Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Сергей Сартаков

Горный ветер. Не отдавай королеву! Медленный гавот

(Барбинские повести)

Известный советский писатель Сергей Венедиктович Сартаков начинал свой творческий путь в Красноярске. Здесь в конце 30-х годов появились его первые литературные публикации в газетах, здесь вышли его первые книги. С. В. Сартаков был одним из создателей Красноярской писательской организации, не раз избирался депутатом Красноярского городского и краевого Совета депутатов трудящихся. За большие заслуги в общественной и культурной деятельности С. В. Сартакову присвоено звание почетного гражданина города Красноярска.

Большую плодотворную работу С. В. Сартаков ведет на посту секретаря Союза писателей СССР.

Постановлением Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР за трилогию «Барбинские повести» («Горный ветер», «Не отдавай королеву», «Медленный гавот») писателю была присуждена Государственная премия СССР 1970 года.

Книга переиздается к 70-летию писателя.

Горный ветер

Эту книгу я взялся писать не потому, что я писатель. Я — матрос с речного парохода. Но получилось так, что не мог с собой справиться. Даже стихами сперва попробовал. Да это, пожалуй, и с каждым из вас бывало — такое состояние. Видите ли, дело в том… Хотя нет! Если я сразу расскажу, в чем дело, то и книги никакой не будет.

Не знаю, как другим, а мне было очень трудно начать. В хороших книгах главный герой непременно откуда-нибудь приезжает и, как новая метла, сразу начинает чисто мести. В этой книге главный герой я, но я ниоткуда не приехал. Все девятнадцать лет своей жизни прожил на одном месте, если не считать, что все эти девятнадцать лет каждую навигацию я плаваю по реке. И мести мне, кроме палубы, пока нечего. А книгу написать хочется. И выходит, что придется писать мне ее так, словно без бакенов по незнакомой реке плыть. Ну да ничего — надо, так поплывешь…

Глава первая

Немного о себе

У меня большие и очень сильные руки, и, когда я здороваюсь, Маша всегда вскрикивает. Она тоже сильная, но я верю, что ей бывает больно, хотя и не настолько, чтобы кричать.

А этим она определенно хочет показать, какой я медведь. Я это знаю и на это не обижаюсь. У нас в конторе управления порта работает Тоня, машинистка. Печатает она страшно быстро, пальцы у нее так и мелькают. Смотришь, она ими словно и машинки не касается, а только показывает, какой букве нужно на бумаге выскочить. С утра Тоня бывает удивительно веселая и ласковая, а к вечеру — лучше не подходи, такая злюка. Я понимаю: устает. Ее работа тоже трудная. Но все это я только к тому говорю, что если бы меня самого, к примеру, посадить за машинку, я бы враз на ней разбил вдребезги все клавиши. И это не от неуменья моего. Просто не сдержать бы мне всю силу рук моих. Попробуйте якорной лебедкой нитки на клубок наматывать!

Говорят, что при моем характере мне только и быть речником. Не возражаю. Не понимаю и не люблю я такую жизнь, где каждый день на день похож, а ночь на ночь. Год пройдет — только и разницы, что календарь новый купишь. А на реке ничто и никогда не повторяется. И сама река тоже каждый час особенная. Но это понять может не всякий — только тот, кто, как я, сам все время видит ее.

Учился я в школе до шестнадцати лет. Семь классов окончил. Зимой учился, а летом вместе с младшим братишкой Ленькой и с матерью на пароходе плавал.

Про Леньку большой разговор я вести не намерен. В книге он не герой. О нем — только по необходимости. Брат. Когда я семилетку кончал, Ленька еще в первый класс собирался. Выходит, и не ребенок и не парень, а, как в моде теперь говорить, пацан. Хотя, между прочим, в тарелку ему наравне со мной мать наливала, а штанов я двое, он же — четверо за год изнашивал. Такой вьюн. Все время на улице. Не то — в постели больной. Чем он только не переболел: и корью, и скарлатиной, и коклюшем, и краснухой, и свинкой! Даже оспу-ветрянку умудрился подцепить!

Мать поварихой на пароходе служила. Любила эту работу, но тяжела она была для нее — все время толкись на ногах возле горячей плиты, а здоровье плохое. Зато и старалась она, чтобы хоть я такой хилый не вышел. Иногда утром подольше поспать хочется, а мать поднимет и заставит физкультурой заниматься. Гимнастикой, гири поднимать, холодной водой обтираться. И круглый год не дает передышки. А потом привык: не только водой — снегом зимой обтирался. Вот и затвердели мускулы. За это спасибо матери говорю. И еще спасибо за то, что на реке меня вырастила. Мне без реки теперь и реке без меня быть невозможно. Да еще такой, как наша. По складам скажи: Е-ни-сей. Музыка! Эвенки по-своему зовут еще красивее: Иоанесси. На русский язык перевести — Большая вода. Этого я сам не знал — Маша сказала. Она до таких вещей охотница. И вообще она прямо все знает. О чем с ней ни заговори. От нее набрался я и слов замысловатых, вроде: «рефлексы», «инициатива», «психология» и всякая другая штука. У Маши они всегда к месту. Что такие слова обозначают, я тоже хорошо понимаю. Но когда говорить или писать начнешь, гляди, и влепишь что-нибудь такое совсем невпопад. Так разве это и с вами не бывает?

Отца у меня на фронте убили. На второй год войны. Я с матерью в плавании, в рейсе был. Вернулись домой, а на столе пакет из военкомата… Пошел я сразу записываться в добровольцы. Отказали. В десять лет, сказали, рано. Тогда я зайцем в поезд сел и самостоятельно на фронт поехал. В Омске милиция с поезда сняла. Ничего в расчет не приняли, никаких моих доводов. Думал, мать за побег рассердится — нет, простила. «Правильно, — сказала, — ты решил врагу за отца отомстить. Только зачем же тайком из дому, от матери ушел? Или я тебе плохая советчица?» И долго потом мне было попрека этого стыдно.

Не рассказать — совесть не позволяла. А стал рассказывать, да все начистоту, как от милиционера под лавкой прятался и как он меня за пятку вытащил, — смех поднялся. Может, и не в осуждение поступка моего, а просто потому, что и правда смешно было. Только для меня всякий смех, когда надо мной, — кипяток. А если к тому девушки еще надо мной смеются — даже на сердце жжет…

И второй раз из-за этой истории мне совестно было: когда в седьмом классе в комсомол меня принимали.

Плавать я хорошо умею. Должно быть, потому, что сила в руках у меня большая. Хоть три часа подряд по саженке буду отмахивать — и не устану. Чем дольше плыву, тем больше плыть хочется. Одно худо: вода в Енисее холодная, если ближе к осени, помокнешь в реке лишний час, гляди, и судорогой ноги может схватить. Если далеко от берега такая вещь случится — не знаю, как выходить тогда из положения. В шахматы играть как следует я еще не научился. Это там, говорят, из самого плохого положения найти выход можно.

Вообще я спортом люблю заниматься. Бегаю на лыжах здорово, на коньках — чуть не чемпион города. А буду и чемпионом. На слете молодых физкультурников об этом с трибуны заявил. Маша мне вечером в тот день сказала: «Костя, ты очень нехорошо выступил». Я спросил: «Не веришь, что добьюсь своего?» А Маша снова: «Ты очень нехорошо выступил. Подумай». Подумать я подумал, только, правду сказать, не о том, как я выступил, а о том, как мне все-таки стать чемпионом.

Пробовал я разобраться, что мне больше нравится: театр или кино. И получается: кино. А Маша говорит: «Театр — это тоже красиво». Может, не совсем такими словами — у нее к словам или взамен слов и глаза говорят, и улыбка, и рука обязательно движение сделает, — по суть в том, что театр она любит. А по мне, кино полностью его заменяет, и даже больше. Особенно если цветная картина. В театре так не разыграть, как в кино, — нет того простору. На сцену никогда столько людей не выпустишь. И декорации, как их ни рисуй, все равно чувствуешь — тряпка висит. А в кино, скажем, река как живая плещется! Лес показывают, так в нем и трава растет, и цветы цветут, и птички порхают. Если дома — тоже настоящие. Не как в театре — дверью хлопнет артист, и вся стена от движения воздуха зашатается. Я, конечно, понимаю насчет условности, но что хочешь делай со мной, а когда так вот в театре стена пузырем заиграет, меня смех берег, какие бы в это время грустные слова ни говорили на сцене. Против воли изнутри тебя смех взорвет. И все настроение пропало. А в кино этого со мной не бывает.

На концерты ходить люблю. Здесь никаких тебе тряпочных декораций. Все настоящее. И если выйдет артист бородатый, знаешь — своя у него борода. Песни очень люблю, хотя у самого меня голоса нет никакого. В хоре, понятно, я спеть могу, но там и всякий споет, двадцать или тридцать человек всегда одного заглушат, если он с тона собьется.

У Маши голос очень хороший, красивый, нежный. Вот она бы петь могла в каком угодно концерте, а почему не хочет — этого я не понимаю. Она говорит: «Голос комнатный». Я слушал хор Пятницкого, был он у нас на гастролях. Не скажу, что плохо. Как запоют русскую народную песню, могучую да с разливом, словно на крыльях тебя понесет. Богатырем себя чувствуешь! Но заметьте, себя все-таки тоже все время чувствуешь — ты тут. А Маша запоет, и ровно ты сам исчез куда и только одно твое сердце осталось.