Юрий Рытхэу - Полярный круг

А между тем на сцене разлад между влюбленными усиливался. Соответственно и музыка становилась драматичнее, выворачивая душу у чувствительного Оле. Он слушал и дивился силе воздействия музыки и даже подумал мельком о том, что Арон Каля покорил Зину не без помощи звуков своей электрической гитары.

Оле смотрел на героиню, сочувствовал ей, а мысли его были не здесь. Хорошо бы вот сейчас сидеть рядом с ней… От нее пахло какими-то необычными духами. Эти удивительные брови, странно изгибающиеся вверх, как крылья, и сияние, идущее из самых глубин ее темных зрачков. Интересно бы посмотреть в ее глаза в темноте. Может быть, они светятся так же, как цифры на электронных часах. Оле украдкой глянул на циферблат, и Тутын шепнул:

— Еще далеко до конца.

На сцене любовь как будто налаживалась, недоразумения разрешались… На горизонте музыкальной комедии забрезжил счастливый конец. Но до него героям еще надо было доплыть, предстоял далекий и полный препятствий путь. Однако предчувствие наступающего счастья уже угадывалось даже в звучании музыки, в ее настроении. Надежда… Она бывает сильнее сегодняшних трудных обстоятельств, неурядиц. Луч из будущего, ведущей к цели. Эта мысль пришла к Оле, когда он ожидал свое дитя в районном центре почти десять лет назад…

Какими же словами описать сегодняшнее представление в письме к Наде?

Оле пытался сосредоточиться на действии, разворачивавшемся перед ним на сцене, размышлял о будущем письме, даже сочинял отдельные фразы, а за всем этим была мысль о девушке, сидящей на несколько рядов позади.

Он глянул на часы.

Секундные цифры; неумолимо выскакивали, светясь, одна за другой, и казалось, не было в мире силы, которая могла бы остановить их. А ведь верно: время никто и ничто не может остановить. Есть предположение об изменении течения времени при далеких космических путешествиях, но этого еще никто не испытывал. Пока что время движется беспрерывно, с неодолимой силой. Даже мысленно невозможно представить себе его остановку.

Спектакль кончился.

Занятый размышлениями, Оле упустил самый конец — вершину торжества любви.

Гром аплодисментов как бы продолжал музыку, заполнил зрительный зал от последних рядов до нарисованного на заднике сцены озера с зелеными берегами и плывущими лебедями.

Многие зрители аплодировали стоя. Слышались даже какие-то одобрительные выкрики. А тем временем опустившийся занавес снова поднялся, и исполнители, взявшись за руки, как дети на прогулке, вышли на самый край сцены и принялись кланяться в знак благодарности и признательности. У них были усталые и довольные лица людей, возвратившихся на берег после долгой охоты на моржа.

В глубине сцены возник товарищ Компотов. Рядом с ним мелькнуло загорелое лицо и ослепительно белая рубашка пастуха Ходьяло. Они тащили огромную корзину с цветами.

Поставив ношу на самый краешек сцены, Компотов обратился к артистам:

— Участники областного совещания оленеводов-механизаторов приносят артистам Хабаровского краевого театра музыкальной комедии сердечную благодарность за культурное обслуживание.

Снова прогремели аплодисменты, и только после этого зрители потянулись к выходу.

— Ну, а теперь скажи мне прямо, Оле, как тебе театр? — спросил Тутын, глубоко вдохнув сырой воздух Магадана.

— Мне очень понравилось! — искренне ответил Оле. — Я не ожидал. По телевизору и в кино — совсем другое.

— Да, — задумчиво и важно произнес Тутын, — искусство принадлежит народу. Так сказать, и нам с тобой тоже.

— Это верно, — согласился Оле и запнулся: впереди шла продавщица из универмага «Восход». Она оживленно переговаривалась с подругой и, похоже, давно заметила Оле.

— Гляди, твоя знакомая! — сказал Тутын и, догнав ее, спросил: — Как вам понравился спектакль?

— Ничего, — улыбнулась продавщица.

— А вот моему другу так очень понравился, — продолжал Тутын. — Он в восторге.

— Правда? — продавщица посмотрела прямо в глаза Оле, и будто кто-то спичкой чиркнул у него по сердцу.

— Я в сильном восторге, — сказал Оле, воспользовавшись выражением Тутына.

— Товарищ Оле хочет отметить это ужином в ресторане и будет рад, если вы пойдете с нами, — сказал Тутын.

Оле оставалось только удивляться сообразительности и предприимчивости земляка. Хотя так оно и должно быть: водить вездеход, из ничего лепить машину, способную передвигаться в суровых тундровых условиях, выбивать у разных начальников запасные части — для этого надо быть и сообразительным и предприимчивым.

Продавщица вопросительно посмотрела на подругу.

— Ну, если товарищи приглашают…

Швейцар был на посту. Он с подозрением посмотрел на девушек и строго спросил:

— А вы куда?

— Это наши гости, — солидно сказал Тутын.

Столик оказался довольно далеко от оркестра, и Оле этому обрадовался: по крайней мере потом не будут уши болеть. Продавщица спросила Оле:

— А вам нравится эстрадная музыка?

— Нравится, — ответил Оле. — У нас в селе есть маленький оркестр. На электрогитаре играет Арон Каля, муж моей бывшей жены…

Зачем он это сказал, Оле подумал только потом. Правду говоря, он просто хотел подчеркнуть знакомство с современной эстрадной музыкой, больше ничего. Но продавщица поняла по-другому. Она поинтересовалась:

— Значит, вы разведены?

— Давно, — ответил Оле.

— Я тоже, — вздохнула продавщица и достала сигарету.

Глядя, как она закуривает, Оле подумал: по ее виду совсем не скажешь, что она когда-то была замужем.

— Думаю, что надо первым делом познакомиться, — вмешался Тутын. — Мой друг уже всю свою биографию рассказал, а вот как зовут его, наверное, девушки не знают: это Николай Оле, охотник из села Еппын.

— А меня зовут Валентина, я из города Магадана, — сказала продавщица.

— А я — Наташа, — представилась вторая девушка. — Я из Гомеля, белоруска.

Она была похожа на птичку.

— Ну, а я — скромный труженик тундры, — заявил про себя Тутын. — Оленевод-механизатор совхоза «Возрождение». Моя работа — пасти оленей, охранять их от волков и бороздить на вездеходе просторы Арктики.

Заказывая ужин, Тутын сказал:

— Оле непьющий. Даже пиво не употребляет. Так что будем пить дамский напиток — шампанское.

— Почему — дамский? — возразила Наташа. — Шампанское — это торжественный, благородный напиток.

Оле смотрел, как курила Валя, щурила левый глаз от дыма, и клял себя за робость, за неумение вот так просто, свободно разговаривать, как делал это Тутын. Иногда возникало раздражение: зря поддался Тутыну, пришел в ресторан с девушками, с которыми чувствовал себя неудобно. Но еще большее неудобство возникало оттого, что рядом был Тутын, который видел и чувствовал все его смущение и необоримую робость.

— А я бывала на Чукотке, — вдруг сказала Валя, гася сигарету в пепельнице бутылочного стекла. — В Певеке. После училища работала в тамошнем универмаге. Город понравился, особенно в белые ночи. Солнце круглые сутки, льды блестят в Чаунской губе, и пароходы идут… Первый пароход — это праздник в Певеке. Но южаки…

— Южак — это что, вроде пыжика? — птичьим голосом спросила Наташа.

— Южак — это ураган, — ответила Валя. — Такой ураган, что человек стоять не может. И все кругом летит. Представляете, раз шла на вечер и несла бутылку шампанского. Так вот, ветер вырвал бутылку. Это было так неожиданно, я даже подумала, что человек какой-то…

— А я вот нигде не была, — жалобно пропищала Наташа. — Все Магадан и Магадан, вот уже два года. Скоро отпуск, отправляться в Гомель, а рассказать нечего. Только про туман да зимнюю пургу.

Неожиданно грохнул оркестр. Оле даже вздрогнул.

— Пойдемте танцевать? — предложила Валя.

— Я столько лет не танцевал, — смущенно пробормотал Оле.

— Ничего, — встряхнула головой Валя и встала.

Оле вопросительно посмотрел на Тутына. Тот ободряюще кивнул.

В толпе, сгрудившейся на маленьком пятачке свободного от столиков пространства, Оле почувствовав себя увереннее. Весь-то танец заключался в том, чтобы топтаться друг перед другом. Главное — не сбиться с ритма, а уж этому-то умению Оле научился с детства: в родном селе каждую неделю собирались и плясали под древние напевы и ритмические удары яраров.

— Вы всегда такой? — спросила Валя.

— Какой? — не понял Оле, стараясь представить, как он выглядит со стороны.

— Растерянный, — с улыбкой пояснила Валя.

Неужто и впрямь он выглядит таким безвольным, растерянным, смотрящим на все широко разинув рот? От этой мысли пропала охота танцевать, и Оле с радостью вернулся бы за стол, если бы не музыка: она продолжала греметь, колебля тяжелый, пропитанный табачным дымом воздух. Колонны дрожали, дрожал потолок, и даже волны табачного тумана подрагивали в такт музыке.