Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
А я ему пальцем показываю:
— У дебаркадера вовсе не два, а четыре. «Александр Матросов» — гигант трехпалубный. Он прикрыл собой не знаю какой пароход — «Балхаш», наверное. Вон только чуточку мачты видны. А позади еще один, колесный, дымит. Теперь погляди к острову Молокова. Близ самого берега гуськом два буксирных поднимаются. Кусты немного их скрадывают. К баржам с лесом пароходы идут. Дальше, у острова Отдыха. Целая стая барж. А вглядись, среди них — один пассажирский и буксирный один. Пошли еще дальше. Вон, у самого железнодорожного моста, тоже пароход Енисей поперек режет. А другой — черная точечка с дымом — по ту сторону моста. Третий — только дымок — вовсе вдали, на рейде перевалочной базы трудится. Сколько уже? Двенадцать? Хорошо. Повернемся к Затону. Видишь, подъемные краны, как лебеди, шеи выгнули? В затылок под ними стоят, грузятся четыре. Да не баржи, а теплоходы, баржи-самоходки я не считаю. Левее «Лермонтов» пассажиров из Затона везет. На нем я сам сколько лет проработал. Вон…
Ко мне подстроились Тетеревы, и мы насчитали для Кошича не двадцать, а целых двадцать семь пароходов, видимых одновременно.
Парень загорелся теперь совсем по-другому.
— Да-а! Сила!
В общем сказать, он мне понравился. Ничего, если где-то лишнего хватит, а где-то снаивничает. Во-первых, новое место, новые люди, новая обстановка. Во-вторых, как ни говори, жизни большой, настоящей, парень еще вовсе не видел, не знает.
— Погляди, — говорю Кошичу, — на мостовые опоры, как в народе их называют, быки. Вот второй от берега — наш. В нем работаем. Ты когда приступаешь?
— В среду, в конторе сказали.
Так и я как раз в среду снова пойду на работу. Здорово! Значит, вместе.
Смотрит Кошич на быки бетонные, серые. Возле первого причалена маленькая железная баржонка, у второго вообще нет ничего. И ни одного человека на быках не видно, вовсе нет никакого движения.
— Только начнут ли в среду работу? — спрашивает.
— То есть как «начнут ли»? Да там все время и сейчас работают. Круглые сутки.
— А почему не видно?
Он, наверно, хотел спросить, почему наверху, на бетонной кладке, нет никого. Но Дина уже тут как тут.
— Да вы как же людей под водой, под землей увидите? И еще сквозь бетонные стенки! Слушать надо! — и приложилась ухом к столбу забора, которым было обнесено на берегу место стройки. — Сквозь дерево звук проходит великолепно. Слышите? Слышите? Тук-тук-тук… Это в кессоне стучат.
Купила Кошича! Тот тоже приложился ухом к столбу.
— Не слышу…
И сразу сообразил: разыгрывают. Обозлился он страшно. Но теперь уже не дергался. И не краснел. В другой цвет его погнало — в зеленый. А Дина стоит, вздыхает.
— Кончилось. Больше не стучат. Неужели все задохнулись? Страшная профессия! — И глазом косит на меня: — Костя, сколько в этом году было несчастных случаев? Шестнадцать, кажется?
— Слушай, Дина, — говорю я, — несчастный случай был только один. Вернее, будет еще. С тобой. Если тебя Тетерев лично не сбросит сейчас в Енисей, это сделаю я.
— Ну, правда же, Диночка…
Утащил ее Вася.
Кошич мрачный. Смотрит на реку. Понимаю: не только Дина своими шутками его допекла, а и настоящий страх, сам по себе, тоже пришел к нему. Как ни говори, копаться где-то в речном дне, когда над головой у тебя весь Енисей и сотни тысяч пудов бетонной кладки — ну… словом, все это смотря на какой характер, вернее, на какое воображение, а Кошич хотя и храбрился все время, но, конечно, и про кессонную болезнь раньше слышал и про всякие неполадки с подачей сжатого воздуха.
— Ты на это не гляди, — говорю Кошичу, — что движения никакого на быках не заметно. Надкессонная кладка, она тоже своего равновесия требует, бетонщикам забегать вперед против кессонных работ никак нельзя. Они свое пока сделали. Ждут дальнейшего углубления кессона. А туда экскаватор не поставишь. И вообще у нас грунт такой, что хоть зубами его грызи, ничем не возьмешь. Каждое «кубло», а проще — бадью с грунтом, вышлюзовывать нужно. Потому и дело идет медленно. На первый взгляд дело вроде бы даже и вовсе не движется. Но заметь, засеки землемерным инструментом бетонную кладку — она хоть помалу, потихоньку, а беспрерывно вниз, в Енисей, погружается. Кессонщики-то грунт все же выкапывают, выбирают. А что о всяких опасностях говорят, так это…
Кошич усмехнулся:
— Брось! Я из пионерского возраста вышел. И вообще ты мне, как ребенку, не объясняй. Придет день, полезу куда надо и сам во всем разберусь. — Помолчал и сунул мне свою мягкую руку: — Ну, будь жив, Барбин! Рад, что с тобой познакомился. До среды. Зайду по пути в общежитие. Кота гонять коменданту. Пододеяльники ребятам дает непростиранные. А у парней зубов не хватает.
— Нашему мастеру Виталию Антонычу надо об этом сказать. Он все живо наладит. Авторитетный.
Кошич скривил губы. И я заметил, что они бледные и тонкие.
— Ничего. И без «авторитетных» справимся. Свой авторитет заведем. А насчет этого мастера я кое-что слыхал уже. Знаем, что за птица. Дам при случае и ему деру.
— Виталию Антонычу! Да это же такой…
Кошич небрежно махнул рукой и пошел.
Я поглядел ему в узкую спину. Вот, оказывается, чудила гороховый. Всем готов «давать деру». Ну, да ясно: просто форсит, пыжится. Ладно! Шагай, шагай, не обмятый еще жизнью и сжатым воздухом новый кессонщик!
Мне хотелось посоветоваться с Васей Тетеревым. Получалось так, что я все время был в паре с Кошичем, а Вася — со своей Дамдиналией, и общего разговора наладить мы не могли. А шутки шутками, но железноводская телеграмма теперь так и стучала мне в затылок: «Эй, Барбин, как ты в среду пойдешь на работу?»
Попросить продления отпуска на две недели? Могут не дать. План, график. Другим тоже хочется в отпуск. Да я и сам за этот-то месяц весь иссох без работы! Невозможно даже и думать об этом, когда стоишь на берегу Енисея, слышишь, как плещет в каменные быки веселая волна, в те самые быки, которые тебе, кессонщику, надо вроде бы держать на своей спине и вместе с ними вкапываться в речное дно. А ты соображаешь, как бы взять еще отпуск, чтобы варить манную кашу…
Э-эх, пустили бы вместе со мной в кессон Алешку!
— Вася, — сказал я, — понимаешь все же, какая у меня…
Но Дина закричала:
— Казбич! — и потащила Тетерева за собой. — Казбич, куда это вы? И даже со мной не попрощались. Нет, нет, мы вас проводим.
Я сел на берег, на самую кромку обрыва, где осыпается глина, спустил ноги вниз. Над Енисеем метались стрижи. По небу тащились медленные серые облака. Теплоход «Александр Матросов» отвалил от дебаркадера. Его путь на Крайний Север, в самые низовья. Мне бы на нем туда! В кессон тоже неплохо. Плохо — с Алешкой нянчиться.
Попробовал читать. Напечатано: «При работе в кессонах следует учитывать…» А в голове: «Куда девать Алешку?..»
Перенос на другую страницу. Стоп. Как там было? «…следует учитывать…» Перевернул страницу. Но там тоже: «Куда девать Алешку?» Стрижи пищат: «Алешка». Облака — словно подушки, а из них Алешкины розовые ноги торчат.
Глянул на часы. Десять минут пятого. Ленькина вахта кончилась. Лишнего сверх уговора этот парень не посидит, может сейчас же удрать на улицу. Алешка проснулся. Плавает. Кричит. Просит поесть. Да-а… «При работе в кессонах следует учитывать…»
Друзья мои! Все следует учитывать.
Я захлопнул книгу и побежал домой.
Глава пятая
Беда и выручка
Алешка не спал. И не кричал. Не просил есть. Совершенно сухой, лежал в своей кроватке на спине и работал ногами, будто ехал на велосипеде. Алешка не кричал, я сам чуть не закричал от радости, что сынище у меня такой хороший, сознательный. Притом непременно будущий чемпион по легкой атлетике: все свободное время тратит на тренировку.
Из кухни пахло чем-то вкусным, жареным. У нас оставалась полукопченая колбаса, твердая и прямая как палка. Утром, когда я на плите кипятил чай, она скатилась со стола, и Ленька нечаянно вместе с дровами засунул ее в топку. Мы долго не могли понять, куда она пропала: кухня-то вся как на ладони! А колбаса длиной почти полметра. И набита не конфетами, не мороженым, если подумать — Ленька съел. Говорю: «Ну, сгорела она, что ли?» Братец мой просветлел сразу, кинулся к топке. Вынул. Пылает с одного конца колбаса, будто факел. У Леньки в глазах торжество: «Нет, не сгорела! И как я ее…»
Так вот, от этой самой колбасы после завтрака еще добрый кусок сохранился. Был маргарин, картошка, лук. Но пахло превосходной жареной свининой, знаете, в такой момент, когда на ней уже темная корочка образовывается. И я с удовольствием подумал, что судьба меня не только сыном, но и братом не обидела, что на этот раз показал себя Ленька в полном блеске, не убежал на улицу, как только окончилась вахта возле Алешки, и сумел даже из обгорелой, сухой колбасы приготовить вкусную, аппетитную пищу.
