Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
За чаем у костра я как-то рассказал ему сказку о трех поросятах. Оказывается, он не знал ее, ему в раннем детстве книжек не читали.
Апанай с интересом следил за сложностями сюжета, смеялся, и переживал, а вечером, когда я уже и забыл, что днем рассказывал ему, он вдруг заявил;
— Неправдашняя сказка…
— Почему?
— Ну… так не бывает…
— Отчего же не бывает? Это же сказка, — не понял я. — Вот про Келильгу — тоже ведь сказка.
— Про Келильгу правильная, — задумчиво сказал Апанай. — А эта нет.
— Почему?
— Вот смотрите, поросята же братья?
— Братья!
— А почему же каждый поросенок строил себе дом сам? Какие же это братья? Братья должны помогать друг другу. Им втроем сразу же надо было строить вместе большой каменный дом. Ведь правда?
— Гм… пожалуй… да, да, конечно. Когда вместе, дело идет лучше.
А про себя подумал — вот уж тридцать лет, как знаю эту сказку, и ни разу не увидел в ней того, что сразу же бросилось в глаза юному таежному философу.
Вечером мы смастерили три лука и отправились утром к дальней пойме, в низину, играть в индейцев. За лето я так и не удосужился сходить туда. Весной была непривычно большая вода, это место все было залито, а летом вода спала, но земля по-прежнему была мокрой, и росла здесь трава высотой в человеческий рост и густой кустарник — сплошные джунгли, самое место играть в индейцев.
— Я Апанай! Вождь ламутского племени! — кричал Костя и корчил свирепую рожицу. — Ты американец Чарли! Берегись!
Я убегал в кусты и прятался в траве. Костя с Ириной должны были найти американца Чарли и поразить отравленной стрелой.
На мокрой траве лежать неудобно, я залез на большой тополь и высматривал своих преследователей. Две пущенные мной стрелы пролетели мимо, по их полету дети быстро обнаружили меня.
— Сдавайся! — кричал Апанай.
— Сдаюсь! — и я швырнул лук к ногам вождя.
Слезать с дерева оказалось делом сложным. Я раскачался на ветке и хотел спрыгнуть, но тут вдруг заметил на соседнем кусте небольшой продолговатый ящик.
— Что там? — спросил я Апаная.
— Прыгай!
Мы подошли к ящику.
— Это Витя, — сказал Апанай. — Он умер маленьким.
Я не понял и открыл крышку ящика. Там была меховая одежда, почти истлевшая. Я прикрыл крышку.
— Была большая вода весной, — объяснил Костя, — это оттуда, — и он махнул рукой в сторону старого родового кладбища.
Я потрогал ящик — он крепко застрял между сучковатых веток куста. По местным обычаям перезахоронение делать нельзя.
— Идем, покажу бабушку Келенеут!
Я пошел за Апанаем, Ирина отстала — раз игра кончилась, ее мужские дела не касались.
В темноте под разлапистыми кустами Апанай показал:
— Вот там.
Я остановился, дальше не пошел, я чувствовал — он смотрит на меня.
Я глядел по сторонам, Апанай молчал. Я увидел.
Это была голова, и особенно сохранились волосы, черные, распущенные, без единой седины. И еще я внезапно заметил прелые листья на земле, стоялую воду ручья, который никуда не течет, редкие солнечные блики — лучи еле-еле пробивались сквозь густую крону.
— Идем, Апанай!
Мы не спеша возвращались, и я ловил себя на том, что хочется прибавить шагу, и думал, почему же для Апаная все это естественно и ничего страшного нет, и все он принимает спокойно, как должное, — и солнце, и свет, и лес, и смерть… Почему же мне так не по себе, и знаю больше, и ничего не боюсь в лесу, должен, по крайней мере, не бояться?
Он тронул меня за руку:
— Бабушка Дьячкова скоро уйдет от нас. Мы ее оставим там, на горе, сделаем железную ограду. Там не будет воды…
Мы вышли на косу, Ирина давно была там, кидала камни в воду, «пекла блины».
У яранги я встретил бабушку Дьячкову и представил ее в лесу на месте Келенеут. Не получилось. «Долго жить будет, — подумалось вдруг. — Нельзя представить усопшей — долго жить будет».
Егор у костра курил папиросу.
— Мы были у Келенеут…
— А-а, — протянул Егор, — это моя сестра… неродная.
«Ну, конечно же, — сразу вспомнил я, — у нее же имя чукотское. Это же ветвь от того красивого чукчи, его трубка у бабушки Дьячковой».
Апанай на берегу стрелял из лука в чаек. Он стоял над чаячьим гнездом, оно было прямо на песке, у куста (какое-то странное позднее гнездо), и чайка пикировала на Апаная, хотела клюнуть мальчика в голову, он оборонялся и никак не мог прицелиться.
— Апанай! — крикнул Егор, и мальчишка сразу же побежал к яранге.
— Хорошая у тебя дочь, — сказал я Егору, — спокойная.
— За всю жизнь только раз плакала… в прошлом году. Я ей туфли новые привез, а она один потеряла, — он улыбнулся.
Я прикурил от головешки, сигарета вкуснее, если ее прикуриваешь от костра, а головешку потом аккуратно возвращаешь на место.
— Женись на Ирине, — улыбался Егор, — увезешь ее в большой город. Ту Вигвамс для нас, стариков. Молодым тут нет дела… — Он вздохнул, замолчал, и блики костра играли на его бронзовом гладком лице.
— Долго ждать, — поддержал я его шутку, — целых два года.
— Ничего, — сказал Егор. — Больше детей в Ту Вигвамс не будет… Когда бабушка останется, — и он посмотрел на холм, где я собирал красную смородину, — я отсюда уйду.
— Скоро детей надо увозить в интернат, — перевел я разговор.
— Скоро.
— А что тебе привезти?
— Ничего не надо. Возьми почту и газет, все газеты за это время. И свечи новые для мотора.
— Совсем нет свечей, — вздохнул Егор.
Я пошел в ярангу.
Ирина сидела у входа на шкуре, чинила торбаса. Я наклонился, осторожно тронул ладонями ее лицо, принялся считать;
— Раз, два, три, четыре, пять, двести восемьдесят шесть, двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь… гм… двух веснушек не хватает! Где потеряла две веснушки, признавайся?
Она покраснела, засмеялась:
— Нет у меня столько веснушек!
Подошел Апанай, присел рядом.
— Ирина, — я поворошил угли в маленьком костерке, — давай приготовим чай для Апаная — вождя ламутского племени. Ты знаешь, какой это должен быть чай?
— Знаю… В Ту Вигвамс вожди плохой чай не пьют.
Спроси заклинателей духов
В октябре 1924 года (Аляска) Кнуда Расмуссена посетил Великий Заклинатель Духов Наягнек. Среднего роста сильный старик, огонь в глазах и властный голос. Наружность у него была ужасающая: маленькие пронзительные глазки дико блуждали, нижняя челюсть хлябала под неплотно наложенной повязкой, какой-то человек, желая убить его, обезобразил ему лицо.
Великий Полярный Путешественник спросил у Великого Заклинателя Духов:
— Из чего состоит человек?
— Из тела, как видишь, из имени, которое ты унаследовал от умершего. И еще из чего-то, из непостижимой силы, которую мы зовем «ютир» — душа. Она дает всему жизнь, форму, внешность.
— Как, по-твоему, живут люди?
— Они разобщены… они слабы, потому что не умеют отдаваться чему-нибудь одному, сразу. Великий охотник не должен быть одновременно великим женолюбцем. Но никто не в силах перестать это делать.
Когда прилетел вертолет, нам оставалось только снять палатку — все давно было собрано, вертолет прилетел на пять дней позже срока. Мы лихорадочно забрасывали груз, хотя в общем-то торопиться было некуда. Летчики бродили по берегу реки, собирали отбракованные нами камни, те, что покрасивее, а один умудрился даже пристроиться с удочкой и выловить хилого чебачка.
На аэродроме мы долго ждали машину и в поселке появились только к вечеру. Почта еще работала, и, свалив на кухне рюкзаки, мы ринулись сломя голову на «востребования». Еще бы — полтора месяца без писем.
Каждый получил по пачке корреспонденции. Читать решили дома, а сейчас — в магазин, до его закрытия тоже оставалось не так много.
Нас четверо. Начальник отряда Жуков, два студента — рабочие, оба Саши (чтобы их не путать, начальник, как в детском саду, всех называл по фамилии,) и я.
Ключи от квартиры нам оставил старый приятель, укативший в отпуск. Однокомнатное холостяцкое жилье — койка, стол и книжные стеллажи. Спальные мешки мы распаковали тут же. Каждый лежал в своем углу и читал письма. Если долго не бывает вестей, письма надо рассортировать по штемпелям, а самые важные читать последними.
Студенты закончили письма и стали вертеться перед зеркалом, рассматривая свои первые в жизни бороды. Затем с трудом одолели вино и ринулись в клуб на танцы.
Я подивился какой-то странной — наступившей вдруг — тишине. И чему-то тревожному, появившемуся в доме.
Жуков лежал, закрыв глаза.
— Что случилось?
