но ведь он сам дал мне письмо. Мне хотелось разозлить его, чтобы он успокоился.
— Очень мило — не дождаться даже возвращения с поля… Видать, очень ты ей нужен!.. Ну и забудь… постарайся… Вернемся в Магадан, — видно будет.
— Не надо об этом… — сказал он. Потом встал, зашагал по комнате, налил себе вина. — Какое мерзкое пойло…
Я знал, если он поедет и вернет ее, — будет еще хуже, вернет себя в добровольное рабство на всю жизнь. Ничего хорошего из этого не получалось, были случаи, насмотрелся. К тому же я боялся, что мне придется одному упираться со студентами.
— Жуков, а мне ведь нужно на охотучасток… Пожалуй, я сегодня и пойду… А? Вернусь в понедельник… мне нужно, у меня там дела… сам знаешь…
— Ты ее любишь? — спросил он.
— У нас это давно… я каждый год сюда приезжаю… И в отряд к тебе напросился, чтобы работать здесь…
— Показал бы хоть…
— Увидишь, еще не вечер… давай-ка ужинать…
Он пошел на кухню открывать банки, а я стал накрывать на стол.
Мы сидели на толстом стволе лиственницы, выброшенной морем. Небольшой костерок тлел рядом. Костер нам со стариком Керго не нужен, он просто так, для души. Огонь для еды рядом с домом, там колдует старуха Имаклик, жена Керго, готовит чай и мясо.
Здесь на берегу пять избушек, один большой сарай — бывший склад. Летом обитаема только одна избушка — дом Керго. Сарай пуст, зимой в нем хранилось моржовое мясо, охотничья утварь, брезент, палатки, ремни, шкуры. Теперь в нем гуляет ветер. Зимой на этом охотучастке будет так пустынно, охотники переселились дальше на север, на берег Ледовитого океана, а Керго остался. Здесь тоже берег Ледовитого, южная оконечность небольшого уютного залива, тут всегда спокойно. Вот и сейчас мы смотрим на гладь воды, греемся на солнце. Тепло и тихо — август.
Я пришел вчера ночью. От поселка участок недалеко — сорок километров по берегу моря. Зато весь берег пустынен, без жилья, без следов человека, потому-то и возможна охота на этом самом ближнем участке. Но все-таки другие охотники перебрались подальше. Им видней, а Керго спокойней. Вот только скучно зимой будет, в гости ездить далеко придется.
Рад был ночному гостю Керго, мы с ним дружим давно — лет десять. Почти каждый год видимся.
Бабушка Имаклик запалила в ночи костер, повесила котел с мясом — молодую нерпу застрелил днем на берегу Керго. В котле потроха и кровь с жиром, хороший суп — хлебово, его обычно зимой готовят, сытный.
— Прибавилось ли что-нибудь в твоей коллекции? — спросил я старика.
Он сходил в дом, вернулся с ящиком. Раскрыл его. Там, между двумя фанерками, перевязанными ремнями, оказалась картонка и бумаги. На картонке привинчены значки «Ворошиловский стрелок», «Отличник сельского хозяйства», медали ВДНХ, «За доблестный груд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», значок «Ветеран труда Магаданской области», «Ударник коммунистического труда», орден «Знак Почета», знак из моржовой кости «40 лет Чукотскому национальному округу» и еще несколько, я не разобрал при свете ночного костра. Были три грамоты, подписанные И. Папаниным.
Не первый раз смотрю я его реликвии. Вот и сейчас я выразил вслух удивление и восхищение.
Довольный, старик аккуратно все запаковал как было и отнес в дом.
Керго, пожалуй, самый старый на побережье. О нем и заметка в районной газете была — «Ровесник века». Только думается мне, он вовсе не ровесник, а чуточку старше. Сам не помнит, когда родился. Он помнит только события. Много родственников у него разбросано по тундре, не сосчитать. А знают-то его повсюду — и на востоке Чукотки, у эскимосов, и у южных чукчей, и на западном берегу. Жена его, Имаклик, — эскимоска. Это третья его жена или четвертая, я не знаю, нехорошо чужих жен считать.
Мы сидим на бревне, смотрим на море и молчим. На море можно смотреть бесконечно долго.
Я соскальзываю с бревна, ложусь на землю поближе к костру, смотрю на небо и подсвеченные красным облака. Ранние утки на красном небе меняют строй. Кажется, сказочный змей летит. Почему у чукчей и эскимосов в фольклоре нет змей? Да просто нет тут никаких гадов, не водятся. Откуда же им и в фольклоре взяться?
Правда, один раз я видел, но это было далеко отсюда, Керго знает где.
Пришел я как-то в один из августов, года два было тому, к Керго. Заказать одежду на зиму — в августе как раз забой оленей на одежду — каанматгыргын называется, «забой тонкошерстного оленя». Сам он морской охотник, но к нему подкочевывают пастухи, можно заказать, ему не откажут.
— Опоздал, — сказал тогда Керго. — Давай чай пить.
За чаем выяснилось, что если выйти на моей лодке к устью реки, впадающей в залив, и дальше идти вверх по течению несколько дней, а потом, возможно, и пешком, то можно прийти в тайгу, куда откочевывали его родственники, далеко, может, к самой границе с якутами или ламутами. Уж там-то разжиться одеждой и шкурами запросто.
Я согласился. Но не ради меня отважился на такое путешествие старый Керго. По всей тундре разбросаны его многочисленные родственники, он даже не знает, где они и сколько их. А если и знает, видится редко. Просто захотел увидеться с людьми, любившими его или бывшими от него в зависимости еще по тем временам, — как никак, он — «ровесник века».
Долго мы плыли на юг, а потом шли пешком путями, известными только Керго. Ходит он неторопливо — некуда спешить, но не устает, ходить умеет.
Здесь перекрещивались пути чукчей и эвенов. И неподалеку было священное место эвенов, его чукчи обходили. Эвены хранили там коготь громадной птицы-духа. Я видел этот коготь. К птице он не имел никакого отношения. Это был рог ископаемого шерстистого носорога, который эвены принимали за коготь священной птицы. Но я никому ничего не говорил — не надо разочаровывать людей, живущих не по твоему уставу. Я и Керго не сказал о том, что был в местах поклонения эвенов.
Три дня гостили мы у оленеводов. Им надо откочевывать дальше, а нам возвращаться на север. Да и чего тужить — трех дней вполне хватило. И в последний день вечером увидел я стариков, сидящих вокруг пня, а на пне небольшая коричневая лягушка. У каждого в руке был нож. Последовательно по кругу старики расчленяли лягушку.
— Тебе нельзя, — тихо, но строго сказал Керго, и я ушел с глаз подальше. Но сам Керго был в числе тех, кто сидел вокруг пня.
Потом он мне рассказал, что это старинное южное гаданье. У лягушки почти нет крови. Так вот, с чьим ударом выступит капелька крови, тому в скором времени уходить в мир иной, к верхним людям. Круг идет до первой крови. Как только выступит капля — остальные бросают ножи. Это может быть и с первым ударом, и с последним, а иногда тушку лягушки выбрасывают, не доводя дело до конца — когда нет крови и дальше продолжать страшно.
В тот раз выпало на Илеле.
— А где сейчас старик Илеле? — спросил я.
— Умер! — спокойно ответил он, словно это произошло давным-давно.
По моим расчетам лягушек там водиться не должно, наверно, совсем к югу уходили — как знать? А у старика я не спросил. И забыл про южное гаданье, да вот август напомнил, сейчас тоже время каанматгыргын.
Праздник забоя прошел, пастухи ушли. Только я у Керго совсем по другому делу. Но он действительно бывший шаман, и какая-то чертовщина все-таки еще владеет им, он угадывает мои мысли и посмеивается. И я решаю вывести его на чистую воду и спрашиваю в лоб, зная, что молчать или обманывать он не будет.
